Дмитрий Дмитрий - Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010
27 апреля 1986 г.
Ехал на велосипеде и видел парня, который шел по Зеленогорску в противогазе. Подумал, что дурит или пьяный. Сегодня Би-би-си сообщило: на Чернобыльской АЭС под Киевом — авария, взорвался реактор. Сильный радиационный фон. Погибли люди.
7 мая 1986 г.
Горбачёв недавно выступал по радио и сообщил об аварии. Радиационное облако разлетелось по Европе, дошло до Швеции. В ходу стишок: «И теперь наш мирный атом вся Европа кроет матом!»
3 июля 1986 г. Зеленогорск.
Володя Павловский, который всю войну прожил во Львове под немцем и хорошо разбирается в немецкой военной форме — он детально описывал полевую и парадную форму различных родов войск вермахта, когда мы заспорили в моей будке о каком-то военном фильме, — так вот, этот Володя, предпенсионного возраста шофер, которого в гараже зовут польским евреем, рассказал, как в 1948 году он с приятелем нашел в Зеленогорске (тогда еще Териоках) ящик дореволюционной водки — «Андреевской». Эта водка обладала диковинным свойством: в бутылке она стояла слоями трех цветов — белый, синий, красный — повторяя цвета российского флага. Целая корзина запылившихся бутылок в подвале разрушенного дома. Стоило налить водку в стакан, как цвета смешивались, но, постояв, водка вновь расслаивалась цветами флага: белый — синий — красный. Володя с приятелем напоили петуха — для проверки. Тот стал бегать, пошатываясь, по двору, «кусать кур», а потом свалился и уснул. Но ненадолго. Очнувшись, хрипло кукарекнул, ему дали воды, он жадно напился и побежал дальше — кругами. Успокоенные друзья стали пить старинную разноцветную водку.
Еще Володя рассказывал, как немцы убивали евреев на Львовщине. Евреи сами рыли себе ров, вставали на колени, и несколько фашистов ходили вдоль рядов и стреляли им в затылок из пистолетов. Пистолеты от стрельбы нагревались, и их меняли — рядом ходили солдаты с ящиками, они же их заряжали.
Было убито 25 тыс. евреев. Евреи не роптали, а лишь молились и говорили, что эту смерть им Бог дал. «Бог дал, Бог дал…» Рядом с местом расстрела стоял огромный лес — Покутинский, можно было разбежаться, но они покорно принимали смерть, слушая своего раввина: «Бог дал… Бог дал…» Если в семье один из супругов не был евреем, но хотел умереть вместе с родными, его отшвыривали ото рва: «Прочь!»
Младенцев подбрасывали и накалывали на штыки. Или рубили в воздухе. Младенцы не понимали, что это «Бог дал», и вскрикивали, и булькали, но недолго…
18 июля 1986 г. Гараж.
Получил из машбюро повесть «Мы строим дом» — 140 стр. Вычитал, исправил опечатки, отдал Ольге.
В некоторых местах — каша. Плох язык: местами блеклый, много «невидимых» слов. Нет сочности, как принято говорить. Нет образности: хороших сравнений, метафор.
Надо работать над языком.
И зачем-то брата Володю назвал в повести Феликсом. Может, вернуть? Остальные фамилии тоже заемные: Саня Скворцов — Молодцов; Коля Удальцов — Удилов…
1 августа 1986 г. Зеленогорск.
Днем виделся с Маришкой — они с Татьяной вернулись из Молдавии и скоро уезжают в Мурманск. Маришка подросла. Стройна. Татьяна жалуется: в садике на занятиях либо молчит, либо отвечает невпопад. Но буквы-цифры знает. Может неплохо читать. Ходили с ней в Гостиный, купили ранец к школе и проч. причиндалы для 1-го класса. Зашли в мороженицу. Симпатичная девочка. Всё время тянет сказать ей про братика Максима, но уступая уговорам Татьяны, пока этого не делаю.
Прочитал «Защиту Лужина» В. Набокова. Славный язык, оригинальная отточенная техника, но мысли — где они? Как бы ни были хороши подробности жизни, занимателен сюжет, как бы ни были выпуклы характеры, нужна идея…
Роман написан без единого диалога (в привычном понимании, т. е. прямая речь с абзацем), но всё слышно и видно.
Андрей Жуков дал мне целую папку рассказов Набокова — привез из Литинститута. Я о Набокове и знать не знал. Интереснейший писатель. Там же «Картофельный Эльф», «Возвращение Чорба» и др.
Мимо гаража шел поддатый мужик и остановился прикурить у меня. Он был в трех рубахах, надетых одна на другую: в клеточку, в полоску и горошком. Под мышкой газетный сверток, из которого выглядывала ручка мясорубки.
— От жены ушел, — печально сказал мужик. — Хочешь выпить? Угощаю!
Готовность заговорить с первым встречным мне симпатична. Я сам такой. Ольга однажды сказала: «Если бы ты всегда был таким добрым и веселым, каким бываешь выпивши. Но только не пил бы…»
Борис Стругацкий на одном из семинаров сказал: «Писать надо либо про то, что хорошо знаешь, либо про то, что не знает никто!» Вообще, его речь завораживает: чиста, логична, умна. Банальностей от него не слышал. Кто ясно мыслит, тот ясно излагает.
Борис Натанович в сорок с небольшим перенес инфаркт и бросил курить.
19 августа 1986 г. Зеленогорск.
Пасмурно, прохладно. Кончается лето.
Карта мира. Паук прошел по Африке в три шага своих пружинистых волосков-ног.
Приезжал Коля Ютанов, ночевал. Оставил два симпатичных, не понятых мною фантастических рассказа. Я дал ему «Мы строим дом».
После ужина говорили за жизнь и литературу. Вспоминали наш семинар в Дубултах. Я нес фантастов в хвост и в гриву: не понимаю, как можно писать скучную фантастику. Коля с чем-то соглашался, с чем-то нет. Ведь фантастика — лишь прием, который позволяет говорить о том, что традиционными средствами не скажешь. Я не беру научную фантастику — тут я баран.
Коля — астроном, работает в Пулковской обсерватории, для него небо, звезды — святое. Борис Стругацкий, кстати, тоже работал там. Еще Коля ведет на общественных началах кружок молодых астрономов. Он сознательно исключил из своей лексики бранные слова, чтобы не брякнуть случайно в кружке.
Еще я сказал, что меня интересует будущее лишь как продолжение настоящего и прошлого. Ростки будущего всегда в настоящем; а прошлое — почва, на которой они растут. Не нами, дескать, всё началось и не нами кончится. Коля, поблескивая очками, посмотрел на меня уважительно.
Утром напоил его кофе, и он уехал электричкой. Хороший парень.
29 августа 1986 г. Зеленогорск.
Новый сторож Ваня Ермилов рассказывал, как работал сантехником в дачном кооперативе академиков в Комарове. На выпивку добывали тем, что затыкали паклей сливную трубу в подвале. И когда академики, приехавшие кататься на лыжах, бежали к ним с просьбой наладить «замерзшую» канализацию, они ломались для порядка («отогревать надо», «не знаем, не знаем, дел много») и соглашались за червонец помочь умным людям: спустившись в подвал, вытаскивали кляп, предварительно постучав по трубам и поматерившись. «Вот тебе и академики!» — пересмеивались водопроводчики за бутылкой.
Ваня часто работает у академика Лихачева. Иногда приходит к нему брать на опохмелку. Похвастался, что спер у него книжечку-малютку про Новгород, с дарственной надписью автора. Я постыдил его. Ваня сказал, что у Лихачева этих книг навалом, ему все не перечитать. Обещал принести — показать. Потом сказал, что, может, еще и вернет — книжка ему не понравилась, про древнюю архитектуру Новгорода.
Прочитал «Печальный детектив» Виктора Астафьева. Пишет он о нашей серой глубинке, пошлой, мрачной, временами жестокой и нелепой, о русском человеке, забитом и убогом… Боль честного человека за свою страну.
Как же «Печальный детектив» отличается от гладенько-сереньких повестей и романов из жизни горожан! Хорошо Астафьев пишет, есть чему поучиться. Идея такая: «Разве можете вы быть счастливы, когда такое происходит в нашей стране?»
14 сентября 1986 г. Дома, напротив Смоленского кладбища.
Б. Стругацкий прочитал мою повесть «Мы строим дом», и мы с ним поговорили о блокаде.
Его отец и брат Аркадий были эвакуированы зимой 1941 года из Ленинграда. Отец умер уже за кольцом блокады, где похоронен — неизвестно. Борис с матерью оставались в Ленинграде и в самый жуткий период выжили благодаря хлебным карточкам Аркадия и отца, которые они не сдали. От Аркадия семь месяцев не было вестей, и потом он написал другу, решив почему-то, что мать и младший брат умерли. Стругацкие жили рядом с нынешней гостиницей «Ленинград».
Повесть похвалил, сказал, что не видит причин, по которым ее нельзя бы было напечатать.
Прочитал окончание «Анны Карениной». Анна — под колеса, Вронский — в Сербию, добровольцем. Специально перечитывал, чтобы вспомнить, что же сталось с Вронским после гибели Анны. Часть 8-я романа написана гениально. Сейчас такая манера передачи внутреннего состояния героя называется поливом. То, что видит, слышит, как воспринимает внешнее и о чем думает Анна — вперемежку, хаотично, но логически связано.
