Владимир Романовский - Богатая белая стерва
Стандартный дайнер находился в одном квартале от здания. Они заняли будку у окна, и Дебби, извинившись, ушла в туалет.
— Что тебе? — спросил Юджин, щурясь и пытаясь не встречаться глазами с Джульеном. Взгляд Джульена сочился презрением.
— Ты что-то хотел сказать.
— Ну, хотел, — подтвердил Юджин, пригубив воду и чуть не подавившись кубиком льда. — Не знаю, мужик. Что ты в ней находишь?
— Что ты имеешь в виду?
— Ладно, ладно. Ты знаешь, что я имею в виду. Не знаю, что она там плела про подружку со связями, но, помимо этого? Красивой ее не назовешь. Судя по ее манере поведения, та еще сука. С ней трудно. Кроме того она какая-то, не знаю, обычная очень. Сливается с толпой.
— Ох какие мы снобы, и как мы разборчивы! — насмешливо сказал Джульен, поправляя очки. — С каких это пор ты — эксперт в таких делах?
Юджин понял, на что намекает Джульен.
— Это правда, — сказал он. — Все белые люди для меня на одно лицо. Кроме тебя. Тебя я отличаю по очкам. Очень характерные очки. Ну а все таки — что тебя в ней привлекает? Она что, хороша в постели, что ли?
Джульен обиделся.
— Что за дурацкий вопрос, а, имбецил? — спросил он возмущенно. — Задавать глупые вопросы — это искусство, Джин, и ты этим искусством пока что не овладел. Хороша ли она в постели? Глупо. Ужасно глупо.
— Почему же глупо?
— Потому что глупо. Вот ты лично, например, хорош в постели?
— Я великолепен в постели, — сообщил Юджин.
Джульен отмахнулся.
— У нее есть несколько удивительных качеств, — сказал он, уставясь в пространство. — У нее сила воли — как у опаздывающего экспресса, который пытается наверстать потерянное время. Ей нравятся мои стихи. Она морально меня поддерживает. Она очень хорошо готовит. И она не возражает против моих романтических поползновений.
— Это ты о лазании из окна?
— Помимо всего прочего, да.
— Она, вроде, из ортодоксальной еврейской семьи…
— У нее своя квартира в Аптауне. Родителей она навещает раз в месяц.
— Интересно, — сказал Юджин. — Так почему…
— Уж я сказал — она не возражает. Помимо этого, она — литературный агент. Это, наверное, самое удивительное ее качество.
— О! — Юджин кивнул. — Теперь я понял.
— Нет, — заверил его Джульен. — Ничего ты не понял. Впрочем, это несущественно. Если кто-то для нас и может что-то сделать, это — Дебби.
— Для нас?
— Мне нужно, чтобы ты просмотрел то, что я дал тебе пару месяцев назад. Просмотрел и подумал.
— Не понял.
В этот момент появилась Дебби. Что-то она успела сделать с волосами — стрижка выглядела по-другому. В дайнере свет горел ярко, и наконец Юджин смог рассмотреть любовницу Джульена как следует и в то же время ненавязчиво. Между ними встала непробиваемая стена. Юджин подумал, а была бы меж ними эта стена, если бы Джульен вел себя предусмотрительнее, или если бы Дебби была черная, а он, Юджин, белый. Или Дебби была бы итальянка, а он, Юджин, китаец. Или если бы Дебби была чуть больше открыта к людям. Рассматривая ее лицо и нервные, мнущие салфетку, руки, Юджин решил что не такой уж она, Дебби, плохой человек. Могла бы быть понимающей с людьми, которые ей нравятся, вне зависимости от их расовой принадлежности. Да и есть, наверное. Просто не любит сюрпризов, вот и все.
Если бы Дебби вела дневник, на первой его странице наверное было бы написано что-то вроде «Я родилась в ортодоксальной еврейской семье, вторая по старшинству из девяти детей. У меня четыре сестры и четыре брата. Мой отец думает, что он неудавшийся большой предприниматель, а моя мать думает, что она хорошая мать. Оба ошибаются. В детстве я была очень способным ребенком» — и так далее.
Но Дебби не вела дневник. И не являлась самым способным ребенком в семье, а вторым самым способным. А самым способным и ярким был Ави.
Ави Финкелстайн начал свой жизненный путь с непоседливости и хулиганства. Он ничего никогда не принимал как должное, сомневался во всем, не доверял никому, включая старших, и, когда эти старшие перестали давать ему устраивавшие его ответы (это началось, когда Ави было восемь лет), он перестал задавать им вопросы. Каждое сообщество имеет свои методы для нейтрализации белой вороны. Соответствующие шаги были предприняты после того, как психологические проблемы Ави привлекли внимание старших и, чуть позднее, местного полицейского участка. Ави было не остановить. С коварством, не свойственным его возрасту, Ави со всем соглашался, кивал, притворялся невинным, вел себя хорошо следующие несколько дней.
Брат Дебби убежал из дому в первый раз, когда ему исполнилось десять лет, и вернулся два года спустя, успев приобрести большое количество житейской мудрости. Волосы у него тогда были длинные, а джинсы и сникеры на два размера больше, чем нужно. Над левой бровью красовался шрам. Он стал малоразговорчивым и, когда нужно было говорить, часто прибегал к лаконичному сарказму. Он отказался учиться чему-либо и следующие три года провел, читая бульварные романы и слушая странную музыку, заперевшись в своей комнате и приводя родителей своих в отчаяние. Затем он снова исчез, в этот раз на целых четыре года. Возвратясь, девятнадцатилетний, он обнаружил, что его не пускают на порог. Благодаря усилиям Дебби, через месяц (который он провел в доме бедных и не очень религиозных родственников), блудному сыну позволено было вернуться в отчий дом. Имели место философские споры с Дебби (в то время страстной четырнадцатилетней девушкой, обладающей внутренней мощью и завидной силой воли, и начинающей подозревать, что в жизни есть гораздо больше интересного, чем может ей предложить ее окружение). Возможно, он ее убедил — сегодняшнее ее положение тому свидетельство — в том, что современный мир состоит из вездесущих, накладывающихся друг на друга социальных систем, больших и малых, но неизменно жестких. Одиноким волкам в такой жизни не было места — кроме как в криминальном обществе. Никому не позволено думать за себя. Если кому нужен комфорт — физический ли, духовный ли — следует стать конформистом.
Темпераменты у Дебби и Ави были сходны. Расходились они в терпении — у Дебби были неиссякаемые запасы оного. Она приняла взгляды Ави на жизнь, но была намерена не повторить ни одной из его ошибок. Она собиралась бунтовать и сопротивляться, но организованными методами. Она игнорировала незначительное и поверхностное, чтобы посвящать себя существенному и вселенскому. Ее немалая страсть к литературе (в ней она находила отдушину от скучных реалий, и очень любила блистательные приключения неординарных литературных персонажей), вкупе с прекрасным, возможно врожденным, литературным вкусом, сделали ее к двадцати годам знатоком предмета. Она пыталась писать сама, но вскоре обнаружила, что никаких способностей к этому делу у нее нет. Затем она встретила Джульена. Ави их познакомил.
В отличие от тех многих, которые любили, недолюбливали, или игнорировали Джульена, Дебби, прочтя несколько стихотворных его произведений, поняла, что он, Джульен — настоящий. Стоит в одном ряду с прославленными мастерами жанра. С классиками.
Ее мужество и напор достойны восхищения. Но, как отмечает Юджин в своем дневнике, «Не вызывает восхищения лишь дурная ее уверенность в том, что рано или поздно она встретит еще одного Джульена. Джульены встречаются редко, и, как правило, не имеют ни двойников, ни копий».
V.Два больших добермана лежали на заднем крыльце викторианского особняка, принадлежащего Франку Гоби. Было десять часов вечера. Облачно. Сад и парники казались совершенно спокойными. Две дюжины камер, стратегически расположенных по периметру, не передавали ничего необычного на двенадцать экранов в контрольном помещении на верхнем этаже особняка.
Внезапно один из доберманов поднял голову. Второй доберман, увидев это, тоже поднял голову. Что-то такое наличествовало в воздухе, неправильное. Аберрация какая-то. Первый доберман понюхал воздух, определяя, откуда исходит неправильность. Второй доберман, менее сметливый, чем первый, в конце концов тоже уловил это нечто. Оба поднялись и побежали рысцой в направлении невнятного ольфакторного сигнала. Пересекли тропу, ведущую к парникам. Побежали быстрее. И еще быстрее. Вскоре они достигли ограды и проследовали вдоль нее. Запах становился сильнее. Мгновение спустя они увидели нарушителя — старого, сгорбленного бездомного, одетого во много слоев грязных тряпок. Подбежав к нему, доберманы остановились, порыкивая зловеще, ожидая, когда он сделает движение, любое движение, самое невинное и кроткое движение.
— Хорошие собачки, — сказал бездомный тяжелым голосом.
Другой человек, сильный и гибкий, спрыгнул с дерева позади собак. Первый доберман моментально повернулся к этому новому источнику неправильности. Последовал хлопок пистолета с глушителем. Пес упал. Второй доберман продолжал рычать на бездомного и не желал отвлекаться. Порычав еще немного, он прыгнул, целясь бездомному в грудь, намереваясь достать до горла и разорвать его. Раздался второй хлопок, и доберман был уже мертв, когда морда его ударилась в грудь бездомного.
