Сергей Смирнов - Эвтанатор (Записки врача)
Слава Богу, хоть по телевизору оперы показывают..
Мы прошли на кухню, сели, и Олимпиада Петровна завела странный разговор, смысл которого на первый взгляд показался мне просто диким. Старик тяжело болен — у него целый букет, начиная с атеросклероза и кончая почечной недостаточностью. Лечить бесполезно, в больнице, вероятно, помогут — но ведь это только продлит страдания…
Я слушал молча, глотая невкусный чай. Допил, обсосал ломтик лимона. Олимпиада Петровна все смотрела на меня — хмурясь и как бы чего-то недоговаривая.
Наконец, я сказал:
— Ну, при хорошем уходе…
— Да перестаньте! — голос ее задрожал. — Знаю сама — протянет еще год. Да и вряд ли… Вы человек молодой, здоровый, вам не понять, каково это — жить с постоянной мучительной болью, в ожидании неизбежного конца.
Я помедлил и осторожно спросил:
— Так чего же вы хотите? Старость лечить бесполезно…
Олимпиада Петровна кивнула:
— Конечно. Мы прожили с Афанасием больше пятидесяти лет. Детей у нас нет, родные погибли в блокаду. Нас только двое осталось на этом свете. Если один умрет — другой умрет тоже.
Она повздыхала, строго поглядывая на меня.
— Вы же знаете, его уже дважды обследовали в кардиоинституте.
У него бляшки в сосудах. Это все наша дача. Пока была дача — далековато, правда, за Орехово… Домик в полузаброшенной деревне. Зато так нам хорошо там отдыхалось! Мы на все лето уезжали — душой отдыхали и телом. А потом дачку разграбили.
Все унесли, все. Инструменты, шланг, даже лейку дырявую, даже Афонин старый макинтош. И грядки вытоптали, жимолость повыломали, повыкапывали… А еще через год и вовсе сожгли. Мы приехали ранней весной — всегда рано в первый раз приезжали, осмотреться, приготовиться к сезону — а там… Одна печурка черная от копоти, обугленный фундамент… Огонь, видно, был такой — что весь огород зацепило. Малинник, который не вытоптали — сгорел. Вот тогда-то Афоня и сник, заболел как — то сразу. Теперь мы туда уж не ездим. Дом выстроить — сил уже не хватит. Новый купить — а вдруг и его сожгут? Силы уже не те, да и времена какие: ничего людям не жалко… — Она вытерла слезы, помолчала. Потом склонилась ко мне:
— Скажите мне, только честно: есть же способ умереть тихо и без страданий?
Ее выцветшие глаза глядели серьезно и строго. Я отвел взгляд.
— Нет, Олимпиада Петровна. Таких способов нет. По крайней мере, у участкового терапевта…
Олимпиада Петровна вздохнула:
— Афанасий Неофитович умрет. А я без него жить не смогу.
Зачем?.. — Она снова вытерла слезу. — Что же, нам с Афанасием крысиного яду выпить?
— Ну, зачем же вы так… — неловко попытался я ее утешить. — Надо жить. Еще несколько лет, пока здоровье позволит…
— Ах, оставьте. Ради чего жить? Дочь у нас была — погибла в автомобильной катастрофе. Давно, скоро сорок лет будет. У нас теперь один выезд на природу из города — на ее могилку. Но скоро и могилки не станет: кладбище-то закрывают. Оно временное было, во время войны там, на пустыре за Охтой, замерзших людей в ямы сбрасывали… Подняла на меня беспокойные глаза, светлые, вылинявшие.
Зашептала:
— Вы не беспокойтесь. Можно ведь сделать все так, что никто ничего не узнает. У мужа остановка сердца. А старушка не захотела жить — и выпила горсть снотворных…
Я все еще недопонимал, к чему она клонит. Тогда она добавила:
— У нас есть кое-какие сбережения. Для похорон там слишком много, тем более, что хоронить нас будут за счет совета ветеранов. Так что я могу дать вам… только не обижайтесь, ради Бога… пять тысяч рублей.
Я в изумлении поглядел на нее. А она запунцовелась так, что даже выступили слезы.
— Простите… простите… Может быть, этого слишком мало, я не знаю…
* * *
Я ушел тогда от них с тяжелым сердцем. Сверился в регистратуре с анамнезом: да, Афанасий Неофитович, пожалуй, не жилец. Ну, может быть, еще год или два протянет. Но что это будет за жизнь? Он станет ходить под себя. За ним надо ухаживать, как за малым ребенком, а перед концом — наркотики, пролежни, и черт знает, что еще. Если, конечно, не подоспеет очередной инфаркт.
Дело было, конечно, не в деньгах. И даже не в опасении, что все вскроется — уж простите за каламбур — при вскрытии. Да и вскрытия-то никакого может и не быть. Старику — 77 лет, старушке — 75. Родных нет…
Пожалуй, дело было в том, что эти старые блокадники были моими единственными друзьями в этом плоском, сыром, зябком городе.
* * *
Некоторое время я не ходил к ним. Олимпиада Петровна вызвала меня по телефону, велев передать, что «дело очень важное» — так в регистратуре и сказали. Инесса, старший регистратор, сказала со своим тяжеловатым юмором — впрочем, у нее и голос был тяжеловатый, томный, обволакивающий:
— Видно, хочет перед Богом предстать — куда уж важнее…
И я решился.
* * *
Прошло уже много лет, а я до сих пор не могу вспомнить без ужаса тот мой первый опыт.
Вариантов было много. Хотя, понятно, в выборе средств я был крайне ограничен. Ну, барбитураты — это понятно, необходимая компонента. Чтобы голова побежала, а потом — сон, плавно переходящий в смерть. Но вот второй компонент… Список А? Вопервых, он был для меня труднодоступен — отчетность у нас была прямо-таки иезуитская, как в Треблинке. Во-вторых, смертельная доза должна быть достаточно большой — чтобы наверняка. Я стал листать справочники и указатели. Завотделением с некоторым удивлением, но не без благосклонности смотрела на кипы литературы в моем кабинете.
Можно было попытаться пойти по второму пути. Скажем, если у человека запор — запор можно, в принципе, сделать закупоркой, с последующим заворотом кишок, что чревато в конце-концов смертью. Ну, это я так, шутки ради. При каждой болезни есть противопоказания — вот на них и сыграть. Вместо корвалола — кордиамин. Вместо нош-пы — препараты стрихнина. Вместо димедрола — гистамин… Вариант всем был хорош — жаль, что не давал никакой гарантии. Да и выбор лекарственных средств был не так велик — это сейчас море разливанное: что захотел, то и купил, были бы бабки. А тогда государство заботилось, чтоб все было по принципу «не навреди». Хотя и тогда за деньги можно было многое достать — благо, Питер город морской, да еще и приграничный: Финляндия в двух-трех часах езды. Все флаги в гости, так сказать.
И я снова и снова копался в научной литературе, изучал «фармочку», наводил справки. Так прошел месяц.
* * *
Олимпиада Петровна позвонила мне прямо во время приема — меня соединили из регистратуры — и сказала:
— Беда у нас, Алексей Дмитрич. Афоню по «скорой» увезли.
— Что случилось?
— Говорят, третий инфаркт…
Помнится, я испытал тогда облегчение и едва не перекрестился.
* * *
Жизнь шла своим чередом. Я обслуживал уже два участка — доверили. Заведующая так прямо и сказала: «А вы молодец, Алексей Дмитриевич. Всего семь жалоб за неделю…» — и разрешила взять еще три девятиэтажки.
Однажды вызвали к умирающей бабке. Ей оставалось жить от силы сутки. Племянница бабуси попросила больничный — дождаться, пока помрет и заняться хлопотами. Обычно в таких случаях выписываются справки — по уходу, до 10 дней. Но… Сами понимаете, какая ситуация. Выписал больничный на пять дней. У дверей племянница сунула в руки пакет. Вроде, увесистый.
Развернул на лестничной площадке — две бутылки коньяку. А ведь за больничный тогда такса была 50 долларов…
Впрочем, и коньяк сгодился.
Олимпиада Петровна больше не звонила и не вызывала. Но я все думал о ней, и о том, как каким способом лучше всего помогать людям тихо и навеки уснуть… Из подручный средств, пожалуй, годился только атропин. Во-первых, инъекций не надо, а значит, внешних следов никаких. Во-вторых, достать его можно было довольно легко. Другое дело — гарантия… Хорошо, если сразу остановка сердца. А если еще помучается?
Короче говоря, помог случай. Копался вечером в районной библиотеке, в открытом фонде. И от нечего делать — прямо, будто кто под руку толкнул — заглянул в брошюрку «Политиздата». Тогда таких брошюрок издавалась тьма. Серийные.
Что-то вроде «Черный список преступлений империализма» или даже «Звериный оскал капитализма» — хоть убейте, не помню.
Однако в этой скромной брошюрке содержалось описание видов смертной казни в Америке. У них там казнят в разных штатах по-разному. И в некоторых штатах (В Техасе, что ли?) — с помощью инъекции. Так вот, автор-политолог, ничтоже сумняшеся, добросовестно привел состав смертельной инъекции — переврав, правда, некоторые названия. Так вот, «смертельный укол» (а точнее — капельница) содержал: тиопентал-натрий, бромид натрия и хлористый калий. Тиопентал — для общего наркоза, препарат, который можно было заменить чем-нибудь попроще. Бромид — ну, тоже, не баре. Наш мертвяк и так уснет, и боль потерпит.
