Юсеф эль-Сибаи - Водонос умер
— Что случилось? Что с тобой?
Шеххата сделал глубокий вдох, как будто собирался нырнуть в воду, хлопнул в ладоши и вскричал:
— О сила аллаха!
— Да что случилось? Где?
— Твоя воля, о пророк!
— Да растолкуй ты мне, в чем дело?
Шуша повернулся в ту сторону, куда таращил глаза Шеххата, и не смог удержать смеха.
— Что такое, приятель?
— Кто она?
— Азиза Нофал.
— Азиза чья?
— Нофал.
— О брат, скажи Азиза сливочная, Азиза розовая, Азиза мед! А то заладил — Нофал, Нофал!
Шеххата не сводил глаз с полного тела женщины, закутанного в черную накидку, из-под которой виднелась красная блузка. Красивые белые руки были обнажены. Лицо у женщины было белое, круглое, губы — пылкие, алые. Темные глаза призывно блестели. Особенно соблазнительной женщина казалась со спины.
Шеххата, как пьяный, тряс головой и как можно громче продолжал воспевать красоты этой женщины.
— Ах, какая красавица! Какая нежная и сладкая, словно лебедица белая!
Завсегдатаи кофейни дружно смеялись. Шуша не выносил таких сцен. Хоть в глубине души Шуша и не мог осуждать Шеххату или злиться на него, все же лицо его недовольно нахмурилось. Он решил урезонить приятеля, заставить его прекратить слишком громко восторгаться женщиной, проходившей мимо кофейни. По правде говоря, Шуше больше всего хотелось убедить сидящих в кофейне, что он не разделяет заигрывания Шеххаты и не собирается ему потворствовать в этом не совсем приличном занятии.
Шеххата, заметив хмурый вид приятеля, понял, что явилось причиной его стыда. Проводив краем глаза уходящую красавицу, он сказал просительным тоном:
— Ты уж прости меня, брат, не обижайся. Язык у меня блудливый… Всю жизнь со мной так… Уж очень я люблю телеса… Никак не могу от этого избавиться. Говорят, что с возрастом умнеют, а у меня наоборот. Чем дальше, тем больше я начинаю любить женщин. По скудости ума, наверное. А может быть, по слабости сердца. Сам не знаю. Если бы я вот так целый день сидел в кофейне и смотрел на женщин, то это занятие мне никогда бы не надоело. Они на меня действуют так же опьяняюще, как вино или гашиш. Очень мне нравятся женщины. Они дурманят меня. Особенно такие, как та, что прошла мимо. Они меня с ума сводят. Голову я теряю, когда их вижу… Прости, брат, не обижайся на меня… Сплоховал я… Надо было бы мне держать себя в руках перед незнакомыми людьми. Тем более, что я знаю тебя как разумного человека, сдержанного… Ты ведь терпеть не можешь пустой болтовни и кривляния… Тебе повезло с твоей выдержкой. Прав был пророк, когда сказал: «Блажен тот, кто имеет разум».
Шеххата осмотрелся, желая выяснить, наблюдают ли за ним до сих пор. Но увидел, что все сидящие вернулись к своим прежним занятиям. Кто играл в нарды или домино — возобновили игру. Кто беседовал — продолжали беседовать. Только один посетитель продолжал испытующе его рассматривать. Он был смугл, с резкими чертами лица, с закрученными усами. На вид мужчина был крепким, сильным. На нем была надета голубая шерстяная галлябея, из-под которой виднелся полосатый жилет. Сидел он, заложив ногу за ногу, демонстрируя желтые ботинки с каблуками из пластика и шелковые цветные носки, приобретенные в хорошем магазине. И, чтобы окончательно добить своим видом сидевших напротив посетителей, он завернул рукав галлябеи, показав трикотажную майку английского производства. Это был крайне важный человек.
Сверлящий взгляд этого человека заставил Шеххату сжаться, отвести от него глаза. Он подумал, что между этим богачом и прошедшей женщиной должна быть какая-то связь. А он-то, непутевый, разыгрывал комедию! Шеххата представил: вот сейчас этот важный мужчина встанет, схватит его за шкирку и как следует отлупит, преподав тем самым добрый урок достойного обращения с женщинами.
Шеххата не ждал ничего хорошего. Стараясь отвлечься, он начал разговор с Шушей, продолжая игру в нарды. Перекатывая в руке нарды, он забалагурил:
— На сей раз тебе не удастся обыграть меня вчистую. Первую партию я играл небрежно, чтобы завлечь тебя. А теперь…
Продолжая сыпать прибаутками, он бросил вороватый взгляд в сторону щеголя. Тот не отводил от Шеххаты мрачного взгляда. Нашему балагуру стало совсем не по себе. Потряхивая кости, он грустно забормотал про себя: «Клянусь аллахом, пришел твой конец, собачий сын. Добьет тебя вон тот сытый малый. С тебя достаточно будет одной его доброй оплеухи. По всему видно, что он саидиец[14] и арабского не знает. А честь для них — ох, как много значит! Кто его знает — может быть, эта красотка его жена? А может быть, сестра, родственница или подруга? Надо было бы придержать язык, а ты разболтался! Да, по этому случаю стоит усердно помолиться».
Снова взглянув на усача, Шеххата обнаружил: тот и не думал бросать наблюдение за ним. Как и раньше, он покручивал ус.
Шеххата понял: надо бежать, другого выхода нет!
И тут Шуша произнес спасительные слова:
— На сегодня хватит. Пойдем на празднества! Уже ночь.
Шеххата с восторгом подхватил:
— Мудрые слова молвишь. Пойдем.
Шуша заплатил по счету, и оба пошли к выходу. Помимо своей воли Шеххата повернулся, чтобы бросить последний взгляд на своего преследователя. Перестал ли он мрачно наблюдать за ним или нет? Но пристальный, мрачный взгляд продолжал преследовать Шеххату. Наш приятель заторопился, взял Шушу за руку.
— Послушай, муаллим!
— Что, Шеххата эфенди?
— Кто это такой, который сидел справа от тебя, у двери?
— Который?
— Да тот, усатый, в голубой галлябее.
— Ты имеешь в виду Шарафа?
— А его зовут Шараф?
— Ага… Ты имеешь в виду того, разодетого?
— Его, его самого. Он кто такой?
— Шараф эд-Дин… Шараф эд-Дин Даббах[15].
— Горе мне! Палач! Палач!.. О спаситель!
Эти причитания Шеххата выкрикивал на ходу, торопясь унести ноги от возможного возмездия. Комизм ситуации заставил Шушу рассмеяться.
— Успокойся, брат, нечего бояться. Этот палач еще ни разу не только никого не казнил, но и не обидел.
— Это как же мне не бояться? Всего час назад я расписывал своим языком его дорогую так, что все со смеху покатывались. И все это время он сверлил меня злыми глазами. Можно подумать, что я отца его убил. А когда я спросил тебя, как его зовут, ты сказал — Шараф Даббах. А сейчас ты убеждаешь меня, что нечего бояться этого палача. Если бы я мог! О боже, пронеси!
Шуша еще громче рассмеялся. Удивленный Шеххата спросил:
— Ты что? Между ними что-нибудь есть? Они знают друг друга? А может, она его родственница?
— Больше.
— Даже! А ты говоришь — не бойся! После всего того, что я наговорил своим поганым языком… Значит, он ее муж?
— Больше.
— Что значит больше? Отец? Мать?
— Что-то в этом роде.
— Никак не возьму в толк, что ты подразумеваешь.
— Ее покровитель-повелитель, Шеххата эфенди.
— Это еще что за звание?
— А вот такое. Разве ты не знаешь — когда у парня умирает отец, а он ходит в школу, его спрашивают: кто твой покровитель? Если хочешь — опекун. Вот и он такой. Другими словами — отвечает за нее полностью. По-арабски это значит — обеспечивает ее работой. И не ее одну, а целую дюжину ей подобных.
Шеххата застыл на месте от удивления, уставился на Шушу и оторопело спросил:
— Шараф эд-Дин… Палач… Дает работу Азизе Нофал? Ну и мужик! Ах, усач! Так вот он чем занимается! Дела-а… Даже трудно себе представить такое.
— Что же здесь невозможного?
— Да-а, доблесть из него так и прет. Без этого таким делом не занимаются. Одним своим взглядом он заставил меня дрожать от страха. Я думал — задержимся еще немного, так он встанет и размозжит мне голову.
— Если бы мы еще немного посидели, то он бы подошел к тебе, поприветствовал и сказал: к твоим услугам. Товар у нас первый сорт. Даже лучше той, что проходила.
— А разве бывает лучше той? — прервал его Шеххата.
Шуша продолжал комментировать случившееся:
— Твой внешний вид не вызвал у него интереса. Чего ему было вставать, утруждать себя без всякой пользы! Вот поэтому он на тебя так смотрел.
Шеххата был ошеломлен всем происшедшим. Но постепенно страх покинул его душу. На смену ему пришли облегчение и блаженство. Опасность миновала.
«Так, значит, Азиза Нофал проститутка, а Шараф эд-Дин Даббах сутенер, мягче выражаясь, работодатель. Опасности ждать нечего… Проблема, оказывается, гораздо проще, чем я думал. Значит, Азиза Нофал не такая уж несбыточная мечта, журавль в небе. Желание вполне исполнимое. Синица может оказаться у него в руках. И нечего бояться этого алчущего чудовища — Шараф эд-Дин Даббаха. Как выяснилось, он всего лишь палач чести женщин и своей. Хм, есть над чем поразмыслить».
Но тут неожиданно лицо Шеххаты стало задумчивым, печальным. Конечно, обстряпать это дельце не так уж сложно, но и не легко — ведь нужны деньги. На доброту этого сводника надеяться нечего. Наверняка деньги берет вперед. А у него, Шеххаты, ни миллима за душой. И спать ему негде. Все его достояние — он сам да еще сверток с некоторым барахлом, который он оставил в доме Шуши. Все он продал ради уплаты долга своему доброму приятелю. Впервые он так переживал из-за этого долга. Все прежние долги он считал недостойным для себя возвращать. Разве то были долги? Этот же долг он постарался выплатить немедленно, хотя кредитор его и не очень торопил, даже не надеялся на возврат денег. Именно это всколыхнуло Шеххату, заставило проснуться его совесть.
