Грэм Грин - Сила и слава
На нем была рубаха, белые брюки и кеды; из них торчал большой палец — толстый и желтый, словно земляная личинка. Метис почесал под мышками и с дружелюбным видом подошел ближе.
— Вы на меня не обижаетесь, сеньор?
— С чего это ты называешь меня сеньором?
— Сразу видно, что вы человек образованный.
— Этот лес открыт для всех.
— Вы хорошо знаете Кармен? — спросил метис.
— Не очень. У меня там есть друзья.
— Вы, наверное, едете по делам?
Священник ничего не ответил. Он почувствовал руку этого человека на своей ступне — легкое прикосновение, словно он его уговаривал.
— В двух лигах отсюда, в стороне от дороги, есть постоялый двор. Мы могли бы там переночевать.
— Я спешу, — сказал священник.
— Но какой толк приехать в Кармен ночью, в час или два? Мы бы лучше отоспались на постоялом дворе, а в Кармене были бы до наступления жары.
— Я сам знаю, как мне лучше.
— Конечно, сеньор, конечно. — Человек немного помолчал, а потом сказал: — Не очень-то разумно путешествовать ночью, если у сеньора нет ружья. Другое дело — человек вроде меня…
— Я бедняк, — сказал священник, — ты сам можешь это видеть. С меня нечего взять.
— К тому же здесь бродит один гринго, говорят, он зверь, настоящий pistolero[26]. Он подходит к вам и говорит на этом своем языке: «Стой! Как пройти…» Ну, там, в какое-нибудь место. А вы не понимаете, что он говорит, и, может быть, случайно сделаете движение. И он стреляет и убивает вас наповал. А может быть, сеньор, вы сами знаете «американо»[27]?
— Конечно, нет. Откуда? Я бедный человек. Но я не верю всем этим россказням.
— Вы издалека?
Священник на мгновение задумался:
— Из Консепсьона.
Большего вреда он там уже не принесет. На этот раз метис был, казалось, удовлетворен ответом. Он шагал рядом с мулом, рука его лежала на стремени; по временам он сплевывал; когда священник смотрел вниз, он мог видеть большой палец, похожий на личинку, ползущую по земле. Да, возможно, он был вполне безобиден. Такая была жизнь, что всех приходилось подозревать.
Сгустились сумерки, а затем почти сразу наступила ночь. Мул двигался еще медленнее. Вокруг них со всех сторон раздавались звуки, как в театре, когда занавес опускается, а за кулисами, в кулуарах, нарастает шум голосов. Неизвестные животные — возможно ягуары — рычали в чаще, обезьяны скакали по веткам деревьев, и комары жужжали вокруг, как швейные машины…
— Когда долго идешь, хочется пить, — сказал человек. — Сеньор, нет ли у вас, случайно, чего-нибудь выпить?
— Нет.
— Если хотите добраться до Кармена раньше трех, то нужно погонять мула как следует. Не взять ли мне палку?
— Нет-нет. Пусть скотина идет, как ей хочется. Мне все равно, — ответил он сонно.
— Вы говорите, словно священник.
Он тут же очнулся, но ничего не смог разглядеть под высокими, темными деревьями.
— Что за вздор ты мелешь?
— Я добрый христианин, — ответил человек, поглаживая ногу священника.
— Очень может быть… Рад был бы сказать то же самое и о себе.
— Вам бы следовало понимать, кому можно довериться. — Он сплюнул с дружелюбным видом.
— О чем мне беспокоиться? — сказал священник. — Об этих брюках? Они слишком рваные. И еще этот мул — он тоже не подарочек, сам видишь.
На время воцарилось молчание, а затем метис продолжал, будто размышляя над последними словами священника.
— Мул был бы неплох, если бы вы обращались с ним как надо. Про мулов я все знаю и вижу, что он в самом деле выдохся.
Священник поглядел на серую покачивающуюся голову.
— Ты так думаешь?
— А сколько вы вчера проехали?
— Лиг двенадцать, наверное.
— Отдыхать нужно даже мулу.
Священник освободил свои босые ноги из кожаных стремян и слез с седла. На минуту, не более, мул ускорил шаг, а затем побрел еще медленнее, чем раньше. Сучья и корни на лесной тропе ранили ноги священника, и очень скоро они были уже в крови. Он тщетно пытался не хромать.
— Какие же нежные, однако, у вас ноги! — воскликнул метис. — Вам бы надо надевать ботинки.
— Я бедняк, — упорно повторял священник.
— Так вы никогда не попадете в Кармен. Будьте же благоразумны; если вы не хотите свернуть к постоялому двору, я знаю хижину, меньше чем в пол-лиги отсюда. Мы можем поспать там пару часов, а к рассвету успеем в Кармен.
Рядом с тропой в траве послышался шорох — священник подумал о змеях и о своих незащищенных ногах. Комары кусали запястья; как маленькие шприцы, наполненные ядом, они норовили попасть в кровеносные сосуды. Время от времени светляк приближал свою горящую лампочку к самому лицу метиса, включая и выключая ее, словно фонарик.
— Вы мне не доверяете! — сказал метис укоризненно. — И только потому, что я человек, которому нравится делать добро незнакомым людям, который старается вести себя как христианин. Нет, вы мне не доверяете.
Казалось, он искусственно разжигал в себе обиду.
— Если бы я хотел вас ограбить, разве я не сделал бы этого раньше? — сказал он. — Вы же старик.
— Не такой уж я старик, — ответил священник дружелюбно. В нем бессознательно пробудилась совесть; она была словно автомат с щелью, к которой подходила любая монета, даже пустой кругляшок мошенника. Слова: гордый, похотливый, завистливый, трусливый, неблагодарный — приводили в действие соответствующую пружину — таким и он был.
— Вот я потратил много часов, провожая вас в Кармен, — сказал метис. — И я не хочу никакой награды, потому что я добрый христианин; быть может, дома у меня будут из-за этого кое-какие убытки, — но не обращайте на это внимания.
— Мне кажется, ты говорил, что у тебя есть дела в Кармене? — ласково спросил священник.
— Когда это я говорил? — Действительно, он не мог вспомнить — когда… Не исключено, что он несправедлив к нему…
— Зачем мне врать? — заметил метис. — Да, я потратил целый день, чтобы помочь вам. А вы даже не обращаете внимания, что ваш проводник устал.
— Мне не нужен проводник, — мягко возразил священник.
— Хорошо вам говорить теперь, когда дорога прямая. Если бы не я, вы давно бы заблудились. Вы и сами сказали, что плохо знаете Кармен. Потому-то я и пошел с вами.
— Конечно, если ты устал, мы отдохнем, — сказал священник. Он чувствовал себя виноватым из-за своей недоверчивости. Но она все равно сидела в нем, словно опухоль, и только нож мог бы избавить от нее.
Через полчаса они пришли к хижине; сложенная из глины и веток, она была построена на крохотной вырубке фермером, которого отсюда, должно быть, выжил лес, наступавший на дом, — неудержимая природная сила, с которой человек не мог сладить своими мачете и кострами. Почерневшая земля еще хранила следы попыток расчистить заросли для скудного, несоразмерного с усилиями урожая.
— Я присмотрю за мулом, — сказал метис. — А вы заходите, ложитесь и отдыхайте.
— Но ведь это ты устал, а не я.
— Я устал? — воскликнул метис. — С чего это вы взяли? Я никогда в жизни не уставал.
Священник с тяжелым сердцем снял свою седельную сумку, толкнул дверь и вошел в кромешную темноту. Он зажег спичку — никакой обстановки не было. Только возвышение из твердой земли и соломенная циновка, слишком рваная, чтобы ее стоило увозить. Он зажег свечу и прилепил к возвышению, потом сел и стал ждать; спутника что-то долго не было. В одной руке священник все еще сжимал клочок бумаги, который ему удалось взять из своего чемодана, — любому человеку нужно хранить хотя бы какие-нибудь сентиментальные реликвии, если ему вообще суждено жить. Довод об опасности годен только для тех, кому ничто не угрожает. Он подумал: не украл ли метис его мула, и упрекнул себя за такие подозрения. Потом дверь открылась, и метис вошел: два желтых клыка, ногтями он скреб под мышками. Сев на землю спиной к двери, он сказал:
— Спите. Вы устали. Я разбужу вас, когда нам пора будет двигаться дальше.
— Мне не очень хочется спать.
— Погасите свечку, тогда вы быстрей уснете.
— Я не люблю темноты, — сказал священник. Ему было страшно.
— Не прочтете ли вы молитву, отец, прежде чем мы уснем?
— Почему ты меня так называешь? — спросил он резко, всматриваясь в темноту, туда, где у двери сидел метис.
— Просто я догадался. Но вам нечего меня бояться. Я добрый христианин.
— Ты ошибаешься.
— Мне нетрудно было бы это выяснить, — сказал метис. — Достаточно попросить: отец, примите мою исповедь. Вы не могли бы отказать человеку, на душе которого лежит смертный грех.
Священник ничего не ответил, ожидая, когда последует эта просьба; рука, в которой он сжимал бумагу, судорожно сжалась.
— Вам нечего бояться меня, — вкрадчиво продолжал метис. — Я не выдам вас, я христианин. Просто я подумал, что неплохо бы помолиться…
