Олег Нестеров - Юбка
– Да все уже расписано. Гитлеру, вообще, сейчас в Берлине опасно находится. Как он, Лени, к тебе без охраны сунулся – непонятно. Даже Геббельс с Герингом это чувствуют, но вида не подают, дружки его верные. Все идет к военному перевороту. Руководить им будет генерал Вицлебен, под ним весь Берлинский военный округ. Но заправляет всем начальник штаба сухопутных войск Гальдер, он нашего Свинчика на свой манер называет: то «кровопийцей», то «душевнобольным», любит, одним словом. Они с Шахтом уже договорились о формировании нового правительства.
– Так чего же все ждут?! – занервничал Макс.
– Как только Гитлер объявит войну Чехо-Словакии, его тут же арестуют, а вместе с ним всю его клику. И разоблачат «преступные замыслы» перед всем миром. На него досье ведет один хороший человек, из имперского суда, там с тридцать третьего года столько всего… Даже подтянули профессора, заведующего психиатрическим отделением в клинике «Шарите» – по одному из вариантов он становится председателем врачебной комиссии и объявляет Ковроеда душевнобольным.
– Георг, откуда ты все это знаешь? Ты спишь-то спокойно? – спросил Вальтер.
– Да ситуация дошла до такого идиотизма, что все спят и видят Бесноватого в могиле.
Лени вздрогнула.
Георг продолжал:
– Бывший руководитель «Стального шлема» Хейнс, тот еще, конечно, субчик, вербует молодых офицеров, студентов и рабочих для своего ударного отряда. Он вообще планирует ворваться в рейхсканцелярию и пристрелить Гитлера. Его же ни в коем случае нальзя оставлять в живых, он один стоит целого корпуса Вицлебена. Короче, все на низком старте: подготовлен захват радиостанции, есть уже текст обращения, даже шеф берлин ской полиции Хельдорф – и тот вовлечен.
– А мне Гитлер никогда не нравился. У него фигура онаниста, – сказал Эрик.
Для этого разговора Лени выбрала бар поспокойней, на Ораниенбургерштрассе.
И сейчас пожалела об этом, – ее четверка так распалилась, что заглушала звучащую тут музыку. Совсем недавно в этом баре стояло лишь тихое пианино, теперь же здесь крутили грампластинки – в глубине, за стойкой, Лени заметила последний писк меломанской моды: электрический граммофон Diora, подключенный к специально оборудованному швейцарскому радиоприемнику Sondina. У Лени дома стояло такое же чудо, называлась эта комбинация-двойка ILSE Radio-Möbel.[25]
Звучал знаменитый «дуэт в ванной» двух самых любимых в народе актеров – Хайнца Рюмана и Ганса Альберса. Прошлогодняя комедия, где они играли двух английских сыщиков-неудачников, побила все мыслимые рекорды по сборам. Чтобы как-то свести концы с концами, главные герои переодевались в знаменитых детективов – Шерлока Холмса и доктора Ватсона, вскакивали на ходу в уходящий в Париж ночной экспресс и оказывались на проходящей там Всемирной выставке. Они помогали двум хорошеньким сестренкам вернуть похищенные редкие марки, сами при этом не раз попадая в нелепые и опасные ситуации, причем за ними с интересом, на протяжении всего фильма, наблюдал их создатель, Артур Конан Дойл. Они даже не подозревали, что взятые ими напрокат персонажи не существуют в природе, а просто литературная выдумка. Одним из самых ударных моментов, когда публика в кинотеатрах валилась со стульев от хохота, был их незатейливый дуэт в ванной. Сидя в ней вдвоем, они строили свои хитроумные планы:
Wer hinterm Ofen sitzt,
und die Zeit wenig nützt
schont zwar seine Kraft
aber wird auch nichts erreichen.
Wer aber nicht viel fragt,
und geht los, unverzagt
für den gibt’s kein Fragezeichen,
und dergleichen, bis er’s schafft.
Jawohl, meine Herren,
so haben wir es gern,
und von heut an gehört uns die Welt.
Jawohl, meine Herren,
die Sorgen sind fern
wir tun, was uns gefällt.
Und wer uns stört,
ist eh’ er’s noch begreift
längst von uns schon eingeseift.
Jawohl, meine Herren,
darauf könn’sie schwör’n
Jawohl, Jawohl, Jawohl![26]
– А где Хьюберт? Вот ему была бы лафа сегодня. Исписал бы весь свой блокнот. Глядишь – и повысили бы в генералы. Стал бы хоть с бабами спать, как человек, – съязвил Макс.
Лени ничего не ответила. Вчера тот привез ей еще одну картину и очень удивился журналам с гитарами, лежащим на столике у камина.
А сегодня днем он вдруг позвонил и сказал, что должен срочно уехать по делам. На сколько дней – неизвестно.
Макс немного повеселел, Вальтер продолжал сидеть хмурым. Эрику, казалось, не было никакого дела до происходящего, и он уже готов был клеить красивую барменшу-блондинку.
– Ну, хорошо, со знаменами разобрались, – заключил Макс, – но, Лени, как ты все это себе представляешь? Хотя бы с технической точки зрения? Допустим, про электрогитары ты нам уже рассказала. Будет громко. Стадионы, то-се. Но что, мы каждый раз должны отдаваться на волю случая? Вряд ли наши сеансы связи небо—земля будут каждый раз успешными. Или ты собираешься все время ездить с нами и танцевать? Зигги, конечно, только рад будет…
– Нет, Макс, конечно, нет. Вам придется все, что чувствует ваше сердце, пропустить через голову. Это непросто. Может пройти несколько лет, пока вы, наконец, сумеете осмыслить то, что вам дается. Образы, которые в вас рождаются, – это эмоциональный порыв, а не деяние рассудка. Откровение, сошедшее на вас, – случайно. Но ему нужно придать форму, идеи нуждаются в реализации. Идеально, если ваш разум и сердце будут находиться в равновесии друг с другом.
– Откуда ты все это знаешь? Откуда тебе знать, что творится внутри нас?
– Все устроено одинаково. Я сталкиваюсь точно с такими же проблемами, когда делаю свои фильмы.
– Лени, ты лукавишь. Свои идеи ты можешь для начала фиксировать на пленку, а потом уже придавать любую форму отснятому материалу. Мы же сами не понимаем, где находимся и что происходит, когда мы там. Мы ведь почти ничего не помним, выныривая оттуда. Вся красота остается по ту сторону.
– И вам никто не мешает фиксировать все происходящее на пленку. Только пленка ваша будет писать звук. Все в мире связано, я это давно уже поняла, и не удивляюсь. Вы можете получить в свое распоряжение машину для магнитной записи. Лента из пластика, AGFA уже изготовила пробную партию. Можно писать и час музыки, и два, если нужно, не прерываясь. Ну а потом погружаться в это разумом и приводить к идеальной форме.
– Из часового волшебства делать трехминутную песенку… – Вальтеру это все не нравилась.
– А почему нет? Если это будет оптимальная форма для воплощения данной идеи?! – Лени как будто читала лекцию. – Вы своими руками оформите неуловимую мысль и сделаете ее точной и ясной для понимания. Тогда и донесете без ошибок и неточностей то, что небо хочет сказать земле. Вы сделаете миллионы людей, у которых нет возможности самим это уловить, счастливыми!
Было очень поздно. В баре, кроме них, никого уже не осталось.
Der Wind hat mir ein Lied erzählt…[27] —
поддерживала их разговор Зара Леандер.
– Я, пожалуй, закажу коньяк с молоком. За успех нашего дела, – Эрик отошел к стойке.
– Он выпьет коньяку и припадет к ее пышной груди, – объяснил ситуацию Макс.
– А мне почему-то захотелось шампанского с ромом, – сказал Георг.
– Ну вот, началось. Теперь мы его неделю не увидим. Лени, а откуда у тебя вся эта информация об электрических гитарах и звуковых машинах? – вдруг спросил Вальтер.
– Мне помогает Герман.
– С какой стати? Фильм-то уже давно закончили.
– Вальтер, – Лени привыкла говорить начистоту, – мы вместе уже почти три месяца.
Взгляд Вальтера уперся в одну точку.
Вернулись парни с напитками.
Лени оглядела всю четверку и спросила:
– Ну что, да или нет?
Ответа не было.
– Так попробуйте хотя бы – получится, не получится. Вас же никто за это не убьет, – не сдавалась Лени.
Те по-прежнему молчали.
– Парни, вы просто боитесь. Вы вроде как трясетесь за свою свободу, а нужно не трястись, а быть просто свободными. Свобода, как и счастье, – не снаружи, а внутри. Либо есть, либо нет. Тебе, Вальтер, будь ты на моем месте, пришлось бы через день бить поклоны в главном кабинете Минпропа.
Все заулыбались.
Вальтер еле сдерживался:
– Лени, давай начистоту. Ты достигаешь своей свободы очень просто: всеми силами пытаешься показать, что фюрер твой любовник. Делаешь все, чтобы ни у кого никаких вопросов по этому поводу не возникало. Тогда уж честнее было бы спать с ним, а не имитировать взаимную нежность на глазах окружающих, – Вальтер оглядел своих друзей и подвел итог: – Лени, нет проблем. Поедем и сделаем. Только называй меня теперь, пожалуйста, Зигги.
– А меня Иги, – улыбнулся Эрик. – Я сделаю себе под левым соском татуировку игуаны и буду выступать по пояс голым. Лени, только пусть мне выдадут самые громкие в мире барабаны!
* * *Неожиданно позвонил Георг.
– Лени, привет. У меня к тебе вопрос.
– Наконец-то и у тебя ко мне возник вопрос. А то все Эрик отдувается.
– Скажи, а как ты разбиралась с отснятым материалом для «Олимпии»? Я имею в виду, как ты сумела в нем не потонуть? Наверняка пленок там были километры.
