Война - Селин Луи-Фердинанд
Мне казалось, что я способен спровоцировать возобновление боевых действий, настолько сильно шумело у меня в голове. А внутри меня уже громыхало, как во время настоящего сражения. Светило солнце, и в его лучах была отчетливо видна возвышавшаяся вдали над полями высоченная колокольня. Почему бы мне не пойти туда, говорю я себе. Это направление ничуть не хуже любого другого. И почти сразу же сажусь — в башке гремит, рука в клочья, а я мучительно пытаюсь вспомнить, что же я собирался делать. И не могу. С памятью у меня тоже полный швах. И тут меня бросает в жар, расстояние до колокольни на глаз уже не определишь, она то приближается, то снова удаляется. Возможно, и она всего лишь мелькающий у меня в голове мираж. Однако так просто меня с толку не собьешь. Боли-то у меня настоящие, значит, и колокольня тоже существует. Несложная логическая выкладка, и я снова обретаю веру в себя. И вновь отправляюсь вниз по обочине дороги. Какой-то тип шевелится в луже на повороте, меня он, разумеется, тоже замечает. Сначала я решил, что наверняка у меня опять глюки, и это корчится жмурик. Весь в желтом, с винтовкой, такой формы, как у него, я еще ни разу не встречал. Не пойму, это он дрожит, или меня самого трясет. Он подзывает меня к себе рукой. Можно и подойти. Я ведь ничем не рискую. И только он начинает говорить, как меня осеняет. Это же англичанин. Хотя встретить в моем положении англичанина — это было что-то из сферы фантастики, безусловно. В пасти у меня полно кровищи, а я вдруг отвечаю ему по-английски, само как-то получилось. Когда я у них был, меня и дюжину слов не могли заставить выдавить из себя, чтобы научить языку, а тут я беседую с типом в желтом. Сказались пережитые мной потрясения, не иначе. Между тем, начав изъясняться на английском, я ощутил некоторое облегчение в ухе. Шум как будто немного стих. Неожиданно он предлагает мне опираться на него. И очень бережно берет меня под руку. Я постоянно останавливался. Ладно, думаю, пусть уж лучше он, а не какой-нибудь мудила из наших меня подберет. По крайней мере ему мне не придется пересказывать все, что приключилось со мной во время войны, чтобы объяснить, как завершилась наша экспедиция.
— Where are we going? [4] — спросил я его...
— В Ипрэ-эс! — отвечает он.
Ну конечно же, эта колокольня в Ипрэ-э-эсе. Городская колокольня, мне ничего не почудилось. И ходу до нее не меньше четырех часов, с нашей-то хромотой, по тропинкам, а то и прямиком через поля. Перед глазами у меня стоял туман, слегка подернутый сверху красной пеленой. Мое тело словно распадалось на части. Промокшую часть, пьяную, жуткую часть руки, отвратительную часть уха, ту, что вселяла в меня надежду и была исполнена дружеских чувств к англичанину, часть как бы ненароком отклонявшегося в сторону колена, часть, оставшуюся в прошлом, которая пыталась, я как сейчас это помню, безуспешно прицепиться к настоящему — и, наконец, часть, устремленную в будущее, пугавшее меня сильнее всего, и была еще одна, смеющаяся часть, которая, не обращая внимания на остальные, хотела обо всем рассказывать. А к такому числу напастей действительно уже невозможно стало относиться всерьез, они и вправду выглядели забавно. Мы прошли где-то около километра, и тут мне расхотелось идти дальше.
— Ты далеко собрался? — уточняю я у него на всякий случай.
И останавливаюсь. Больше ни шагу вперед. Между тем до Ипра осталось не так уж и далеко. Расстилавшиеся вокруг нас поля вздувались разбухшими шевелящимися кочками, казалось, это огромные крысы поднимают комья земли, перемещаясь под бороздами. А может, даже и люди. Там вполне могла орудовать целая подземная армия... Кругом все колыхалось, как море с настоящими волнами... Пожалуй, мне стоило бы присесть. Да и бушевавший в моих ушах ураган ни на секунду не смолкал. Внутри меня уже вообще ничего не осталось, кроме нескончаемого ураганного сквозняка. И вдруг я изо всех сил заорал.
— I’m not going! I’m going [5] исполнить свой воинский долг!
Сказано — сделано. Я вновь поднимаюсь, весь в крови, рука и ухо тоже при мне, и направляюсь навстречу врагу, туда, откуда мы пришли. Теперь уже мой компаньон начинает на меня кричать, причем я понимал буквально все. Похоже, у меня усилился жар, и чем выше у меня поднималась температура, тем совершеннее становилось мое знание английского. Да, я едва передвигаю ноги, но чего-чего, а отваги мне всегда было не занимать. И ему, как бы он ни старался, меня не остановить. Так мы с ним и собачились, иначе не скажешь, стоя посреди равнины. К счастью, нас там никто не видел. В конечном итоге, правда, он все-таки победил, с силой сжав мою изувеченную руку. После чего я просто вынужден был уступить. И пойти за ним. Однако не прошли мы и четверти часа в направлении города, как я замечаю, что нам навстречу по дороге скачет около дюжины кавалеристов в хаки. Они стремительно надвигались, и я уже было подумал, что нас сейчас снова атакуют.
— Ура! — завопил я практически сразу, как их увидел. — Ура!
И тут до меня дошло, что это англичане.
— Ура! — в ответ поприветствовали меня они.
Их офицер приближается. И делает мне комплимент.
— Brave soldier! Brave soldier! [6] — говорит он. — Where do you come from? [7]
Хороший вопрос, я бы и сам не прочь узнать, откуда я кам фром. Этот урод опять сбил меня с толку.
Теперь я готов был идти и вперед, и обратно, куда угодно, лишь бы побыстрее отсюда свалить. Мой спутник, на которого я опирался, пинками подгонял меня по направлению к городу. И срать они хотели на мой воинский долг. Да я и сам уже перестал понимать, зачем собирался вернуться, да и собирался ли, я чувствовал только сильную боль внутри. Ле Дрельер об этом тоже не узнает. Он уже покинул нас навсегда. Между тем дорога плавно, можно даже сказать, словно намереваясь меня поцеловать, приблизилась к моим глазам, и я улегся на нее, как на мягкую перину, в то время как в башке у меня продолжались бомбардировки. А потом все смолкло, и только всадники в хаки никуда не делись, точнее их [приглушенный] галоп, потому что я больше ничего не видел.
Очнувшись, я обнаружил себя в церкви лежащим в настоящей постели. Меня разбудил все тот же шум в ушах, и еще, кажется, привидевшаяся мне во сне собака грызла мою левую руку. Но это уже мелочи. Боль, какую я испытывал, превысила все мыслимые пределы, и если бы мне тогда без заморозки, по живому разрезали живот, и то, наверное, хуже бы не стало. И так продолжалось не час и не два, а всю ночь. В какой-то момент во тьме у меня перед глазами взлетела и вяло, но не без изящества, опустилась чья-то рука, и у меня внутри словно что-то встрепенулось.
Невероятно. Это реально была рука телки. И несмотря на свое состояние, я почувствовал, как у меня встает. Краем глаза я стал вглядываться в темноту между двух коек, где должна была находиться ее пятая точка. И сумел разглядеть колыхавшуюся под натянутой тканью задницу. Похоже, я опять вижу сон. В жизни ничему нельзя доверять. Мысли вновь путались и сбивались в кучу у меня в мозгу, словно эта задница на них так подействовала. Меня задвинули в самый дальний угол церкви, который был хорошо освещен. И тут я потерял сознание, судя по запаху, из-за наркоза. Должно быть, прошло не меньше двух дней, когда я очнулся от еще более нестерпимой боли, голова буквально раскалывалась от шума, я даже не сразу поверил, что это в реальности. Удивительно, но я как сейчас помню этот момент. И дело вовсе не в обилии или разнообразии испытываемых мной тогда страданий, куда хуже, что ты погружаешься в состояние полного дебилизма и не способен контролировать вообще ничего, включая собственную тушку. Это была такая глубина падения, ниже которой опуститься уже невозможно. Ваше призвание, долг, верность которым вы всегда хранили, годы лишений, упорного труда, все летит к чертям, превращается в груду никчемных осколков, и попробуйте потом их собрать. Жизнь надо мной тогда вдоволь поизмывалась. И когда она снова решит заставить меня биться в агонии, я просто плюну ей в рожу. Рано или поздно ее блядская сущность проявляется в полной мере, и не надо со мной спорить, уж я-то ее знаю. Достаточно на нее насмотрелся. И мы обязательно с ней еще встретимся. У нас свои счеты. Я ее тоже достал. Ну и пошла она.
