Игорь Сахновский - Острое чувство субботы. Восемь историй от первого лица
У Валеры однажды брали интервью и задавали ему такие наивные многозначительные вопросы: «Что такое дружба? Думаете ли вы о смерти? Что такое любовь? А у вас была любовь настоящая?» Я слушала запись и на этом вопросе о настоящей любви прямо вся замерла.
И знаете, что он сказал? «Я думаю, она у меня впереди». Вот так вот, оказывается… И я до сих пор борюсь с собой, чтобы ему не отомстить! (Смеётся.)
Ладно, давайте вернёмся к началу. Для нас это была неожиданность. Валера тогда был начальником отдела продаж и аукционов. И вдруг в один прекрасный день он приходит домой и говорит: «Ты знаешь, меня позвали продавать “ЮКОС”».
А Валера очень тщеславный человек. Самый главный девиз для него, чему он учил свою дочь и зятя: «Добейся славы!» У него всегда было предчувствие момента, когда он совершит в своей жизни что-то очень важное. Потому что внутренние обещания и обещания «сверху» были крупнее, чем реальность.
Политикой он совершенно не интересовался, ни в какие партии не вступал. Сначала, когда хотел, его не брали. А когда позвали, он уже и сам не пошёл. За стадами не бегал, в стаях не летал — ему как-то лучше самостоятельно. Как он относился к Ходорковскому? С сочувствием относился, но не слишком доверял из-за его комсомольского прошлого.
Когда из Москвы пришло приглашение продать основной актив «ЮКОСа», это, во-первых, сильно удивило и в определённой мере испугало, потому что вокруг уже звучали всякие разговоры… Но само это приглашение было чрезвычайно комплиментарным, выглядело как профессиональное признание.
Валера к тому времени был уже очень известный аукционист. Он, например, продавал имущество Московского часового завода, акции золотых приисков на Севере… А тут появляется шанс по-настоящему прославиться. Причём на весь мир, по всем теле- и радиоканалам. Тогда это было самое главное его ощущение. Плюс, конечно, чувство ответственности. И страх.
А начальником у него в то время был некто Хафкин, дай ему бог здоровья, конечно.
И вот этот Хафкин вдруг стал подливать масла в огонь. Говорит Валере открытым текстом: «Позвонили из Москвы. Необходимо принять решение. Видимо, нужно ехать. Только ты сначала подумай хорошо! Не завидую тебе…» — «А в чём дело?» — «Ты что, сам не понимаешь? Тебя же там пришьют. Это, может быть, твоя последняя поездка. Имей в виду, замочить могут запросто. До аукциона вообще не доедешь, не дойдёшь». И так далее.
Отношения у них были плохие. Не исключаю, что он Валере просто мстил. То ли завидовал, то ли побаивался. Но чувство страха внушить сумел.
Валера приходит домой: так и так, надо ехать, другого такого шанса больше не будет, и струсить нельзя, стыдно! Когда подобные вещи предлагают, не подразумевается отказ. В то же время и страшновато.
Запугивали-то очень сильно. Дня не проходило до отъезда, чтобы тот же Хафкин ему не повторял: «Имей в виду. Я тебе не завидую. Попрощайся с женой», и всё в таком духе.
Я Валере говорю: «Ну что? Мы с тобой вместе прожили столько лет. Я поеду с тобой. Если убьют, то пусть вместе». Он возражал сначала, но я настояла на своём.
А я такой человек, что могу хоть на Байконур полететь, хоть с парашютом прыгнуть. Потому что такая тяга: и страшно, и дико интересно. Но и деваться-то некуда! Не могла же я сказать: ты уж как-нибудь, Валерочка, без меня…
В общем, решили, что едем вдвоём.
Показали детям, где лежат деньги и документы, на всякий случай.
Собрались и полетели. Настроение было прямо детективное. Потому что не исключали, что домой уже не вернёмся. И, честно говоря, мне это даже польстило (смеётся), что вот здесь проявилась та самая невидимая, внутренняя связь мужа и жены. Что в такую минуту он обращается ко мне и благодарен за то, что я оказываюсь рядом, несмотря ни на что. И было чувство особой близости.
Ну, это мои женские ощущения. Я по такому случаю ещё сапоги себе новые прикупила, зимние (смеётся). И мы поехали.
Была назначена дата аукциона, но требовалось приехать заранее, чтобы репетировать, готовиться к этому ко всему.
Валера в Москве бывал не раз. А вместе мы очень редко ездили. Прилетаем. Там в аэропорту ждала машина, отвезли в отель.
Первая неожиданность: в гостинице «Варшава» нам почему-то забронировали стандартный одноместный номер, в котором вдвоём было просто невозможно…
Там один человек должен зайти в туалет, чтобы другой смог протиснуться мимо. Кровать узенькая, если один лежит почти на спине, то второй — к стенке боком прилипает. Но деваться некуда на ночь глядя. До утра промучились, очень неприятно было, и так-то нервы напряжены.
Правда, утром Валера всё это поменял. Номер оказался роскошный, даже с зеркальной стенкой возле кровати, что тоже сыграло свою роль… Потому что мы были в таком возбуждённо-трепетном состоянии — в кои-то веки вдвоём!.. Ладно. Номер шикарный, всё хорошо. И Валера каждый день стал уходить на эти репетиции аукциона, каждый божий день, с утра и до вечера. Проговаривались каждое слово, каждая запятая, каждый жест. Кто куда пошёл, кто где сел, кто что сказал и прочее, и прочее.
Потом наступил этот день, воскресенье. На четыре часа назначен аукцион.
Накануне была дана инструкция, что мы сидим в отеле, к номеру подходят охранники, и от номера до машины Валеру поведут вроде как под охраной автоматчиков.
В воскресенье в гостинице не работал буфет, и я мужа собираю, бабочку там, пиджак, в карманы ему сую бутерброды в мешочках, потому что он до вечера, до самой ночи будет голодный, и говорю: «Валера, в левом кармане у тебя такие-то, а в правом такие-то», это было смешно.
Потом звонят и говорят: «Спускайтесь в холл».
Спрашиваем: «У номера никого не будет?» — «Нет, не будет, спускайтесь сами».
Пошли вдвоём, чуть ли не за руки держась.
Оглянулись, сели в лифт, и сразу начался такой мандраж полуистерический, и кураж, и страх, всё вместе какое-то нереальное: неужели это с нами происходит на самом деле?
Спускаемся, выходим. И тут вижу картину, которая запомнится на всю жизнь: стоят два мужика в шлемах, бронежилетах, в камуфляже, с автоматами наперевес — я такое вообще в первый раз видела.
В холле небольшое ограждение, площадка и сразу дверь. Ну, мы, значит, обнялись, поцеловались — всё как будто не с нами… Я ринулась вместе с ним к двери, но меня остановили. Всё. Там такая перегородочка, он за неё прошёл, а я с этой стороны осталась.
Ну, и пошёл у меня мужик — куда? Во что? (Смеётся.)
Меры предосторожности действительно были заметные. Автомобиль бронированный такой, тяжёлый, военного образца. Посадили его туда, страшно вспомнить… Квартал был оцеплен, здание Фонда федерального имущества — слева и справа. На Ленинском проспекте в определённом радиусе — никакого движения машин вообще. Как будто в полном вакууме, с автоматами наперевес Валеру моего, значит, под белы рученьки повели, а я осталась. Одна там стою: и слёзы, и смех. Участница спектакля. Театр терпеть не могу, а здесь вот такая театральщина, на мой взгляд.
По словам Валеры, когда его посадили в этот «гелендваген», там сидели несколько человек с большими звёздами на погонах, как минимум подполковники, причём в касках и бронежилетах. А сам Валера от волнения даже в гостинице шапку забыл. Посадили и повезли в Российский фонд имущества. По дороге молчали, будто военная операция какая-то началась. Валера пытался пошутить, удивлялся их экипировке — никто ничего не отвечает, сидят молчком.
Приехали, здание оцеплено. Специалисты ходят, милиционеры с собаками. Воскресный день, но люди везде-везде-везде.
Я так думаю, меры предосторожности нужны были потому, что, если бы аукциониста «убрали», торги бы не состоялись, а это значит — отсрочка. А там неизвестно, как могли развиваться события.
Ну и вот, и ушёл. А я уехала на весь день с Валериным племянником-москвичом, он меня развлекал, водил по разным местам, и я всё время смотрела на часы: вот сейчас, вот сейчас у них там начинается. И когда, по моим расчётам, всё уже произошло, я помчалась в гостиницу смотреть местные каналы. Первые сюжеты были очень подробные: показывали эпизоды ещё до начала аукциона. Вот он сидит, вот подошёл к членам комиссии, вот вышел на трибуну, вот он сказал, да ещё немного ошибся от волнения, потом это вырезали. Он проговорил цену, которую вызубрил наизусть. Если потребуется, он и сейчас её скажет — там какая-то чудовищная, запредельная цифра, недоступная человеческому пониманию. Двенадцатизначная, начиная с двухсот сорока шести миллиардов. И ещё восемнадцать копеек в конце. Объявляет он эту сумму, женщина поднимает карточку и называет что-то гораздо больше, и он по инерции говорит: «Так. Начальная цена принята. Кто больше?» Ему говорят: «И так уже больше…» Он, матушка моя, запнулся: «Да?..» Потом: «Комиссия удаляется на совещание». Такая была шероховатость небольшая. Ну и всё, молотком отстучал… Позавчера, кстати, показывали фильм про «ЮКОС», опять возвращаются к этому событию. Я смотрела: не покажут ли Валеру? Нет, его не показали — только символически стучащий молоток.
