Улья Нова - У нас будет ребёнок! (сборник)
После короткого обсуждения было решено, что они подождут еще час, до семи, чтобы понять, действительно ли начались роды или время еще есть. Тетка велела не нервничать и обещала немедленно приехать, но Даша и так уже успокоилась и лишь прислушивалась к себе. Подложив полотенце, она перебралась в кровать и уютно устроилась.
– Остановилось! Знаешь, кажется, совсем остановилось! – несколько раз радостно говорила она, а потом вдруг надувала губы и неуютно ворочалась, поглядывая вниз, сквозь одеяло, и по этому ее движению Погодин понимал, что воды продолжают отходить.
Так прошло еще минут двадцать: жена то дремала, то смотрела на часы, засекая время схваток, то просила Погодина вытащить из бельевого ящика полотенце.
– Не такое! – говорила она нетерпеливо. – Это слишком большое. Дай красное!.. Как нет, когда я помню, что оно там?.. Ой, снова началось! Как ты думаешь, все будет хорошо, а? – добавляла она жалобно и снова продолжала недовольным голосом: – Ну да, вишневое!.. Разве непонятно, что когда я говорила красное, то имела в виду его.
Погодин вышел из комнаты и вновь бесцельно отправился бродить. По мере того как он все больше просыпался, страх и беспокойство пробуждались вместе с ним. Ему казалось, что он волнуется куда больше жены, которая, считая минуты между схватками и меняя полотенца, не имела даже времени волноваться.
Кандидат бесцельно заглянул на кухню с не убранной с вечера посудой и стоявшим на столе, завернутым в газету горшком герани. Потом вернулся в кабинет и уставился на диван со сползшей на пол простыней, диван, на котором он так неуютно спал сегодня. «Не лечь ли снова? Нет, не надо. Что я, с ума сошел, не сейчас!» – подумал он, испытывая к дивану почти брезгливый ужас.
Пытаясь успокоиться, Погодин подошел к шкафу, вытащил какую-то книгу, кажется, поэзию Кантемира, прочитал, не понимая содержания, три или четыре строки и, не достигнув цели, снова сунул книгу в шкаф.
«Все книги, даже самые лучшие – фальшивка, суррогат чужой жизни, и вот доказательство! – неожиданно подумал он. – Мы читаем их, только когда у нас нет своих сильных чувств. Когда же они появляются – книги забыты. Читаешь, к примеру, об ужасной резне или эпидемии чумы, и ничего – почти равнодушен, а стоит самому порезать палец или заболеть гриппом… Или книги о любви, что стоят описанные там великие роковые страсти перед нашим маленьким, чуть теплым, но своим чувством?»
Погодин хотел уже включить компьютер, чтобы набросать в двух чертах заинтересовавший его этический казус, когда жена снова позвала его:
– Вася, ты где? Ты почему ушел? Мне одной страшно!
Погодин почувствовал стыд, что бросил ее, и поспешил к ней. Хотя Даше было, как она говорила, страшно одной, это не мешало ей спокойно отсчитывать белые гомеопатические шарики, перекладывая их из квадратной картонной коробочки в жестяную, ежедневную.
– Три… четыре… Ну и где она?.. Пять, шесть, семь… Ты ее принес?
– Кого «ее»?
– Как! Мою синюю записную книжку, я же тебе кричала! – повторила жена.
– Разве? Я не разобрал! – искренне удивился Погодин.
Поняв, что он все прослушал, жена решила выразить неудовольствие и сморщила свое гладкое розовое лицо, как только одна она это умела. Ее лицевые мышцы были подвижными, как у актрисы пантомимы. В одно мгновение лицо ее прорезало десяток разных складок: две пересекающиеся на лбу, две – под глазами, три – под изгибом носа и одна на подбородке. Эти складки сразу сделали миловидное лицо жены некрасивым, и Погодину это стало неприятно. Он смотрел на жену и сам, не замечая, морщился, точно пробовал что-то кислое.
– Не делай так, я же тебя просил! Зачем ты портишь себя? – сказал он и скорее вышел за записной книжкой.
Услышав, как во двор быстро въехала и затормозила машина, он с записной книжкой в руках подбежал к окну и выглянул в него. Подъехавшей машины уже не было видно – ее надежно закрывала огромная, разлапистая, не пожелтевшая еще липа. Но и не видя машины, Погодин был уверен, что приехали к ним, и хлопнувшая железная дверь подъезда подтвердила, что он угадал. Вскоре по лестнице послышались торопливые шаги, а потом звонок, давно барахливший, неохотно хрюкнул два или три раза.
Если звонок сделал вид, что позвонил, то Погодин сделал вид, что заспешил к дверям. Мельком поздоровавшись, в квартиру быстро вошла вначале маленькая юркая женщина с короткой стрижкой, а за ней – высокая полная женщина с добродушным, но словно бы навсегда обиженным лицом. Первая была тетей Даши, вторая – ее матерью, за которой тетя заехала по пути.
Обе гостьи, одетые, видно, в большой спешке, быстро проскочили мимо Погодина и исчезли в комнате жены. Оттуда сразу послышались напористые голоса – началась их вечная семейная битва. Все трое – жена, тетка и теща – по отдельности были женщинами неплохими и вполне безобидными, но стоило им собраться вместе, как словно соединялись простые химические реактивы, безопасные по отдельности, но вместе образующие порох или динамит. Достаточно было искры или сказанного неосторожно слова, как следовала цепь оглушительных взрывов.
Вот и теперь, не слушая друг друга, все три женщины говорили об одном и том же: что нужно не рисковать и как можно скорее ехать в роддом. Хотя все говорили одно, каждой почему-то казалось, что ее не понимают и с ней спорят, и голоса звучали все громче.
Погодину не хотелось идти в комнату, где бы его сразу стали заставлять принять чью-нибудь сторону, что было бы невозможно, потому что сторона была одна. Он прислонился спиной к стене и стал забавляться тем, что то прикладывал к ушам ладони, то отнимал их. Это приводило к тому, что слова говорящих расплывались и теряли смысл, а оставались одни голоса.
«Ти-ти-ти! Ту-ти-та! Та! Та!» – говорила жена. «Бу-бу-бу-бу!» – возражала ее мать. «Тра-та-та-та-та!» – перекрывала всех энергичная тетка. Наконец «ти-ти-ти» и «бу-бу» выдохлись и смолкли, и осталось лишь «тра-та-та-та».
– Наши победили! – негромко сказал Погодин и отнял ладони уже совсем.
Внезапно ему стало стыдно, что в такую ответственную минуту он ведет себя как мальчишка, и он вошел в комнату.
Жена лежала на кровати и быстро перелистывала телефонный справочник. Ее мать, видно не представляя, чем ей занять руки, вертела в руках синюю пустую чашку без ручки, в которой Погодин утром приносил Даше чай. Тетка искоса, по-птичьи, взглянула на Погодина и продолжала быстро говорить в трубку:
– Как нельзя, почему? У нас к вам направление из консультации и обменная карта!.. Почему в последний момент? Срок только через неделю! Сами понимаете, никто ничего точно знать не может… Да-да, я понимаю, что у вас определенные правила, но нельзя ли сейчас подъехать, а потом уже попасть на прием?.. Не практикуется? Значит, вы считаете шансов попасть к вам нет? Нет, в свой она не хочет… Вы не знаете, а кто должен знать, в чьей это компетенции, вашего главного врача?.. Нет, я на вас не кричу, я так советуюсь!.. Девушка, милая, ну подскажите же вы нам, войдите в положение…
Тетка, разговаривавшая по телефону, напоминала Погодину маленькую юркую ласку или лисицу, которая бежит вдоль сплошного деревянного забора и ищет малейшую щель, чтобы попасть в курятник. Но этот забор, очевидно, был совсем уж непролазным, потому что, когда тетка повесила трубку, с ее лица сразу сползло выражение приветливого внимания, которым она дистанционно старалась загипнотизировать свою собеседницу.
– Вот гады-гады-гады! – скороговоркой, без злости сказала тетка, и «гады-гады-гады» слились у нее в одно длинное слово. – Они тебя в Институт акушерства не возьмут: мы у них не успели карту завести. Что ж ты одного дня дотерпеть не смогла?
– А без карты нельзя? Или сейчас ее завести? – растерянно спросила Даша, явно не понимавшая, зачем нужна карта, когда у нее есть живот и ребенок, стремящийся его покинуть.
– Не будь дурой! У них так заведено! Карта, обследования, анализы – и только их специалистами! Раньше надо было думать! – одернула ее тетка.
Она сама работала в министерстве – в бюрократическом учреждении – и знала, как велика сила бумаги.
– Не надо было метаться! – басом сказала теща. – Говорила я, выбери себе один роддом и ходи вокруг него, пока не приспичит.
Мать была намного спокойнее своей сестры и, видимо, была недовольна, что ее сдернули с постели рано утром и не дали доспать. Если тетка сама никогда не рожала и, как всякая нерожавшая женщина, представляла себе процесс появления на свет ребенка как цепь ужасов и неминуемых осложнений, то мать рожала дважды и оба раза в самые последние часы, когда уже начинались сильные схватки, добиралась до роддома на электричке, а потом на трамвае, потому что ей глупым казалось вызывать из-за такой мелочи «Скорую». Роды у нее проходили легко, и она не помнила даже, во сколько родилась Даша, ее вторая дочь. «Кажется, где-то утром», – говорила она.
Хотя теща сама и не волновалась, но, чтобы ее не упрекнули в равнодушии, никого не успокаивала и давала тетке полную свободу воображать самое худшее, тренируя фантазию и эмоции. Тетка была уверена, что роды непременно будут скоротечными и тяжелыми, и Дашу нужно везти в роддом немедленно, чтобы ребенок не появился в дороге.
