Дмитрий Дмитрий - Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010
Семинар проходил в Доме творчества писателей на берегу Рижского залива. Девятиэтажная башня шведской постройки. Отличная кормежка, отличные номера, безалкогольный бар.
Когда мы приехали, еще зеленела трава и журчала река Лиелупе. Через пару дней река стала. Море не замерзает. С балконов хорошо слышен его ровный шум.
Пишут фантасты скверно. Много убогого фантазирования и мало литературы. В основном, выжимки из Стругацких, перепевы их сюжетов. Тексты подчас такие, что язык сломаешь. Много матерились по этому поводу. Я был в семинаре Дмитрия Владимировича Биленкина. Приятный дядечка из Москвы.
Москвичи — неплохие ребята: Вит. Бабенко, Володя Покровский, Эдик Геворкян, Коля Александров. Всего на семинаре было около сорока человек.
По ночам — жаркие споры о литературе.
За выпивкой приходилось рыскать по всей Юрмале.
Накануне вышел Указ: две бутылки водки в одни руки, и мы с Колей Ютановым и Столяровым накануне моего дня рождения прошли пешком четыре километра по дачным поселкам, и нашли, наконец, магазинчик, где продавался кубинский ром «Гавана клаб» крепостью 43 градуса. Задача была взять как можно больше. По Указу нам полагалось шесть. Сначала мы взяли у скучающего продавца свои законные. Поинтересовались, нельзя ли по случаю дня рождения — я показал паспорт — закрыть один глаз на закон и дать еще несколько бутылок.
— Не палошена, — даже не глянув в паспорт, ответил здоровяк в фартуке и клетчатой кепке.
Вышли, закурили. Ледяная корка на дороге. Ветер холодный. Кругом дачи заколоченные стоят. Ни души. Обратно четыре километра пиликать. Обидно с полупустыми руками.
Придумали — переодеться. Ютанова, как самого молодого, решили послать на амбразуру первым. К тому же, он меньше всех светился в магазине — топтался около кондитерского прилавка. Коля с трудом влез в мою куртку, развязал на моей шапке тесемки, опустил уши. Мы сняли с него очки с толстенными стеклами и подвели к двери.
— Помнишь, где продавец стоит? Налево по диагонали! Вперед!
Коля, как Паниковский, изображавший слепого, захлопал рукой по косяку двери, нащупал ручку…
Вернулся он с литром и даже сдачу правильно принес.
— Кошмар, — смеется, — как в тумане! Ни хрена не видно. Дайте скорее очки!
Выждали для порядка минут пять, и стали меня готовить. Колина шапочка с козырьком у меня до бровей съехала; его пальто из серого сукна, как на вешалке болтается. Едва я нацепил Колины очки, как магазин отпрыгнул от меня на десяток метров, а сам Коля, стоящий у дерева, показался мне далеким путником на опушке леса.
— Водка есть? — прорычал я продавцу. Тот стоял, скрестив на груди руки в конце длинного конусообразного туннеля.
— Нет, — меланхолично ответил он. — Только «Кавана клап».
— Две бутылки! — заорал я не своим голосом. И вытянул бесконечно длинную руку с червонцем. Рука неожиданно быстро уперлась в прилавок.
Звякнули бутылки, брякнулась в блюдечко мелочь, прошелестела рублевая бумажка. Я навел телескопическую руку-манипулятор на блюдечко и сгреб сдачу. Ухватил раскатившиеся бутылки и, как на ходулях, пошагал к выходу. Вывалился, снял очки, отдышался.
Столяров ходил без шапки и верхней одежды. Он изображал выскочившего из автомобиля шофера. Весьма талантливо изображал. Перья рыжих волос, торчавшие над лысиной, придавали ему лихой и бесшабашный вид. Мы даже позавидовали. Посвистывая и приплясывая, он скрылся за дверью магазина и также весело вернулся с двумя пузырями.
Затем от жадности я смудрил нечто невообразимое — вывернул свою куртку мехом наверх, взъерошил волосы, поднял валявшуюся суковатую палку, вошел, прихрамывая, и спросил, заикаясь, про водочку. Пытался косить глазами. Парень дал мне две бутылки рому и, когда я пошел к выходу, сказал весело: «Никогда такого карнавала не видел!»
Четырнадцать бутылок рома и дюжина «Тархуна» — крепкая основа для дружеского застолья. Едва дотащили. В Дубултах — шаром покати.
Мы поделились схемой путешествия с коллегами-семинаристами. Бумажку передавали из рук в руки, снимали копии. Только два веселых приключенца из Минска, Брайдер и Чадович, никуда не бегали: они привезли тьму белорусской самогонки и несколько шматов сала. Держались несколько особняком, но в опохмелке никому не отказывали.
Мои рукописи обсуждали последними. Обсудили, похвалили. Я возил «Феномен Крикушина» и рассказ «Маленькая битва…» В эйфорию не впал: удачных стартов в литературе всегда было больше, чем удачных финишей.
Были в музее криминалистики при МВД Латвийской ССР. Расчлененные трупы, пирожки из человеческого мяса, горы оружия, фальшивомонетчики, истории крупных уголовных дел. Детективщики привычно оглядывали стенды с фотографиями «расчлененки» и задавали профессиональные вопросы. Ольга вышла бледная и села на лавочку: «Вот, дура, ходила бы по магазинам. Зачем я сюда поперлась?..»
Я ездил в новой темно-синей куртке с капюшоном и новой шапке из стриженого бобра — купили с рассадных денег. Ольга — в полосатой шубе из искусственного меха. Богачи!.. Зажиточные селяне, как с улыбкой выразился Столяров.
На семинаре мне понравилось. Как сказал Коля Ютанов, «…мы стали членами дубултянского братства». Столяров вел себя лихо: одному москвичу обещал вылить кефир на голову, другого обозвал толстой гадиной, третьего послал весьма далеко и заковыристо. И вообще, выказывал трепетное, но принципиальное отношение к литературе и к ее создателям. Приходилось сдерживать, а то бы разодрались с москвичами.
30 декабря 1985 г. Зеленогорск, гараж.
Заканчивается Год Быка. А сделано мало, словно я не бык, а курица. Обрастаю незаконченными рукописями. «Мы строим дом» пишется легко и с интересом — на сегодняшний день есть 47 страниц, я написал их за две недели. Вера дала мне связку семейных документов, которые надо осмыслить и учесть в тексте.
В «Авроре» напечатали «Записки книгонелюба».
Что еще?
Поумнел, помудрел, стал лучше писать? Едва ли…
Давит ощущение, что большая настоящая жизнь проходит где-то мимо. Но где она? Из окон нашего гаража ее не видно…
1986 год
31 января 1986 г. Зеленогорск, гараж.
Ездил в Москву — визировал у космонавта Гречко интервью для «Авроры». Космонавт, как и положено покорителю космоса, живет в Безбожном переулке.
Заехал к Виталию Бабенко, с которым подружился в Дубултах. Отдал ему рассказ для дубултянского сборника. Пили крепчайший чай, говорили.
Виталий после института служил переводчиком в Египте, при штабе ВВС, пережил черный день нашей (арабской) авиации, когда евреи в одночасье разбомбили все аэродромы вместе с самолетами. Его выкинуло через окно взрывной волной. Лежал, зарывшись лицом в песок, и вздрагивал от разрывов бомб и пулеметных атак. Рассказывал весело, без трагизма.
По радио передают: разбился американский «Челенджер», упал в океан. Семь человек погибло, из них две женщины: учительница и космонавт.
Водитель, оторвавшись от заполнения путевки, смотрит на радиоприемник и говорит:
— Не хрен было летать! Сидела бы на земле да детей учила. Если ты учителка, так учи! А то ей полетать захотелось, чтоб потом завучем или директором школы стать!
Сторож Володька (горестно и без тени иронии) кивает: «Да, вот что творится там, где властвует капитал…»
Халтурю на студии научно-популярных фильмов. К 13 февраля надо сдать заказчику первый сценарий.
Здесь плохо с куревом, писал тебе не раз.
Высылай посылку, старый пидорас! —
Володька Осипов уверяет, что это строки из письма Есенина к деду. Маленький, суетливый, болезненный мужичок, сегодня он дежурит в мою смену. Он 1926 года рождения, и сегодня уверял меня и кочегара Мишу, что воевал в Финскую войну 1939 года и его ранило осколком в руку, отчего левая кисть плохо слушается. Когда мы сильно усомнились, чтобы тринадцатилетних подростков брали на фронт, он закивал: «Правильно, в тридцать девятом я лицо себе отморозил! А на фронте я с сорок первого!» Когда мы взяли под сомнение и этот факт, он долго спорил и наконец согласился с реальной датой его возможного призыва в армию — 1944 год.
— Ну да, да, — закивал он, — меня призвали в сорок четвертом… Вот меня осколком и ранило. Здесь, здесь и здесь, около плеча. Все правильно.
— А именными трусами тебя не награждали? — с ехидцей спрашивает кочегар. — Чтобы после атаки переодеться?
Володя делает плакатно-злое лицо, тяжело дышит:
— На мне фрицы зубы сломали! — плаксиво выдыхает он. — Я их всех делал, как хотел! Они у меня вот где все были! — он стискивает кулак. — Вот, где были! Пачками! Пачками делал!
Он судорожно вздыхает и выходит на крыльцо смахивать слезы. И пропадает где-то в шхерах гаража.
