Елена Радова - Сука
– Нет, так жить нельзя.
– Только так и можно.
– Зачем тогда вообще жить? – горячо и растерянно спросила Ольга, глядя в его белесые глаза, в которых чуть-чуть засветилась искра человеческого участия.
– Вы – интересная женщина. Но сегодня я эти вопросы с вами обсуждать не буду. Одно скажу – за эту стрелку он нам будет много должен.
– Меня это не утешает. Мне свои вопросы решить нужно.
– Ну чего вы хотите? Чтобы мы пригласили сюда вашего заведующего складом и загоняли ему иголки под ногти?
– З-зачем иголки-то?
– Ну а как? Он же будет говорить то же самое, что и вы: что Кашаев брал товар.
– Так и было.
– А когда с ним поработают мои ребята, он скажет, что не было этого.
– Ладно, мне все ясно. – Она встала и пошла к выходу. Оглянулась на мальчиков – те двинулись за ней.
Тельнов взял ее под руку.
– И скажите спасибо, – свистящим шепотом сказал он, – что Женёк вас на триста двадцать тысяч накрыл, а не на лимончик. И запомните мой совет: никогда никому не верьте. И еще – у вас до неприличия красивые и печальные глаза. Но это уже из области лирики. Будьте впредь осмотрительны, – посоветовал он напоследок.
– Спасибо, – поклонилась ему в пояс Ольга у выхода. – Век учения вашего не забыть. Только без надобности мне оно. Вера, Надежда, Любовь...
– И мать их Софья, – перебил ее усмехающийся Тельнов. – На них мир стоял. Только раньше, когда по понятиям жили. Все, и мы в том числе. А сейчас – беспредел.
На чем и расстались. Из-за спины Тельнова – он ей на прощание ручку целовал – маячил Женёк.
– Я тебя предупреждаю, Кашаев, если завтра не приедешь...
А вот закончить фразу Ольге было нечем.
На улице она у мальчиков спросила:
– Какого только непонятного хрена вы со мной ходили? Не поняла я. Ни одного слова в мою защиту не сказали... Пивка, что ли, попить с бандюками?
– Мы свое дело сделали. Между прочим, если б не мы, они могли вас и убить.
– Да уж, конечно, делать им больше нечего.
Ольга взяла Алешина под руку, и они двинулись домой.
– Не хочу я рассказывать, что там было. Короче, не решили там ничего, и что теперь делать, ума не приложу.
Глава 19
«Сидя на высоком холме, я часто вижу сны, и вот что чудится мне: что дело не в деньгах, и не в количестве женщин, и не в старом фольклоре, и не в новой волне... А мы идем с тобою в странных местах, и все, что есть у нас, – это радость и страх. Страх, что мы хуже, чем можем, и радость того, что все в надежных руках» – с этой песней несравненного Б.Г. в уме Ольга покидала это отвратительное заведение. Если б Б.Г. ее в свое время не написал, пришлось бы оформлять свои мысли своими словами: «Чуден свет – дивны люди. Дивны дела твои, Господи». Впрочем, это опять не она – русская пословица. А можно еще проще и топорнее, менее интересно, зато максимально приближенно к ситуации: «Назвался груздем, обосрался и стой».
Но все действительно в надежных руках. Пока они принадлежат тебе. А их Ольге вроде никто не обрубал. Если руки работают в согласии с твоей собственной головой, всегда можно, предварительно подумав (притом сигарета в руке иногда очень тому способствует), прийти к неутешительному выводу, что все твои резервы исчерпаны и остается лишь пойти на поклон к своим большим начальникам. Желательно только оформить это помягче и поприличнее. И тут вся надежда на ее старого друга Михайлова. Он – в числе их ближайшего окружения, должен подсказать, как ей донести до руководителей суть дела да себя не потерять.
Потому она берет в руки ну очень дорогой коньяк, Михайлова этим, конечно, теперь не удивишь: времена, когда он писал душевные полублатные песни и посвящал их ей: «Ах, Оля, Олечка, ты помнишь, Олька, как я тебя любил. Ах, Оля, Олечка, из-за тебя я жизнь свою сгубил...», в ответ получая многозначительные полуулыбки, безвозвратно прошли вместе с их безмятежно-безрассудной молодостью, от них осталась сладкая тихо ноющая боль ностальжи – навсегда.
И некая высокая гордость светловских слов, произнесенных кем-то из дружной их сумасшедшей компании: «Дружба – понятие круглосуточное». Потому они заваливали друг к другу в любое внеурочное время.
Алешины просыпались ночью, разбуженные звуком монеток, ударяющихся в стекло их окна в бесснежное время года, зимой их будили конкретные удары снежков. Ольга накидывала халат, выглядывала в окно, смеялась в ответ на буйные здравицы Михайлова и шла открывать дверь. Впрочем, обижаться было не на что, потому что с ним Алешины делали то же самое.
А потом Михайлову первому из всей лихой компании надоело нищенствовать на инженерской зарплате в эпоху «катастройки», и он подался к быстро сориентировавшимся в ситуации ребятам-комсомольцам.
Перетащил Ольгу в одну из только что созданных ими фирм, которые рождались в их хитроумных головах как грибы после дождя. И она ушла от своей возлюбленной – журналистики, которая тогда давала все, кроме денег.
...Берешь в руки очень дорогой коньяк и, предварительно позвонив, потому что он теперь и ночами не всегда дома: Ольгины учредители ведут активный и разносторонний ночной образ жизни, призванный избавить их от дневных забот, отправляешься в михайловскую обитель.
Он встречает ее в тельняшке поцелуем своих удивительно мягких губ. В них приятно тонешь, как в пуховой перине.
– На кухне посидим, дома срач дикий.
– Как всегда... – отвечает Ольга. – Но меня это никогда не смущало. Я вообще по жизни люблю бардак.
– Если он хорошо организован. Да просто времени нет, и Татьяна на работе допоздна. Мы с ней вообще почти не пересекаемся. Она в дом – я из дома. Надоело все страшно. У этих параноиков теперь новое увлечение – охота. Как на неделю залимонятся куда-нибудь в заповедник, хоть криком кричи. Ты знаешь, я вообще охоту никогда не понимал. Когда-то там при первобытно-общинном строе, когда надо было семью кормить, это оправдано. А сейчас зачем? Смотришь, как тухнут заячьи глаза, и внутри такая волна ненависти поднимается. Ну какого вам рожна надо? Пойди в магазин, купи себе что хочешь – хоть вальдшнепа, хоть медведя бритого.
– Наверное, какие-то комплексы у них серьезные. Возможность лишить жизни, казнить или помиловать – все в твоих силах. А вообще кто способен убить животное или птицу, может и человека порешить. Как ты думаешь?
– Не знаю, я вообще в последнее время ни о чем стараюсь не думать.
– Я вот чего пришла. Влипла я по самое то.
– Не влипла бы, значит, не пришла?
– Не придирайся. Лучше подумай, как мне теперь быть.
Ольга рассказала ему подробности своего дела. По мере ее повествования лицо Михайлова принимало все более квашеное выражение, а в конце скуксилось окончательно.
– Какого черта ты на ворьё вышла? Чего раньше ко мне не пришла? Не любят они таких завязок. Ты же знаешь их победоносный лозунг: «Работать только по-белому. Все конфликтные ситуации решать законным путем».
– Да нет у меня черной кассы. Зачем она мне при моих оборотах? А законным путем как эту ситуацию решишь? Если подписи нет на документах?
– Никак, согласен.
– А потом дело в том, Михайлов, что деньги он не отдаст. Нет у него их давно.
– Пусть продает квартиру.
– А ему ничто не принадлежит – живет он у родителей жены. Машина тоже на нее записана.
– Но договор-то у тебя с ней?
– Но подписи-то нет на накладной. Хотя запись диктофонная есть, из которой ясно, что он нас накрыл.
– Ладно, сама знаешь, какой я хреновый специалист по всем этим вопросам. Мое дело завхозное, чтобы все их желания были выполнены, еще лучше – предугаданы. А с годами я даже научился их моим подопечным вменять. Я подловлю момент и поговорю с главным или с Хованским. Какие у тебя с ним отношения? Только не думай, что это будет завтра – не знаю когда, потому что нужно, чтобы они были в соответствующем настроении, когда все это им можно выложить. А хочешь, завтра пришлю нашего начальника по безопасности, он толковый мужик, ты ему все расскажешь.
– А смысл? Стрелкой с ворьем все и закончится. Может, с главным и не надо. С Хованским у меня вроде нормальные отношения. А когда он врубится, что я попала в историю, сам понимаешь, какая реакция последует. Лучше ты б его подготовил.
– Это – да. Тогда жди. Постараюсь не затягивать.
...Чтобы окончательно не упасть духом в катастрофические моменты, рекомендуется сделать марш-бросок по друзьям. Поплакаться в жилетку, пропеть свою печальную песнь, может, послушать ответную. Только потом можно остаться со своей бедой один на один. Она уже и смотреться будет по-другому – не в таких мрачных тонах. По крайней мере у Ольги всегда так получалось.
Она сидела с Михайловым за коньячком, который не шел: ему – потому что просто уже не лез после очередных ночных бдений, ей – потому что услышала от него совсем не то, что ожидала. А чего она ждала? Что он тут же начнет лихорадочно набирать учредительские телефоны, наговорит миллион слов в ее оправдание, бросится на амбразуру их разожравшихся дзотов своим тоже сильно располневшим за последние годы телом?
