Ионел Теодоряну - Меделень
Вначале мы осмелились предположить, что современный русскоязычный читатель найдет в мире «Меделень» глубокие созвучия своему мироощущению. Причина этой созвучности, на наш взгляд, сокрыта в своеобразии русской Истории (иже Культуры); ее безоглядной устремленности в будущее, способности добровольно пожертвовать ради него настоящим. Наш путь — это путь отречений от того, что есть, во имя того, что может быть.
Эта роковая предопределенность нашей судьбы привела к тому, что единственной реальностью стало само движение. Но на этом пути наступают моменты, когда культура наша, национальное самосознание замедляет бег, чтобы оглянуться назад и оплакать потери. Сегодня мы переживаем один из таких моментов. Где-то в далеком прошлом осталось наше Детство, хранящее чистоту морали, искренность веры, силу справедливости. Одним из далеких отголосков того «золотого века» и стал канунный мир «Меделень» румынского писателя Ионела Теодоряну.
С.Голубицкий
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I. ПОТЕМКИН И КАМИ-МУРА
Двое крестьян со старомодной почтительностью поклонились будущему хозяину усадьбы. Широкие взмахи их шляп овеяли Дэнуца героическим ветром славы. Он замер посреди дороги, чувствуя себя гладиатором, которого восторженно приветствует толпа, а он попирает ногой поверженного противника. Правда, вместо щита у него был бумажный змей, а вместо копья — веревка, клубок которой он крепко сжимал в отведенном назад кулаке.
— С ног вас, барин, свалит это чудище, — сказал один из крестьян.
— Меня?!
Пройдет лето, и Дэнуц будет уже гимназистом, с начальной школой покончено, настали каникулы!
— Поможем-ка барину запустить его, — вмешался другой крестьянин, подходя к змею.
— Ну и велик! — удивился он. — Ни дать ни взять — барское окошко!
Дэнуц почувствовал гордость, что змей — его собственность, и досаду, что сам он меньше собственного змея. Инстинктивно — миниатюрная женщина так отодвинулась бы от высокой, — Дэнуц отошел в сторону, широко ступая по дороге. Змей как арестант застыл между двумя крестьянами.
— Стойте, барин, ветер-то не оттуда дует, возвращайтесь-ка лучше обратно, — посоветовал один из них.
Дэнуц в нерешительности поглядел вдаль и гордо нахмурился, словно одолевали его глубокие сомнения и ответственность, а потом послушался. Он промчался мимо змея и побежал дальше, разматывая и пропуская между пальцами веревку. Следом за ним обезумевшей крысой металась и подпрыгивала катушка.
— Запускайте! — крикнул он, убегая все дальше и дальше, с силой дергая веревку.
Взлет — змей лежит, уткнувшись носом, Дэнуц — на спине.
А тем временем к месту происшествия стекалась, по одному и стайками, босоногая деревенская ребятня.
— Ничего, барин, я его выправлю, — успокаивал мальчика один из крестьян, бережно, словно епитрахиль, отряхивая его пыльную матроску.
— А все потому, все потому, что не расправили хвост, — прерывисто вздыхал Дэнуц, едва сдерживая слезы.
— Как ты к нему, так и он к тебе, барин! Все равно что конь норовистый!.. Глядите-ка!.. Потяните попробуйте… отпустите маленько… опять потяните… Послушайте теперь!
С мелодичной яростью виолончели гудела трещотка, сопровождая полет змея, подгоняемого легким ветром.
— Хооо-па!..
Дэнуц вытянул руки, дабы помочь всевышнему, и, чувствуя пустоту в груди, испуганно вобрал голову в плечи. Девочки плавно раскачивались, будто в танце; мальчики напряглись, готовые броситься вперед.
Словно дельфин в морской волне, змей перекувырнулся через голову… и с глухим ворчаньем застыл на месте, сопротивляясь воздушному потоку…
Его хвост с грацией падающей звезды колыхался на ветру.
— Эй, эй! — кричали дети.
Дэнуц радостно улыбался.
Веревка разматывалась и стремительно уходила вверх. Змей летел над деревней, поднимаясь все выше, — выше холмов, выше солнца, выше ласточек. Дети внимательно следили за ним, приставив к глазам ладони и указывая на него пальцами.
— Вот он! — крикнул один из мальчиков.
— Молчи! — закричал на него другой.
— Что? Что?
— Тсс! — нахмурились остальные.
В воцарившейся тишине слышалось только глухое жужжание летящего змея.
Дэнуц прикасался к веревке кончиками пальцев, словно к острию сабли.
— Беритесь, барин, крепче, я тоже держу…
Дэнуц теснее придвинулся к крестьянину, крепко взялся за веревку и, вовлеченный в небесный водоворот, внезапно опустил одну руку. Откачнувшись назад, он изо всех сил вцепился в крестьянина. Рука, сжимавшая веревку, ослабела.
— Держите, держите, барин, не бойтесь!.. Держите двумя руками!
Сердито нахмурив лоб, Дэнуц напрягся и потянул к себе веревку. Небо, к его удивлению, не обрушилось ему на голову. Веревка судорожно вибрировала у него в руках, наполняя силой мускулы. Глаза Дэнуца возбужденно заблестели.
— А теперь иди.
— Будьте здоровы, барин! — с притворной серьезностью отвечал крестьянин, делая вид, что уходит.
Веревка вырвалась из рук Дэнуца.
— Подожди! Подожди! Не уходи! Помоги мне! — закричал Дэнуц, увлекаемый вверх, охваченный ужасом человека, тонущего в воздухе.
— Да я тут, тут!
Звонко зацокали копыта…
— Барыня велит вам поскорее домой.
— Зачем? — крикнул Дэнуц кучеру, правившему дрожками.
— На станцию едем, барин, пора уже! — отозвался кучер, с трудом удерживая лошадь.
— Берегись! — завопили дети, бросаясь врассыпную от испуганной лошади.
Пыль заволокла дорогу… Дети тесным кольцом окружили Дэнуца.
— Что же делать? — мрачно спросил он, все надежды возлагая на крестьянина… — Опустим его вниз?
— Пускай его летает, дяденька!.. Не опускайте, барин! — хором упрашивали дети, обращаясь то к крестьянину, то к Дэнуцу.
— Давайте заведем его во двор и привяжем.
— Давайте! Давайте! — ликовал Дэнуц, от радости чуть не бросившись на шею своему спасителю.
И толпа детворы во главе с Дэнуцем до самых ворот бежала следом за высоко парившим змеем… Во дворе лаяли собаки, бегали туда-сюда слуги.
— Скорее, Дэнуц, а то опоздаем к поезду, — торопила сына уже сидевшая в коляске госпожа Деляну, ладонями прикрывая уши.
— Подожди, мама, видишь, я занят! — отвечал Дэнуц, дергая за веревку привязанного змея, словно испытывая его на прочность.
— Все в порядке, барин! Теперь-то уж не улетит, как-никак к дубу привязан!
— Ты кончил, Дэнуц?
— Да, но кто за ним смотреть будет? — забеспокоился он.
— Мы! Мы! — отозвались усеянные ребятишками ворота.
— Нет, я! — вызвался мальчик постарше, стараясь говорить басом.
Отгоняя псов, он вошел во двор и встал возле дуба, опоясанного веревкой.
— Как тебя зовут? — недоверчиво спросил Дэнуц.
— Маранды я сын, здравия желаю! — по-военному отчеканил мальчик.
— А как звать тебя по имени? — ласково спросила госпожа Деляну, выходя из коляски.
— Георгицэ, барыня, целую руку!
— А ты собак не боишься?
— Не-а!..
— Ты, Георгицэ, стой здесь и не двигайся с места! — приказал Дэнуц.
— Ecoutes, mon petit, il faut lui parler gentiment, pas de cette maniere; tiens, donnes-lui des bonbons.[1]
— На… пожалуйста, — поправился Дэнуц под пристальным взглядом госпожи Деляну.
И на городской лад протянул ему коробочку с лиловатыми конфетами. Георгицэ колебался, но приветливость барыни придала ему решительности. Он взял коробку. Дэнуц остался стоять с крышкой в руках, растерянный и возмущенный до глубины души. Госпожа Деляну рассмеялась.
— Ничего, Дэнуц, отдай ему и крышку… А тебе вот на водку, спасибо!
— Дай Бог здоровья барину, пусть растет большим да умным! — поклонился крестьянин.
Коляска тронулась.
Стоя на коленях и упираясь подбородком в опущенный верх коляски, Дэнуц с нескрываемой завистью смотрел на Георгицэ, который делался все меньше и меньше. И точно так же смотрела на маленького стража у дуба со змеем усеявшая ворота ребятня.
Оказавшись полновластным хозяином змея, Георгицэ, сын Маранды, осторожно потрогал туго натянутую веревку, загудевшую, как струна… и, не вспомнив про зажатые в кулаке конфеты, опустился на землю, прислонился к стволу, сложил руки на груди и стал глядеть в небо, точно влюбленный.
* * *— Не стоит беспокоиться, господин Штефля!
— Простите великодушно! Жара, знаете ли…
В низкой душной комнате полно мух.
Начальник станции в накинутом на спину сюртуке тщетно пытался всунуть заведенную назад руку в рукав… В конце концов, продравшись через туннель на синей подкладке, рука начальника станции устремилась к затянутой в перчатку руке госпожи Деляну. С героическим для толстого человека усилием он склонился над перчаткой. Вспомнив о носовом платке, смущенно сдернул его с головы.
