Ирина Дедюхова - Последний дюйм
Тут и Кургукина вышла из-за шторки с пением псалмов в хитоне с фиолетовыми блестками, а мать все на коробочку эту таращится, головой вертит. Кургузкина это терпела-терпела, да нервы-то тоже не железные.
— Что же это за дела, дамочка? — несколько склочно обратилась она к Белле Юрьевне. — Куда вы, собственно пялиться изволите? Принимаю вас по личной просьбе мадам Виолетты, отменив сауну и солярий, так все же понимать надо! Сглаз на обоих страшенный, венец безбрачия и безденежья какой-то гадиной вполне профессионально наложен, столько обрядов надо проводить дорогостоящих, а она — во все дырки норовит заглянуть, ворона любопытная! Хоть бы дочки постеснялась! Возьмите себя в руки, женщина! Мало ли где какие коробки валяются, во все заглядывать — жизни не хватит. Нет, вы посмотрите на нее! Я надрываюсь, чтобы подключить ее к космическим импульсам, самой ей до климактерического синдрома — рукой подать, можно сказать, последний дюйм доползти остался, а ведь ведет себя, как девочка-припевочка. Срам какой-то!
Устыдилась тут своего недостойного поведения Белла Юрьевна, взяла себя в руки. Послушно все обряды прошла, через плечо поплевалась, щепотки комбикормов вместе с Аллой Рудольфовной по ветру развеяла… Сложные обряды были, если честно, сразу и не упомнить все, что они там до самого вечера проделывали. Так что влетела их общая невезучесть в копеечку. Но при этом у старшей Винкерштейнихи никак из головы та коробочка не выходит. Бывает так — западет в душу вещь, что прямо готов не столько купить, сколько украсть.
Уже расплачиваясь за обряды, не выдержала она все-таки и говорит тихонько ведунье Кургузкиной: «Я, Клавдия Семеновна, извиняюсь, конечно, но не могу ничего с собой поделать, как мне хочется эту коробочку у вас спереть! Какие-то у меня космические ассоциативные связи с нею наметились… Едва сдерживаюсь от некстати накатившей клептомании…»
На это ведунья ей и говорит: «Вообще-то такие позывы во время обрядов — судьбоносное дело, которому противиться никак нельзя. Если бы вы суть космических импульсов постигли и сперли бы коробочку без всяких причитаний, вам бы дешевле обошлось. Судьба, видно ваша такая — этой коробкой владеть. Ведь до вас сотни всяких уродов и лишенцев прошли, никто на коробку такого пристального внимания не обращал. Мне самой она даром не нужна, в ней какая-то ерунда лежит, дома рассмотрите все подробнее. Но раз уж вы спросили, так придется с вас дополнительно пятьсот шестьдесят рублей по прейскуранту взять, иначе эта штука для вас не сработает. Вы чувствуете энергетику этой коробки? Чувствуете? Вот! А никто, кроме вас, ее не ощущал. Так что даже не сомневайтесь. В тетрадочке частного предпринимателя для налоговой за все про все распишитесь, пожалуйста!»
В коробке лежала семечковая шелуха на атласной подушечке. Какая-то сволочь туда семушки щелкала. И ни фига там больше не было, рассматривать абсолютно нечего было, а уж тем более — энергетику ощущать. Пятьсот шестьдесят рублей было жалко до резкой боли в сердце. На внутренней поверхности крышечки золотом вились буковки: «Посадiть в теплый, увлажнънный грунтъ». Понятно было написано, но немного не по-нашему. Рядом на окошке стоял горшок с отростком пальмы. Пальму эту в горшке Белле Юрьевне один гад вместо подарка на день рождение всучил. Пока они вместе с дочкой от сглаза страдали, пальма засохла, естественно. Но, вполне возможно, ее тоже сглазили еще в магазине — кто знает? Короче, Белла Юрьевна в таком расстройстве в этот момент была, что высыпала эту шелуху под пальмочку, остатками утреннего кофе с гущей залила и в ванну пошла. Писец полнейший в душе у нее возник, вот она и решила немного расслабиться.
Из ванной на шум, который было слышно даже под душем, вылетела она в одном полотенце. Рядом с засохшей пальмой уже дочка спросонок таращилась. Из горшка под самый потолок с диким треском лез толстый изумрудный стебель. Там, видно, среди шелухи оставалось одно последнее зернышко, которое прорастало сейчас с неимоверной быстротой. Через минуту на стебле появились лопушистые фикусовые листья, потом возникла мясистая почка, разбухавшая прямо на глазах. Мать с дочкой стояли, полностью завороженные торжеством дикой природы на ихнем окне, от которого с тонким визгом вибрировали стекла. Почка раздулась размерами со средний арбуз, зеленая оболочка на ней пожухла и сползла к ножке, обнажив свернувшийся в бутон белый цветок. Лепестки цветка тут же начали загибаться сворачиваться в трубочку и вдруг разом, как-то судорожно крякнув, расцепились и развалились в разные стороны. Посреди цветка торчал толстый безобразный пестик, окруженный венчиком здоровенных тычинок с фиолетовыми рыльцами. Вокруг стоял свежий запах зеленой тыквы и только что нарезанных огурцов. И посреди этого диковинного цветка, крепко вцепившись в пестик волосатыми лапами, находился вполне созревший абсолютно голый мужик… Когда он пропищал: «Что это за хрень в томате?», мать с дочкой брякнулись в обморок.
Пока лежали в обмороке, матери даже на минуту показалось, что бытие ее вспять повернулось, в те золотые времена огневой непродажной любви, когда она еще Рудольфа своего не выперла. Поскольку он в нетрезвом состоянии так же, как тот голожопый мерзавец, жрать требовал. Матом. Но потом она вспомнила, что все-таки Рудольф был хоть и не косая сажень, но все-таки нормального роста, не пищал всякую хренотень с подоконника, уж лишнего-то на него тут нечего наговаривать.
Ну, когда свалится большое горе, всегда житейские мелочи, домашняя суета помогают как-то держать себя в руках. Вот и мать с трудом, но все-таки взяла себя в руки, собрала чего-то там пожрать новому члену семейства, обмотавшемуся ниже талии лепестком. Тут и дочка опамятовала, вспомнила, как в Барби с Кеном играла еще не так давно, притащила всю мебель, посуду, шмотки от Кена… Дурдом, короче. Кошмар! Расставили они на подоконнике диванчики, торшеры, ванную с зеркалом, унитаз даже поставили, заткнув его ваткой. Мужик этот, облачившись в смокинг, жадно поев у игрушечной барной стойки холодной вареной курицы, тоже успокоился маленько, орать перестал. Потом на диван улегся, повернулся к ним задницей и сделал вид, что заснул.
Дочка с матерью тоже на свой диван сели. Мать вкратце поведала, как такое получиться могло. Хотя в нашей жизни уже ничему удивляться не стоит. Посмотрели со страхом на растение — вдруг там еще чего народится? Но оно, вроде, совсем затихло, даже как будто скукожилось до вполне приемлемых размеров. Сидят они, значит, под этой зеленой бандурой, думу горькую думают.
Мать, конечно, за голову хватается! Вот повезло, так повезло! Все средства на эту Кургузкину ухнули, да еще и в тетрадочке расписались, чтобы такое на окошке наросло!
Потом подумали, что как-то надо назвать животное, негоже ему в смокинге без имени париться. Ростиком новый жилец был ровнехонько с гвоздь-дюймовку, поэтому решили его так и называть — Дюймовкой. Ох, да что там! Прямо глаза бы на такое не смотрели! Дочка мать утешает, конечно.
— Мама! — говорит. — Ты не волнуйся! Глянь, как он мало жрет! Как-нибудь прокормим!
А того эта доченька не вспоминает, как в детстве золотом она мамке котика со двора притащила, так он тоже поначалу мало жрал. Потом так разожрался! А после принялся скакать по ночам, дико орать и бабу просить!.. Пришлось его к бабке ихней в деревню срочно эвакуировать.
Матери опять плохо стало, как она это все вообразила. Да и где же Дюймовке бабу искать, если на коробке было написано, что он и так последний… Тоже, видать, сглазили, бедненького. И на кой же они его тогда проращивали-то?
Вот так и не знаешь, где влипнешь по уши… Вдруг раздается телефонный звонок! Мать испугалась, а дочка, стерва, наоборот обрадовалась, подскакивает к трубке, даже не выслушав, что ей мать сигналит с полотенцем в руках. Но, по всему видно, что проведенные ими у Кургузкиной обряды действовать начинают. До обрядов им ведь вообще никто не звонил, никому они и даром не нужны были.
Мать скачет возле дочки с трубкой телефонной, а та вдруг глаза от матери родной зажмурила, свободное ухо кулаком заткнула и присела возле аппарата на корточки. Поняла тогда мать, что все наставления доченьке родной обосралися в такой решающий душещипательный момент. Махнула рукой, да на кухню курить пошла… Даже не стала подслушивать, чего там ей этот гад лопочет. Все и так ей сразу ясно стало.
— …Алка! Алка! Я уже не могу быть гордым и независимым. Многое осознал, короче. Мотай назад, а? Распишемся, давай, как люди… Алка! На стенку прямо лезу от предчувствия, что тебе сейчас мамочка твоя мозги промывает на мой счет, по потолку хожу! Нет, чтобы ей жить на старости лет припеваючи отдельно от нас, так ей надо в нашу молодую жизнь каждый день влезать и по два часа телефон занимать. Как вспомню, так вздрогну! «Да ты чо? Ой, да чо же это!» Слушай, а давай типа в свадебное путешествие отъедем на байдарках на дикие реки Сибири и даже мобилы с собой не возьмем, а? Нарочно! Целый месяц ведь еще до начала занятий в универе… Алка… Я тебя… Алка… Ты у меня…
