Дмитрий Дмитрий - Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010
Был в «Авроре». Видел верстку «Записок книгонелюба. Вместо фельетона». Сильно сократили, оставив 17 страниц. Особенно огорчила замена смачного глагола «чавкать» на «есть» — потерялся смысл и смак фразы. Скандалить не стал, хотя очень хотелось. Убрали в конце «теперь он коллекционирует ломы, говорят это модно». Главному редактору почудился в этой фразе намек на некие готовящиеся разрушения устоев общества: «Почему ломы? Мы что, призываем крушить фундаменты? Нехороший намек». Я тут же предложил заменить ломы керогазами. Согласились.
«Опыты» Монтеня и «Мысли» Паскаля — прочитать!
30 августа 1985 г. Зеленогорск.
Купил в киоске 8-й номер «Авроры» с моими «Записками книгонелюба». Ольга обрадовалась больше моего. Для нее это прорыв, вещь, которую можно предъявить и показать: вот, мой муж печатается в журналах, его признают. А я перегорел…
Уволился из гатчинского гаража, устроился в Зеленогорск, в Автотранспортное предприятие № 120.
Хотел забрать Дамку с собой, но Ольга отговорила. Она, в принципе, не против собаки, но кто будет с ней гулять, когда я на работе? Надо же Макса отвести в детский сад. Дамка, словно предчувствуя расставание, не отходила от меня ни на шаг, клала голову на колено, смотрела тревожно.
Я покормил ее напоследок, расчесал шерсть гребешком, выгулял по рощице, обещал приезжать. Эх, Дамка, Дамка, милая моему сердцу пёска. Хорошо мы с тобой дежурили.
Столько разных людей видел в гараже — хороших, интересных, разных, а тосковать, чувствую, буду только по собаке…
Ездил оформляться в Сестрорецк и заходил на кладбище к М. М. Зощенко. Могила у самой ограды, но далековато от входа. Прошел дождь, еще капало с сосен, и в воздухе стояла испарина. Коренастые сосны, холмы. Белый мрамор обелиска, цветы. Я робко отворил калитку, словно боялся, что меня спросят: «А ты, кто такой?», присел на мокрую лавочку, подстелив газету. Закурил, но тут же вспомнил, что на кладбище нельзя, и загасил сигарету. Рядом, в низинке, блестели рельсы железной дороги и провисали провода над ними. На проводах сидели вороны. Люблю Зощенко — особенно «Голубую книгу».
4 сентября 1985 г. Зеленогорск.
Вышел на дежурство в новый гараж. Работа та же, но ближе ездить. А летом от дачи десять минут пешком. Встретил знакомых. С одним в детстве играл в футбол, с другим удил на пирсе рыбу, с третьим дрался в парке на танцах. Некоторые мужики признали меня сами: «О, а где твой брат Юрка сейчас? Мы с ним за сборную Зеленогорска в футбол играли». Вспомнили и Володю. Было приятно.
Сторож Герасим Михайлович дал мне потрогать запястье с осколками разрывной пули под кожей. Металлические горошины перекатывались. Вторая разрывная пуля попала ему чуть ниже горла и осыпала верхушки легких стальным дождем.
Из «Поучений Владимира Мономаха», двенадцатый век: «Посмотри, брат, на отцов наших: что они скопили и на что им одежды? Только и есть у них, что сделали душе своей». Это я купил книгу «Древнерусская литература», пособие для студентов филологических институтов.
Борис Стругацкий вернул мне рассказ «Летающий водопроводчик». Написал теплые слова, рассказ назвал добротным и смешным, его можно предлагать в печать. «Но я жду от Дмитрия Каралиса большего…»
Я и сам жду от себя большего и всё никак не дождусь.
Недавно я попытался выступить на семинаре «по-умному». Стругацкий сказал: «Дима, не умничайте! Говорите, как думаете! Я всегда ценил вашу искренность!»
27 октября 1985 г., воскресенье. Зеленогорск, гараж.
Зеленогорский гараж чище и культурнее, чем гатчинский. Народ деликатней. Общее — шоферские пьянки.
Герасим Михайлович поддал по случаю воскресенья, прилег на диванчик и задремал. Сопит, похрапывает. Сегодня он рассказывал о пленных немцах. Генералитет и офицерство кормили в нашем плену по особым нормам, установленным Красным крестом: булка, масло, мясо, яйца. Страна голодала в конце сороковых годов, а пленных содержали, как положено.
В одном из рассказов Чехова женщина говорит мужу: «У вас честный образ мыслей, и потому вы ненавидите весь мир. Вы ненавидите верующих, так как вера есть выражение неразвития и невежества, и в то же время ненавидите и неверующих за то, что у них нет веры и идеалов; вы ненавидите стариков за отсталость и консерватизм, а молодых — за вольнодумство. Вам дороги интересы народа и России, и потому вы ненавидите народ, так как в каждом подозреваете вора и грабителя. Вы всех ненавидите».
Бывает, и я живу по этой схеме, только веру в Бога не трогаю. Да и ненависть — слишком сильное для меня чувство. А злость случается.
Борис Стругацкий предложил мне поехать на семинар молодых писателей-фантастов в Дубулты, под Ригой. Если договорюсь на работе, то поеду.
19 ноября 1985 г. Зеленогорск, гараж.
Сторож Володя Осипов, 1929 года рождения, блокадник:
«Мать мне говорит: „Сходи, Володя, к соседке, что-то она третий день не выходит“. Я захожу к ней в комнату, та лежит под одеялом. Зима, холодно. Она и говорит: „Если тебе не трудно, Володя, почеши мне ноги. Что-то чешутся“.
Я одеяло поднимаю, а там крысы — ей пальцы грызут. Костяшки торчат. Крысы разбежались. Я одеяло опустил, обжал со всех сторон и двумя утюгами придавил.
— Спите, — говорю, — больше чесаться не будет.
А утром она умерла».
Он жил на Васильевском острове, на 3-й линии.
Сейчас ходит по лесам, собирает чагу, делает из нее чай и угощает всех, уверяя, что она помогает от рака и других болезней. Три года назад лежал в Песочном с опухолью желудка — оперировали.
Маленький, худой, беззубый, в неизменном беретике, похожий на обезьянку, которая в моем детстве мелькала в телевизоре вместе с Телевичком. Пару месяцев назад я вытолкал его из будки, когда он пришел затемно на смену и стал светить мне в лицо фонариком, разглядывая нового человека и интересуясь: «Что это за чмырь тут лежит?» Я спал. Мы не были еще знакомы. Я выкинул его и запер дверь. Он бегал под окном и обещал сходить за топором, чтобы зарубить меня.
Потом мы подружились.
Вот кличка, родом из блокады: Меня-чуть-не-съели. Когда он выпивал, то рассказывал, как в блокаду его чуть не съели.
Он был пятилетним мальчиком. Отец работал на пороховом заводе, мать продавала семейные драгоценности и картины русских классиков. Однажды двое исхудавших мужчин с горящими глазами взяли его за руки и повели со двора, обещая сначала конфеты, а когда он не понял, что это такое — хлеба. Мать увидела, что уводят сына, и догнала их.
— Они хотели тебя съесть! — уверяла она. — Никогда больше не ходи ни с кем!
Он плакал и говорил, что хочет хлеба.
Так его и звали иногда: Меня-чуть-не-съели.
Пятидесятилетний экспедитор, зашедший к нам перекурить, рассказывал.
С шести до девяти лет он блокадничал в Ленинграде в коммунальной квартире.
У соседки-еврейки на руках было две дочки — пяти лет и трехмесячная малютка. В первую страшную зиму, когда кончилось грудное молоко, соседка положила меньшую между окон, чтобы она замерзла и уснула навеки. Утром она подошла к дочке и увидела парок изо рта. Мать заплакала, внесла сверток в комнату и решила выхаживать.
Выходила.
Вся квартира знала об этой попытке матери.
После войны сосед-пьяница много лет подряд тянул из матери деньги на выпивку, шантажировал, обещая рассказать дочери о блокадном случае. Муж погиб на фронте, жили бедно. Соседи молчали. И когда девочка уже заканчивала школу, она вышла на кухню, где пьяный сосед вновь подступался к матери с шантажом, и сказала: «Мама, не смей давать ему деньги! Я всё знаю! Я тебя не осуждаю. Наверное, ты была права». Мать с дочкой обнялись и разревелись. А потом вся кухня погнала инвалида, даже бутылку постного масла разбили о его голову.
14 декабря 1985 г. Зеленогорск, гараж.
Вернулся с 4-го Всесоюзного семинара молодых писателей-фантастов и детективщиков-приключенцев. Пробыл две недели. На мой день рождения приезжала Ольга. Гостила два дня. Мы с ней бродили по заливу и Юрмале, заходили в кафе. Хоть отдохнула немного.
Впечатления от семинара богатые. Завел знакомства. Народ читающий, начитанный и одержимый. Последнее некоторым мешает — кроме фантастики ничего не хотят знать. Такое ощущение, что и Толстого не читали, только в школе проходили. Эрскина Колдуэлла путают с американским космонавтом. Кстати, я познакомился с нашим космонавтом Георгием Гречко, взял у него интервью для «Авроры».
Был приятно удивлен: народ читал «Записки книгонелюба» в «Авроре», и некоторые, знакомясь, трясли с улыбкой руку: «Замечательная вещь! В самую точку попали!» Москвичи даже пригласили меня на разговор «за культуру» в узком кругу, из которого я ничего не понял. Некультурный я человек. Малообразованный. Многих культурных слов не знаю.
