Никита Высоцкий - Высоцкий. Спасибо, что живой.
Этот портфель лежал сейчас рядом на лавке. Его содержимое и привело Михалыча на поминки. Он решил все отдать родным.
В Москве Михалыч бывал довольно часто и всегда жил в гостинице «Пекин» на Маяковке — очень удобно: рядом метро, все близко. Несколько маршрутов до магазинов, до главка, до аэропорта он знал и думал — это и есть Москва. Однако на сей раз его и всех ташкентских поселили в студенческом общежитии МАИ по четыре человека в комнате, и Михалычу открылась совсем другая Москва. Не такая эффектная, но какая-то настоящая, родная. С детскими площадками, лавочками у подъездов, конечными остановками трамваев, с рынками, с домино и детскими колясками. Огромная Москва, живая.
В центре за три недели Михалыч не был ни разу. Они патрулировали в районе института имени Курчатова. Тут не было ни спортсменов, ни иностранцев. На инструктаже сказали, что здесь находится ядерный реактор и надо, чтобы был порядок... Михалыч сутками через сутки топтался рядом с этим реактором, метрах в двухстах от проходной. Нарушителей все не было.
И вдруг на вечернем разводе перед корпусом общаги объявили, что с завтрашнего дня дежурство по усиленному варианту—подъем в шесть ноль-ноль.
«Что случилось?»
«Почему?»
— Возможны провокации.
Все разошлись по комнатам. Вдруг, уже засыпая, Михалыч услышал знакомый голос, доносившийся с улицы. Он выглянул в окно и увидел внизу толпу людей, стоящих вокруг лавочки у входа. Все молча слушали ЕГО.
Михалыч спешно оделся и спустился вниз. Со всех сторон собирались люди, в том числе и его сотрудники, которые недавно были с ним на разводе. Все уже знали то, чего Михалыч еще не знал. Утром умер Высоцкий.
«И что мне с этим делать?» — подумал Михалыч. Он открыл портфель, расстегнул молнию и вынул из папки первый попавшийся документ — протокол очной ставки по делу Леонида Фридмана.
В просторном кабинете с широким, забранным решеткой окном, за которым был виден минарет, сидели Михалыч, сотрудник технического отдела Паша и помощник Михалыча—Кибиров.
Паша вставил шнур от микрофона в гнездо магнитофонной приставки «Нота-2», постучал пальцем по микрофону — индикатор на магнитофоне дернулся.
Рука Паши щелкнула по клавише, и пленка натянулась.
— Готово.
Михалыч, прищурясь, посмотрел на Нуртузу.
— Нуртуза Музафаровна! Знаком ли вам этот человек?
Нуртуза — полная узбечка, с «халой» на голове и густо накрашенными глазами, всхлипнула и еле слышно выдавила:
— Я плохо понимать по-русски...
— А как же вы кассиром работаете? — изумился Михалыч. —Хорошо, Кибиров, спроси на узбекском.
Кибиров перевел на узбекский. В ответ Нуртуза зарыдала, но очень быстро взяла себя в руки и торжественно сообщила:
— Да. Знаком немного.
— Кто это?
— Это Леонид из филармонии. Не знаю точно отчества, администратор.
— Ах, Леонид! А вам знакома эта женщина?
Не успел Михалыч закончить вопрос, как Фридман вскочил со стула и, зажав рукой микрофон, вскричал:
— Я хочу сделать письменное признание!
Михалыч, не ожидавший такого фокуса, твердо осадил:
— Прямо вот так сразу? Нет. У нас следственное мероприятие — очная ставка. Поставьте микрофон на место.
— Я хочу сделать признание до мероприятия, до очной ставки...
— Понимаю. Вы как бы хотите признаться не под грузом улик, собранных следствием, а вот так — от души, от раскаяния. Явка с повинной. Хорошо. Но хотя бы из вежливости ответьте. Знакома ли вам Нуртуза Музафаровна?
Раскрасневшийся Фридман поставил микрофон на место и сдавленным голосом произнес:
— Знакома.
— Ну слава богу! — радостно воскликнул Михалыч. — Подписывайте здесь и здесь. — Он протянул протокол Фридману. — И вы, уважаемая, тоже.
Нуртуза, вдруг поменяв тон на официальный, резким голосом произнесла:
— Я тоже хочу сделать этот... Чистосердечный признания.
— Да что ж за день-то такой? — веселился Михалыч. — Пусть пишет. — Он подмигнул Кибирову. — А я отведу Леонида Борисовича. Идем.
Они вышли из кабинета, миновали секретаря и очутились в длинном широком коридоре.
— Но я же хотел написать... — залепетал Фридман на ходу.
— На хрен мне твое чистосердечное, когда все доказано, ты не знаешь?
С Михалычем здоровались проходящие мимо сотрудники. Он слегка кивал им в ответ.
— Простите, а куда мы?—озадачился Фридман.
— У-у-у! Леня! А теперь тебе долго не будут говорить куда, зачем. Статья серьезная.
Они зашли в небольшой тамбур с часовым в погранформе. Михалыч показал удостоверение, и часовой открыл дверь. Оказались на второстепенной лестнице, Михалыч пропустил вперед Фридмана, и они начали спускаться. Дверь за ними с грохотом закрылась. Фридман вздрогнул и остановился.
— Иди! Иди! — подтолкнул его Михалыч.
— Но я даже никого не предупредил.
— Вот за это не волнуйся. Предупредят, сообщат...
Фридман схватил Михалыча за руку чуть ниже локтя и заискивающе зашептал:
— Но я же сам.
— Конечно, сам. — Михалыч резко освободил руку. — Мы, правда, тоже немного поработали. Огромное учреждение потело, чтобы впаять какому-то Фридману десятку. ГЪра родила мыттть! Или родила? Как правильно?
— Не знаю.
— Гастролеров твоих под эту статью — это интересно. Такой сигнал, понятный всем. Тогда другие сюда и за миллионы не поедут. Тогда и ты мне не нужен со своим чистосердечным.
Михалыч бодро шел по коридору с глухими дверьми без надписей, но с номерами.
— Так ведь я... Кто ж со мной теперь работать будет после всего этого?
— Работать? Ну, ты нахал, конечно. Не работать, а расхищать социалистическую собственность. Работать! Я с тобой буду работать! И ты мне каждую копейку, которую спер, отработаешь! Ну так как?
Михалыч резко остановился и в упор посмотрел на Фридмана. Леня почувствовал: от того, что он сейчас скажет, зависит его дальнейшая судьба. Он пытался понять, чего ждет от него Бехтеев. Пауза затягивалась. Он осторожно, как будто на ощупь, начал:
— Осенью хотели солистов Ленинградского мюзик-холла, но это пока не точно.
Михалыч, не дослушав, повернулся и продолжил движение.
— Но я хочу помочь! Я искренне хочу, — взмолился Фридман, едва поспевая за ним.
— Мюзик-холл, Леня, это не помощь, это насмешка.
Они приближались к еще одному часовому, стоящему в конце коридора.
— Я могу кого угодно, любого из народных, большие коллективы. Я просто не знаю, какой уровень вас интересует.
— Высокий. — Михалыч развернул удостоверение часовому.
— Высоцкий? — испуганно переспросил Леня.
Часовой со скрежетом распахнул дверь.
— Хорошая кандидатура. — Михалыч прошел вперед, оказавшись в широком светлом холле.
— Извините, Виктор Михайлович! Вы сказали — Высоцкий? — спросил Фридман, заглядывая в глаза Михалыча.
— Нет, Леня, это ты сказал — Высоцкий.
Михалыч толкнул тяжелую дверь и пропустил Фридмана вперед. Неожиданно для себя Леня оказался на улице. Ташкентское солнце ослепило его, и он зажмурился.
Михалыч же возвращался в свой кабинет, где остались Кибиров и кассир Бекмамбетова.
Он давно понял, почему ему, полковнику КГБ по Узбекистану, дали задание раскрутить дело о злоупотреблениях в филармонии. Во-первых, это не его уровень. Во-вторых, плевать всем было на филармонию, на артистов и тем более на звезд. Надо было уколоть руководство республиканского МВД, в чью компетенцию входили такого рода преступления. Дело необычное, ответственное. Ошибаться нельзя. Доказательства требовались явные. Не просто сообщения сексотов или анонимные письма трудящихся. Нужна была неопровержимая доказательная база. Громкое дело, а значит, и громкое имя.
И это было самым уязвимым местом в работе, которую предстояло сделать Михалычу. Знаменитость — это всегда связи, знакомства. Михалыч не раз испытывал на себе давление. Рано или поздно у подследственных находились родственники или друзья на самом верху. В Узбекистане вообще все чьи-то родственники или друзья. Начинались звонки, неофициальные беседы, иногда даже угрозы. Фигура союзного масштаба привлечет и заступников союзного масштаба. И как поведет себя руководство Михалыча, неизвестно. Могут и сдать и его самого, и его сотрудников, скажут: перестарались!
И вот — выход есть! Высоцкий знаменит на всю страну, но у него дурная репутация. Песни его не залитованы, плюс он скандалист, плюс его крутят «вражеские голоса». За такого никто заступаться не рискнет. И кто подсказал? Фридман! Уж на кого-ко-го, а на него Михалыч точно не рассчитывал. Поначалу Фридман представлялся Михалычу сильным и решительным соперником.
Ведь по материалам предварительных проверок Фридман воровал «в особо крупных». В его дела были вовлечены десятки людей. В определенных кругах про него ходили легенды. Однако то, что увидел Михалыч, разочаровывало. Фридман оказался жалким, трусливым и просто глупым.
