Игорь Сахновский - Чем латают черные дыры
Обзор книги Игорь Сахновский - Чем латают черные дыры
Игорь Сахновский. Чем латают черные дыры. Рассказы. Еще две истории от первого лица
ОСТРОЕ ЧУВСТВО СУББОТЫ
День добрый. Я являюсь корреспондентом газеты «Городские ведомости». А раньше я долгое время являлся сотрудником редакции «Областные огни». Мне нравится моя работа, несмотря на то что платят за нее очень мало.
Лучше всего у меня получается брать интервью, особенно у знаменитых людей. Для этого нужно быть проницательным и глубоким психологом, иначе собеседник не захочет раскрыть тебе свою знаменитую душу. Правда, встречаются наглые, избалованные персоны, для которых интервью служит только способом покрасоваться перед публикой. Я бы не стал с ними общаться, если бы этого не требовал мой шеф.
Совсем недавно я беседовал с одним модным дизайнером, который пытался произвести на меня эффектное впечатление хвастливым рассказом о своей службе в военно-морских силах. Я как можно точнее записал его слова и срочно отдал текст интервью главному редактору. Даже сверхсрочно, потому что это было приказание господина Федюшина, владельца «Городских ведомостей». Не знаю, что именно его не устроило в моей работе, но, по словам редактора, господин Федюшин, когда прочитал интервью, безо всяких объяснений порвал его на куски и швырнул в мусорную корзину. А меня лишили премии, не говоря уже про гонорар.
Журналистам вообще свойственно остроумничать по любому поводу. Но я не одобряю своих коллег, когда они за глаза называют босса Федюшей. Я даже сделал замечание нашей корректорше Даше Рукенглаз. Она мне в ответ посоветовала прочесть поэта Бродского, который выражался в том смысле, что свобода — это когда не помнишь отчество начальника. А по-моему, это панибратство и неуважение к человеку, который является крупной личностью. Не Бродский является, а Федюшин, я имею в виду, Геннадий Ильич. Хотя и Бродский, наверно, тоже.
С Геннадием Ильичом был связан один случай, который очень заметно повлиял на меня и мою текущую жизнь. В каком-то смысле даже судьбоносно повлиял. Я до сих пор никому не признавался, а теперь вот хочу рассказать.
Помню, тот день начался мелкой неприятностью. Утром я испортил приличные брюки, в которых хожу на работу, по рассеянности уселся на жвачку, прилепленную к кухонному табурету моим сыном Алешей. Липкую резинку мне отчистить не удалось — сзади на темной ткани осталось белесое пятно. (Есть еще брюки от костюма, но они уже слишком заметно лоснятся, а других выходных брюк у меня нет.) Вынужден был идти на работу с пятном и стараться поменьше поворачиваться к окружающим людям спиной.
Я тогда еще не подозревал, что сразу после обеда меня вызовет к себе поговорить (впервые!) сам Федюшин. Не просто поговорить, а попросить у меня помощи в жизненно важном вопросе. Он — у меня!..
За мной в редакцию прислали черный «мерседес», чтобы отвезти в офис Геннадия Ильича. Мчались как на пожар, иногда по встречной полосе, обгоняя поток машин. Но затем в приемной потребовалось ждать минут тридцать. Там сидела секретарша с очень эффектной внешностью — не хуже, чем у героини оперетты, и она отвечала на все звонки, что господин Федюшин отъехал, а вернется только к концу дня. Через полчаса он вышел, не глядя пожал мне руку и впустил в кабинет.
Усадил меня за стеклянный столик возле камина — как гостя, а не как подчиненного. Кофе с конфетами совсем не хотелось, но отказаться я не смог. Было настолько приятно ощущать себя нужным и желанным человеком для такой персоны, как Федюшин, что я не сразу вник в тему разговора.
Геннадий Ильич был совсем не в духе. Он с полуслова начал ругать какого-то Вадика, назвав его засранцем не менее трех раз. При этом глядел на меня вопросительно, как будто ждал моральной поддержки. Я невольно кивнул, но он нахмурился еще сильней.
Постепенно выяснилось, что Вадик — родной сын господина Федюшина, девятнадцатилетний изнеженный олух, которому отец ни разу ни в чем не отказывал, даже купил на день рождения новенький «ауди-кабриолет». И теперь этот ребеночек преподнес родителям сюрприз, который не сравнишь с мелкими пакостями моего сына Алеши, вроде жевательной резинки на штанах. Вадик увлекся нюханьем кокаина. А месяц назад у него заметили следы уколов на левой руке.
В настоящее время Вадик сидит под домашним арестом и целыми днями с кем-то шепчется по телефону. Он объявил отцу и матери, что завязывать не собирается, потому что «герыч — это круто». Геннадий Ильич понимает, что надо безотлагательно действовать, но пока не знает — как. Нашим наркологическим больницам он не доверяет, а посылать сына лечиться за границей, считает, рискованно: совсем выйдет из-под контроля.
Встретиться со мной господин Федюшин захотел по той причине, что прочитал в газете интервью, которое я взял у архиепископа Лаврентия. Тот рассказывал, как церковь спасает молодежь, помогает ей избегать дьявольских искушений, и упомянул один случай, когда монахи Святоозерского мужского монастыря взяли к себе в качестве послушника юношу-наркомана, чтобы его перевоспитать в строгости и чистоте. Этот маленький монастырь запрятан в непроходимой глуши, вокруг на сотни километров только болота и леса, условия там суровейшие, и новичку, если и вздумается, никак не сбежать.
После того интервью мы остались в хороших отношениях с владыкой Лаврентием. Он запомнил меня, иногда приглашал к себе и общался довольно непринужденно, мог даже в моем присутствии ругнуться: «Хрен знает…», но сразу же поправлялся: «Прости, Господи!»
Геннадий Ильич усмотрел в истории с монастырем спасительную подсказку, однако сам не решился обратиться за помощью к святым отцам, потому что в прошлом году, несмотря на просьбу епархии, отказался пожертвовать деньги на реконструкцию Ипатьевской часовни. Теперь ему неудобно из-за этого, и он надеется на мое ходатайство как на последний шанс.
Конечно, я обещал как можно скорее позвонить архиепископу, а потом доложить результат. Геннадий Ильич вдруг поднялся из-за стола, и я чуть не уронил чашку с недопитым кофе: мне пришлось тоже быстро встать, чтобы не сидеть перед ним, стоящим.
Он сказал:
— Если надо, звони в любое время суток. Очень рассчитываю на тебя. Я в долгу не останусь!.. — И после рукопожатия выразительно так повторил: — В долгу не останусь.
Меня отвезли на том же черном «мерседесе» назад в редакцию. В коридоре я встретил главного редактора, который уже весь чесался от желания разузнать, по какому делу меня вызывал Геннадий Ильич. Я ответил, что дело сугубо личное, и редактор взглянул на меня с неприязнью.
Звонить с мобильного я не стал: разговор мог получиться длинный, а у меня на счету оставалось только двадцать восемь рублей. Уединиться с телефоном в шумной общей комнате тоже было невозможно. Я спустился на первый этаж и попросил разрешения у вахтера позвонить из его темной клетушки, где трудно было дышать из-за какого-то странного махорочного запаха. Набирая номер, я так волновался, как будто в эти минуты решалась моя личная судьба. Равнодушные длинные гудки пугали. А вдруг он уехал или настолько занят, что ему совершенно не до меня?
Но телефонные боги сжалились, и мне ответили из епархии дружелюбным голосом и очень скоро соединили с владыкой Лаврентием, который тоже заговорил приветливо и тепло. Он очень быстро уловил суть вопроса, а потом сказал, что сегодня же поручит Веронике Адамовне, своей помощнице и пресс-секретарю, связаться напрямую с настоятелем монастыря, после чего она даст мне знать, как поступать дальше.
Впоследствии я неоднократно спрашивал себя: что же меня заставляло так волноваться, исполняя просьбу господина Федюшина? Ведь, говоря по совести, меньше всего я тревожился за судьбу засранца Вадика, которого собирался спасать. Может, мне хотелось угодить и понравиться боссу — выслужиться перед ним? Это тоже вряд ли. Я по натуре человек самолюбивый и гордый. Тогда почему? Не исключено, что свою роль сыграло глубокое личное предчувствие… К тому же я не вижу ничего постыдного в том, чтобы понравиться и угодить такой заметной, можно сказать, федеральной величине, как Геннадий Ильич.
Между прочим, когда я говорю: «сыграло свою роль» или «судьбоносно повлиял», то сразу вспоминаю журналиста Диму Пинаева, который на праздновании моего дня рождения, желая то ли восхвалить меня, то ли унизить перед коллегами, сказал с поднятой рюмкой: «За здоровье нашего гения банальности!» Это я, значит, «гений банальности», а Дима Пинаев в майке с надписью: «Всегда Coca-Cola!», автор рубрики «О людях хороших», весь такой оригинальный.
По дороге домой, в вагоне метро, я увидел сумасшедшего. Маленький некрасивый мужчина сидел, положив на колени компьютерную клавиатуру, и что-то печатал на ней с лихорадочной быстротой, как будто боялся не успеть. Это был не ноутбук, не портативное устройство, а стандартная пластмассовая клавиатура серого цвета — отдельная, без всего. Конец соединительного шнура был засунут в карман такой же серой, засаленной куртки, чтобы не свисал и не падал на пол.
