Ян Пужицкий - Великий Шу
— Нет, нет,— всплеснула руками старушка.— Я не пью. Мне доктор не велел. Сказал: или пить, или жить. Вот как. Так что я уж хочу еще немножко пожить.
— Это-то конечно,— философски согласился мужик.— Только скучно без водки.
— Оно конечно,— повторила за ним старушка.
— А я вот домой, на крестины. Целый чемодан водки везу. Была бы посуда, могли бы бутылочку того, откупорить. А? Да вот нет стакана, зараза! Вечно человеку чего-то да не хватает.
Колеса мерно постукивали. Мужик стал расспрашивать бабусю о любовных похождениях и грехах молодости. Та рассказывала хоть и с некоторым смущением, но бойко, охотно, притворно конфузясь, когда собеседник начинал комментировать наиболее пикантные подробности. Петр заснул.
***Все ключи по-прежнему подходили ко всем замкам, что он посчитал хорошим предзнаменованием. На ощупь прошел по темному коридору и оказался в спальне. В свете уличного фонаря он узнавал знакомые контуры мебели. За эти годы здесь ничего не изменилось, даже пропитавший весь дом запах сада остался прежним. За раскрытым окном поблескивали крыши теплиц.
Он ступал по мягкому ковру, привычно минуя кресла, столик и мраморную фигуру Венеры, осторожно отодвинул прозрачную занавеску, отделявшую собственно спальню от остальной части комнаты, и увидел на постели одиноко спящую фигуру.
Петр сделал шаг назад и опустился в кресло. Все было даже лучше, чем он мог предполагать.
Внезапно за его спиной зажглась ночная лампа. Мгновение стояла полная тишина, нарушаемая лишь быстрым и прерывистым дыханием Терезы.
— Кто там? — услышал он ее испуганный голос.
Не ответил, чувствуя, как настороженно она вслушивается в тишину. Шелест шелка, наброшенного на голое тело,— Тереза села на кровати.
Петр закурил сигарету.
— Это ты? — недоуменно и недоверчиво протянула она.
Он повернул голову в ее сторону, этой возможности он ждал пять лет. Она была все той же — женщиной, которую он создал сам и для себя. Назвать ее прекрасной было бы нельзя. Где-то там, в уголках губ, в овале щек, в быстром, остром взгляде таилась вульгарность, даже плебейство. Вытравить это из нее оказалось невозможным, но замечал это и знал об этом только он. Ему были известны все тайны ее лица. Вся она, все ее тело было предметом старательной заботы и ухода, дорогая косметика, регулярная гимнастика и плавание сделали из него предмет роскоши, деликатес.
Испуг Терезы сменился искренним удивлением.
— Зачем ты пришел?!
Прежде чем она это произнесла, он уже знал, что она не вскрикнет от радости, не бросится ему на шею, не обнимет.
— К тебе,— Петр постарался сказать это как можно более мягко и тепло.
— Ко мне?
Он кивнул.
— Ну, домой.
Тереза подошла к туалетному столику и вынула из пачки сигарету. Петр невольно еще раз увидел под прозрачным пеньюаром роскошные формы все еще молодого тела. Тереза глубоко затянулась. Видно было, что она приводит в порядок свои мысли.
— Домой? — переспросила она с иронией.
— Ну да. Это же мой дом, правда?
Ее взгляд был холодным, неподвижным, неприступным. Она готовилась к этому разговору сотни раз.
— Это был твой дом. Пять лет назад.
— Но ведь ничего же не изменилось,— спокойно произнес Петр.
— Ничего не изменилось? — она резко повернулась к выходящему в сад окну.— Я изменилась.
— Выглядишь ты прекрасно.
— Спасибо.
— Если бы ты только могла поверить. С прошлым покончено. Я стал совершенно другим человеком.
Если бы она услышала эти слова пять лет назад!..
— Ты? Ты не можешь измениться.
— Все, что я говорю, правда.
— Перестань. Ты сейчас похож на пьяницу, который...— она не докончила.
— Я не похож на пьяницу,— он говорил тихо, медленно и убедительно.— У меня было пять лет, чтобы обо всем подумать. Я завязал.
Она слушала, призывая на помощь воспоминания, в которых не было ни одного аргумента в его пользу.
— Возможно, ты действительно сейчас так думаешь. Тебе может казаться, что ты изменился, что теперь ты совсем другой, но если даже это и так, то другими стали и этот дом, и этот сад...
— Я обратил внимание, как хорошо разросся кустарник.
— Разросся? Сам? А парники и теплицы тоже сами выросли? Да вообще все это,— она кивнула в сторону окна.— Все это само по себе, в ожидании тебя, да?
На ее тщательно ухоженном лице появилась агрессия, злость. Он все явственнее видел обыкновенную вульгарную бабу, которую он еще девушкой вытащил с самого дна, буквально подобрал на помойке.
— Я все это вижу и ценю. Я всегда в тебя верил,— произнес он, стараясь как можно более деликатно напомнить ей, что, как бы то ни было, всем этим она обязана ему. Тереза, однако, не замечала или не хотела замечать никаких намеков.
— Верил?! Ты верил, что твоя идиоточка будет спокойненько ждать тебя пять лет, думать только о тебе, твоих делах и интересах и, как гимназисточка, одна спать в своей постельке, считая дни, когда же ты вновь появишься?!
Эта вскользь сказанная фраза о спанье. Сказанная нарочно, чтобы сделать ему больно. Его это нисколько не задело, не кольнуло, но он сделал так, что на ее лице мелькнуло удовлетворение. С минуту он молчал, чтобы она убедилась — удар достиг цели.
— Честно говоря, я именно в это верил.
Сраженная наивной искренностью его признания, она смягчилась, агрессивность на лице сменилась неким подобием сочувствия.
— Дурачок ты старый. При всем твоем уме и ловкости ты все-таки какой-то глупый. И всегда был таким, даже когда я тебя боготворила. Ты в самом деле верил, что оставишь на пять лет молодую, красивую и богатую телку с записанным на нее огромным домом, не попадающим под конфискацию, пойдешь, отсидишь себе, потом как ни в чем не бывало вернешься и все будет по-прежнему? Ты действительно в это верил?
Петр очень старался, чтобы его вид вызывал только жалость.
— Тебе нужна старая, добрая и верная жена. А я ни старая, ни верная, ни добрая. Sorry.
Она продолжала свой монолог, не отрывая глаз от темноты ночного сада.
— Но ведь именно такой ты меня всегда и хотел. Твоя школа. Такой ты меня вылепил сам. Только я не хочу выглядеть в твоих глазах свиньей. Я подумала о том, что будет, когда ты вернешься.— Она деловой походкой подошла к столику и достала визитку. На, здесь адрес и телефон Мачея Гоффмана. Это мой адвокат. Он выплатит тебе половину стоимости дома, сада и теплиц, даже тех, которые я поставила без тебя. Для начала тебе должно хватить. Ты же способный.
Петр взял визитную карточку, повертел в руках, вздохнул. Впервые за время разговора Тереза улыбнулась ему, дружески, даже приветливо. Ни следов угрызений совести, ни недавнего гнева. Петр вздохнул еще раз, кивнул.
Она обеими руками откинула назад пушистые волосы, в этом жесте были и облегчение, и радость: с самым неприятным покончено, теперь можно расслабиться.
Петр пригладил короткий ежик на голове.
— Я в самом деле завязал.
Тереза посмотрела на него с укором: зачем опять возвращаться к тому, с чем они только что покончили?
— До следующего турне?
Петр посмотрел ей в глаза:
— Ты сыграла по крупной и... и прекрасно выглядишь.
Тереза расплылась в довольной, разбойничьей улыбке, но тут же посерьезнела:
— Спасибо. К сожалению, не могу сказать то же самое о тебе.— Она пристально посмотрела на его «боксерскую» прическу.— Подрезали тебе крылышки.— Но тут же ободряюще подмигнула: — Хотя тебе это все нипочем. Ты еще погуляешь. Я в тебя верю. Желаю удачи.
Она подняла вверх большой палец. Такой она и осталась в его памяти.
***Когда он проснулся, его попутчика в купе уже не было. Поезд стоял на какой-то маленькой станции. И хотя было темно, он увидел, что в него пристально вглядывается старушка. Ее взгляд был таким, что Петр вздрогнул и почувствовал тревогу. «Неужели я разговаривал во сне?» — пришло ему в голову.
— Вам что-то страшное снилось? — осторожно спросила старушка, не отрывая от него глаз.
— Не знаю. Не помню,— пожав плечами, он подумал, что собственную беспомощность необходимо во всех случаях скрывать от посторонних.
— Тяжелый у вас был сон,— покачала головой бабуся.— Странно, что вы ничего не помните. У вас, наверное, неприятности. Такие сны всегда снятся человеку, когда у него неприятности. Уж я-то знаю.
Петр не ответил. Что она могла знать о его неприятностях?
Он посмотрел в сторону девушки. Та спала, вытянувшись на лавке, головой к нему. Задравшийся темный свитерок обнажал полоску тела. В нем не промелькнуло даже и тени желания. Он с сентиментальной грустью посмотрел на разметавшиеся по лавке белокурые волосы. Девушка открыла глаза, глубоко вздохнула, встала, поправила прическу. Поезд медленно тронулся.
— Два с половиной часа стояли,— запричитала старушка.— Ужас просто. Может быть, пути размыло?
