Давид Фонкинос - В случае счастья
Визит Сабины был ему в высшей степени неприятен, главным образом потому, что она не преминет обо всем доложить Клер. Да и вообще она ему не особо нравилась.
Судит обо всем, а не знает ничего. И голос у нее такой противный, зудящий, пронзительный, слова ввинчиваются в уши с целенаправленностью камикадзе. По счастью, Жан-Жак в своей депрессии умывался от раза к разу, и в ушах у него образовались серные пробочки. Теперь эти пробочки окажутся весьма кстати. Сабина прямо с порога устремилась к Луизе. Жан-Жака тронуло столь бурное проявление чувств; в глубине души он готов был признать, что Сабина – настоящее сокровище и способна окружить его дочь заботой и вниманием. Он купил все, что нужно для аперитива. Все самое позитивное, вроде зеленых оливок; что может быть жизнерадостнее зеленой оливки? А главное, он весь день думал и придумал, как вести себя с Сабиной: он закидает ее вопросами. Проявить интерес к другому – лучший способ выставить себя в выгодном свете. Его стратегический расчет принесет плоды, ибо на следующий день Сабина будет рассказывать Клер: “Знаешь, с ним, по-моему, все хорошо… такой внимательный, задавал столько вопросов. это верный признак…” Пока Луиза разучивала свой музыкальный урок, Сабина исполнила несколько гамм из своей личной жизни. Ее ответы в точности соответствовали тому, что в ней не нравилось Жан-Жаку. Высокопарные фразы о жизни. Высокопарные фразы, при том что куда проще было бы признаться в своем унынии, в страхе перед будущим. Для
Жан-Жака она была почти идеальной желчной старой девой. О мужчинах всегда рассуждала вообще, растворяя отдельных людей в толще своего неведения. При слове “ребенок” тут же заявляла, что не желает иметь детей. Но от нее никто ничего и не требовал; она словно пыталась теоретически оправдать тот факт, что не вызывает в мужчинах желания. Главная проблема заключалась в том, что уверенность в собственной неженственности делала ее чудовищно неженственной. Ее судьба казалась ей настолько врезанной в одиночество, что она бессознательным и в то же время самым заурядным образом подгоняла свой душевный настрой под свои представления. Что бы она ни говорила про неприятие материнства, было ясно как день, что она заведет ребенка от первого же мужчины, который ей это предложит. От первого же, кто подвернется.
В дверь позвонили.
Жан-Жак, извинившись, что вынужден прервать столь увлекательную беседу, пошел открывать. На пороге стоял Эдуард. Зажав Жан-Жака в угол прихожей, он тут же обрушил на него целый поток слов:
– Слушай, я не знаю, что на меня вчера нашло… Я был не в своей тарелке… Ой, ну ты же знаешь, со всяким может случиться… Даже не знаю… Это, наверно, из-за “Пари Сен-Жермен", они вчера проиграли… Да еще и на “Парк де Пренс”, можешь себе представить… Три поражения подряд… Наверно, из-за этого, я так думаю… В общем, я хотел сказать, что ты всегда можешь на меня рассчитывать, что все в порядке, что…
– Налить тебе выпить?
Жан-Жак представил Эдуарда Сабине, и их рукопожатие было долгим. В общем-то почти незаметно, всего на какую-нибудь секунду дольше обычного рукопожатия, но эта секунда показалась долгой, очень долгой, почти необъяснимо долгой. Эдуард боялся, что он не вовремя, хотя его приход, наоборот, позволял оживить разговор. Но в тот вечер он был неразговорчив. Точно язык проглотил. Жан-Жак взирал на него в полном изумлении. И для поддержания беседы предложил им налить еще. В ответ оба захихикали – неожиданно и как-то чудно. Он ведь не сказал ничего смешного.
– Сабина, тебе, кажется, в виски лед не класть?
– А, ну да.
– О, как интересно, я тоже не любитель виски со льдом. – Эдуард был в восторге.
– О да, как интересно! – Сабина была в восторге.
– …
Жан-Жак, на миг оторвавшись от хозяйственных забот, переводил взгляд с одного гостя на другого. Он как-то читал в газете, что влюбленные чаще всего встречаются первый раз не на свадьбе и не в доме отдыха для холостяков, а в гостях у друга, которому плохо. Не совсем про этот вечер, но, похоже, холостякам действительно полезно иметь в своем окружении депрессивное человеческое звено, вокруг которого можно собраться и сочувствовать вместе.
После сцены с виски перед Жан-Жаком прошла вереница смущенных пауз и расслабленных улыбок. Уму непостижимо: у этих двоих явно было что-то общее. Они быстренько пошарили в закромах и выудили фильмы, которые – о чудо! – оба видели (стоит уточнить, что речь шла о самых кассовых новинках десятилетия). Но их восхищало такое совпадение. И Жан-Жак счел своим долгом включиться в их маскарад:
– Да, надо же, какое совпадение.
Луиза попросила рассказать ей сказку на ночь; в тот вечер фантазия Сабины била ключом. А в это время Эдуард, смущаясь, как редко когда в жизни, спрашивал Жан-Жака, замужем ли Сабина. Тот на миг запнулся (переваривал вопрос), и Эдуард усмотрел в его молчании дурной знак. Наконец Жан-Жак решился:
– Да нет, она не замужем.
Эдуард шумно выдохнул и поделился с другом своими впечатлениями. Что тут скажешь, у него не было слов. Он считал, что Сабина особенная, что она излучает просто сногсшибательную основательность и зрелость, в ней (он интуитивно это чувствует) есть все, чего он может ждать от женщины сейчас, на данном жизненном этапе. Ему хочется чего-то существенного, а Сабина, судя по виду, может это существенное предложить. А главное, да, главное, ему понравился ее голос. Едва услышав его, он почувствовал себя как дома.
Когда Луиза улеглась, оба заявили, что не хотят больше мешать Жан-Жаку. Двое совпавших в ночи ушли вместе. Им было по пути – по пути друг к другу. Жан-Жак, оставшись в одиночестве, задумался о превратностях любви. Теперь, когда он был от них отрезан, любовное счастье представлялось ему игрой в “музыкальные стулья". Ради Сони он встал со стула; а потом свалился между двух стульев. А теперь вот приходится стоять. И не просто стоять, а еще и предлагать стулья другим. Сабина и Эдуард наконец усядутся, а Жан-Жак будет смотреть на чужое сидячее счастье.
XIIIВойдя к матери в больничную палату, Клер вздохнула с облегчением. Огонек безумия, который она подмечала ее глазах, казалось, погас без следа. Рене подтвердила ее впечатление:
– Ах, девочка моя… если бы ты знала, насколько мне лучше… Не могу сказать, что они со мной делали, но результат потрясающий. Я ощущаю такую устойчивость в голове, хоть там иногда что-то ворочается. как будто кто-то постукивает…
– …
– В общем, короче, я вернулась… И я думала о тебе, о том воскресенье, о вашем разрыве…
Рене снова была полна энергии, она так и сыпала словами. Говорила о прошлом, о будущем; в ней проснулась жажда жизни. Ей хотелось, не откладывая, поговорить с дочерью, рассказать ей историю, которая, быть может, объяснит ее всегдашнее поведение – поведение, в котором она, вернувшись с берегов безумия, очень раскаивалась.
Все началось вскоре после пятого дня рождения Клер. Алену предложили в место в Севрской больнице; от таких предложений не отказываются. Семейство поселилось в Марн-ла-Кокетт, в прелестном домике с садом, где росли два больших дерева, между которыми можно было повесить гамак. В глазах окружающих это время было настоящим раем: успех в обществе, прочная семья, чудная дочка. Все мы волей-неволей зависим от того, что о нас думают другие. Рене твердили, что ей повезло, и ей ничего не оставалось, как считать, что да, ей действительно повезло. Она никогда не заикалась о том, что ее раздражает в муже, о той невыносимой духоте, которая делала ее порой раздражительной и все более жесткой (она никогда не умаляла свою ответственность за упадок их семьи). Главная проблема состояла в том, что Ален с головой ушел в работу. Дома он почти не показывался; это была его великая эпоха, звездный час его рук. Он тогда подумывал удариться в политику (внимание СМИ порождает жажду внимания СМИ), попробовать стать депутатом от их округа. Но быстро охладел к этой затее по одной-единственной причине: ему пришлось бы пожимать руки. Рукопожатия – любимое занятие всякого народного избранника, а он не мог подвергать опасности свой рабочий инструмент. Тем не менее он часто заседал в муниципальных советах. Ему понравилось высказывать свое мнение по любому поводу, он вошел во вкус. А особенно ему нравилось, что все его уважают, все им восхищаются, все его почитают, – он же мужчина.
Рене целыми днями наводила порядок в доме, пристрастилась к цветам, становилась обывательницей. Но при этом временами слушала радио, проникалась идеей протеста, становилась свободной женщиной. Ей казалось, что дни так и будут сменять друг друга, без всяких неожиданностей, как в хорошо смазанном механизме. Тридцать лет спустя у ее дочери возникнет примерно то же ощущение. По счастью, жизнь никогда не бросает женщин вот так. Рано или поздно что-то происходит. Качество этого чего-то, в принципе, не важно. Обычно мы скучаем настолько, что способны обрадоваться даже похоронам. Похоронам в провинции, конечно, когда нужно на них ехать. В данном случае случились не похороны. Ничего особо радостного, ненамного веселей похорон: в доме возникли проблемы с канализацией.
