Елена Сафронова - Жители ноосферы
Где-то внизу кружилось испуганное лицо Василия. Он не мог сфокусировать на мне взгляд.
— Что ты сказал? Повтори!..
— Инна… — он трясся, как пойманный воробей, — Ин, ты прости… Ради бога, Ин! Это не я сказал, это Пашка сказал… Я ему про тебя — что ты мне нравишься… Он говорит, сам попробуй… Не возражаю… Вот и все, Ин… Ты очень сердишься?
Сердилась ли я? Нет, чтобы выразить степень брезгливости, затопившей меня мутным шквалом, это было слишком бесцветное слово. Для Пашки я не могла подобрать определения… А Василий Сохатый показался мне в ту минуту шакалом Табаки. Я хотела объяснить это недоделанному примитивисту… но махнула рукой и пошла восвояси, кинув возле пивной кружки Лося несколько сотенных бумажек. Расплатилась.
Он подбоченился в дверном проеме, а под мутной лампочкой прихожей подбоченилась его зеркальным отражением я. Выжидала.
Непокорный варяг сломался первым. Но начал, по своему обыкновению, с фанаберий:
— Ты даже не спросишь, где я был?
— Хочешь — скажи.
— А тебе это нужно?
— Тебе, наверное, нужнее…
— Извини, может быть, мне уйти?
— Как пожелаешь.
Он пожелал не уходить. Пожелал традиционных пельменей под водку. Пожелал рассказать о своих достижениях последних дней. Пожелал поведать, что у него готовятся публикации в двух «толстяках» и что его приглашают на какое-то московское радио рассказать о проекте «Ангаже». И — под занавес вступительной части — пожелал признаться, где все-таки был.
— Инночка, сердце, мужчина — существо полигамное… — началось признание.
— В смысле — производящее много шума? — уточнила я. Этого оказалось довольно, чтобы обойтись без прелюдии.
— Суди меня, как хочешь — я был у женщины. — Пауза. — Инна… Я был у женщины, которую люблю.
Такого я прямо и не ожидала — сердце в горле бултыхнулось, породив боль в грудине. Гулкий отзвук удара по чувствам был мне давно знаком — первая любовь, Пашка, Багрянцев не щадили меня. «Ты же сильная! Ты же выдержишь!» — твердили они разными голосами на один лад. Но за то время, что я была сама по себе, я научилась усыплять даже воспоминание о саднящих любовных ранах. И вот Павел Грибов с ловкостью опытного хирурга сделал очень болезненный разрез «оборонительной ткани».
— Есть на свете женщина, которая мне дороже всех благ мира. Я ее люблю. Более того — она живет в моем доме. Она молода и… неискушенна, она верит мне, верит в силу моего чувства… Я не могу сделать ей больно… Не могу, чтобы она разочаровалась во мне… Потому что вместе со мной она разочаруется во всех мужчинах, — Павел пристально разглядывал батарею. Я присела напротив него, механически закинула в рот сигарету — он, обычно куртуазный, забыл поднести зажигалку. Долго и нудно говорил, как запутался в двух своих любовях и сейчас не знает, как с нами обеими быть. Однозначно, что его девушка не должна страдать от мерзости нашей с Грибовым связи. Но и бросить меня он тоже не в состоянии. Еще бы, злорадно подумала я, оставляет меня, водку и пельмени про черный день. Догадка подтвердилась — Павел Грибов открыл мне, что барышня зарегистрирована в общаге Литика и частенько ночует там, чтобы не вызывать подозрений. Такие ночи он считает по праву принадлежащими ему — то есть, на данном этапе, мне. Зато в другие ночи они с любимой девушкой (Пашка странно заикался, пытаясь назвать ее: «Ми…» — а дальше в горле застревало. Милочка? Мисюсь? Мими?) живут у Грибова в Марьиной Роще. На первых порах такая полигамия гения забавляла. А теперь вот стала тяготить. Произнося это все, он поводил плечами, как в лихорадке. Вероятно, совесть почесывалась.
Когда признание иссякло, я позволила себе три вопроса. Как в экзаменационном билете — две теоретические выкладки и задачка. Первый оказался легким:
— Думаешь, никто из твоих приятелей еще не проболтался?
— Что ты! Это исключено! Они все люди чести! Поэтому я очень благодарен тебе, что ты не делаешь на публике резких жестов… Скрываешь нашу связь… Инна, поверь…
— Настолько благодарен, что решил подложить меня под Сохатого… Это как?
Грибов стал изучать вместо батареи свои носки. Носки требовали штопки. Запинаясь, что совсем ему не шло, он блеял: запутался, пытался решить проблему методом Александра Македонского, зная, что я нравлюсь Сохатому, благородно решил переуступить ему любовницу — «а вдруг у вас с Васькой что-то получится?!». Но когда Сохатый ему передал, как я психанула, устыдился. И более того — испытал облегчение, ибо не выжил бы, если б я согласилась его оставить. Пошел бы и утопился прямо сейчас в Москве-реке. Нет, в Яузе — она не замерзает.
Задачка нравственного свойства была, на мой взгляд, еще сложней:
— Предлагаешь мне придумать оправдание твоему положению? Не выхода из ситуации ищешь, а приемлемую, достоверную ложь для своей подруги хочешь состряпать. И чтобы я тебе в этом помогла, да?
А на взгляд Грибова — примитивной:
— Да, да, черт возьми! Ты угадала! Я не хочу с тобой расставаться, но не знаю, как быть!.. — Я хочу жить с другими, а спать с тобой. Между прочим… ты можешь не верить, но когда я кончаю со своей подругой… для меня самое главное — не сказать: «Инна!». Потому что в этот момент я всегда представляю только тебя. Ты — мое обозначение оргазма. Высшего наслаждения… Ты очаровательная женщина… Ты такая пикантная стерва в постели… такая огненная, такая ласковая… что я и в самом деле не могу представить себе жизни без тебя.
— Ладно, я тебя оправдаю перед собой и твоей невинной подружкой! А ты, приняв на веру мои оправдания, опять пойдешь блядовать! И рано или поздно тебя рассекретят, и твоя девчонка узнает, какой ты сексуальный гигант! Не так?! — нет ответа.
Этот вечер следует считать ключом к нашему с Пашкой разрыву. Естественно, разбег был неизбежен… раньше или позже… Ну, считайте меня слабой на передок, безнравственной тварью, но захотелось задержаться при нем еще на какое-то время. Думаю — профессиональное любопытство взыграло…
Но Пашка умудрился нанести мне еще несколько метких ударов.
В разгаре любовного единоборства, приподнявшись на руках, он внезапно взглянул с беспокойством мне в лицо:
— Инна! Послушай… А ты точно… с Сохатым… не того? А то у него недавно находили триппер… Ты… здорова? Ин, я не за себя беспокоюсь, а за другого человека…
И попробуй в таких условиях получить заслуженный оргазм!
А потом, в безмерной неге, забыв ладонь на груди усмиренной (как он думал) любовницы, Павел Грибов размышлял вслух, что я опасный противник, настоящий друг — и потому могу стать настоящим врагом. Вскрытый нарыв в душе спровоцировал его необыкновенную говорливость.
— Инна! А ты хотела бы как-нибудь съездить со мной в Подмосковье, в дальнюю деревню?..
— Чего я там не видела? — искренне удивилась я, провинциалка, лимитчица, штурмующая Москву, та самая: «Понаехали тут! Сидели бы в своей деревне!».
— А вот представь себе, сердце… покой, тишина… аромат садов… сеновалы… дорога, уводящая в лесок…
— Свежий воздух, парное молоко, автобус два раза в неделю: туда — во вторник, обратно — в пятницу, пьяные мужики, дебильные дети, заколоченные дома… — продолжила я, попадая в его мечтательную интонацию.
— Какая ты ядовитая! — скривился и сплюнул он.
— Просто я приехала из паршивой Березани, на деревню насмотрелась, друг мой Пашенька, а твои представления о ней лубочные, откровенно фальшивые. Ты себе строишь мечту столичного плейбоя — тишина, покой, сеновалы, деревенские красавицы — кровь с молоком и навозом… А на деле деревня — глушь, нищета и отсутствие цивилизации. За редким исключением.
— Слушай, а вот мы в Переславль-Залесский ездили с приятелями на выходные… К одному другу… Девиц не было, успокойся — чистый мальчишник. На второй день мы нашли на окраине городка крохотное кафе, пивнуху, осененную березами. Пиво там было разбавленным до неприличия, зато атмосфера — потрясающей. Она просто убаюкивала! Мы сели на разножанровые стулья за обшарпанный пластмассовый стол и до отхода автобуса никуда не пошли. Часов пять сидели. Пили пиво и наслаждались сонным царством предместья. Ты знаешь, я там был счастлив, почти как сейчас. И сегодня, мотаясь по Москве, я вдруг вспомнил это кафе и очень захотел снова туда! Провести в нем несколько часов, зарядиться энергией, полюбезничать с продавщицей… Она была совершенная простушка, молодая, но уже располневшая, сильно накрашенная — и все же миленькая. Такое примитивное кокетство, такие очаровательные передние золотые зубы — по тамошним понятиям о красоте… Я очень хочу, чтобы мы поехали туда с тобой, когда станет тепло и они вновь вынесут на улицу тот ужасный стол и пару стульев…
— Но что я буду делать, пока ты будешь клеить продавщицу пива?
— Блюсти мою нравственность, естественно.
