Олеся Николаева - Любовные доказательства
Начали с крепкого. «Прокладочка», — объяснил Сёма. Потом разбрелись: дамы пили шампанское и красное сухое вино, Сёма же потягивал виски. И потягивал, и опрокидывал, и пил до дна — за знакомство, со свиданьицем, за прекрасных дам, за детей и — по старой памяти — за то, чтобы им — тут Сёма таинственно оглядывался — пусто было. В общем, Сёма гулял. Кутил. Рассказывал забавные случаи из жизни. Не забывал хвалить угощенье — паштеты, салаты, сыры, сардины. Веселил дам, разбрасывал комплименты и, честно говоря, не упускал возможности не только похвалиться, но и похвастаться. Ну а что, в конце концов! Видятся они впервые, общих знакомых у них нет. Значит, некому рассказать им про Сёму. Так он сам расскажет — даст, так сказать, между строк нужную информацию о себе, обозначит вехи пути.
— Так вы агент страхования? — удивилась Маня.
— Страховой агент, — небрежно поправил Сёма.
— Умеете, значит, убалтывать людей!
— Почему убалтывать?
— Напускать всякого страхования. Небось нагоняете на них разные ужасы, а потом заставляете раскошелиться.
Сёма оторопел. Он почувствовал, что вот-вот обидится: такое пренебрежение к его профессии, такой, между прочим, важной и нужной!
— Вы ошибаетесь, — мягко сказал он. — Жизнь человека есть непрестанный безотчетный страх. Он давит на психику, отравляет пищу, отнимает сон. А я вывожу его на чистую воду, называю и квалифицирую, прикрепляю к определенному параграфу и поворачиваю дело так, что в случае исполнения его угроз пострадавшее лицо все равно не проиграет, а получит полное денежное удовлетворение.
Ну, к примеру, вы боитесь угонщиков — у вас есть машина? — тем лучше, значит, вам это близко, — вы не спите ночами, вскакиваете на каждый тревожный сигнал. Но если вы будете уверены в том, что в случае угона вам будет выплачена сумма, покрывающая ваши убытки, разве вы не будете дышать спокойней?
— Ой, я и так не слишком волнуюсь. Но это понятно. А кто же может предвидеть, из-за какого угла выглянет опасность? Застрахуйте меня, Сёма, от камня, падающего мне на голову.
— От несчастного случая, значит, — классифицировал Сёма.
— От дурного глаза! От бандитов, врывающихся в мой дом!
— От всего в жизни не застрахуешься, — подытожила Таня. — Лучше уж об этом не думать.
— Но от остывающей баранины у нас есть шанс застраховаться! — Маня побежала на кухню, внесла дымящееся блюдо с бараньей ногой.
Сёма воспрял: он понял, что его поддразнивают, подкалывают. С ним кокетничают. Играют. Он — нравится. Его здесь ждали. Вон сколько всего добыли и наготовили. Милое обезьянье племя — шумное, веселое, дерзкое, а по сути — маленькие безобидные коньки-горбунки.
«Возьму их обеих с собой, — благостно решил Сёма. — Очаровательная жена, обворожительная теща, в доме всегда веселье, шутки. Буду их, конечно, время от времени приструнивать — ну так, для порядка, для вида, лишать сладкого, как детей. В семье ведь очень важно с самого начала правильно себя поставить».
Таня и Маня дружно уплетали мясо, запивая красным вином, перешучивались, словно забыв о Сёме и оставив его наедине с жирным куском баранины.
— А чернослив? — внезапно спросила Маня. — Чернослив вы пробовали?
Зачерпнула плавающие в жиру черные мягкие кусочки, плюхнула Сёме в тарелку, изымая его из процесса одинокого индивидуального поглощения и приобщая к общему удовольствию трапезы.
— Так, концерт, концерт, — захлопала она в ладоши, не успев обтереть салфеткой блестящие губы. Включила крутящуюся лампу, гоняющую по потолку и стенам бледные световые пятна, распахнула пианино. Таня пристроилась рядом, грянули в четыре руки.
— Куплеты собственного сочинения! На заимствованный народный мотив «Была я кружевницей», — выкрикнула Маня из глубины барахтающихся в воздухе звуков.
Сёма поднял бокал и бодро помахивал им из стороны в сторону, словно дирижируя и управляя этими безудержными поющими обезьянками.
— Браво! — завопил он наконец, взорвавшись аплодисментами и призывая взглядом Лёвушку присоединиться к овации. — Единственное, от чего я не застрахован, так это от внезапной любви!
Световые пятна пробежали по нему, приглашая к головокружению, к страстям… Он даже едва не крикнул: «Позвольте ваши ручки, мадам». Но вовремя спохватился: еще рано, Сёма, чрезмерно, чересчур.
— Васька проснулся, — вскочила Таня.
Вошла с Васенькой на руках — розовенький, пухлый, беловолосый такой херувимчик. Васенька щурился на свет, пускал слюни. Таня усадила его к себе на колени, дала в руку огурец. Васенька надкусил его и швырнул на пол.
— Ай да Васька, — с восторгом произнесла Таня.
Васенька схватил тарелку и опрокинул ее на себя. Бараний жир нарисовал на его голубом костюмчике темно-коричневый ядовитый цветок.
— Вот так Васька! — затянула Маня.
Так все сидели вокруг и смотрели, как малыш хватает со стола вилки и рюмки, корки и салфетки и, даже не рассмотрев их как следует, швыряет на пол.
«И его — с собой! — решил Сёма. — Раз уж они его так любят. Там можно купить ему пластмассовые стаканы с тарелками — пусть кидает, пока не надоест. Может даже не называть Сёму „папой“, пусть зовет его Сёмой. Так же, как Таня говорит матери „Маня“.
И пусть у них будет каждый вечер так же тепло и радостно, как теперь. Но они не все время будут проводить в четырех стенах — будут ездить все вместе в путешествия на уик-энд. Можно как-нибудь и на лыжный курорт махнуть…»
Сёма давно уже перешел на коньяк. Отхлебывал по глоточку, блаженствовал.
— Вы как, лыжами не интересуетесь? — спросил он, хитро поглядывая на прекрасных дам.
— Лыжами? — удивились обе, думая, что это обозначает нечто, что это такой слэнг.
— Ну да, горными. Попробовали когда-нибудь?
— Обожаю! — Маня закатила глаза.
— С детства ненавижу лыжи, — заявила Таня, — с уроков физкультуры.
«Мать, конечно, более эмоциональная, эксцентричная натура. Таня более сдержанная, умеренная», — с удовлетворением подметил Сёма.
— А плаванье? Зимой, в подогретом бассейне?
Зазвонил телефон.
— С фонтаном? — уточнила Маня, не обращая внимания на звонок.
— С золотыми рыбками? — подхватила Таня с энтузиазмом.
Звонок повторился.
— Это аквариум, — поправил Сема, — а то — бассейн.
Телефон продолжал трезвонить.
— Прямо в доме, где я живу, в центре Нью-Йорка.
Таня и Маня сидели с непринужденно-напряженными лицами, словно телефон не имел к ним никакого отношения.
— Как, прямо в подъезде? — заинтересовалась Маня.
— На крыше или в подвале? — спросила Таня.
— У вас телефон звонит, — робко вставил Лёва и покраснел от смущенья.
— Как телефон? А я думала — это в ушах у меня звенит, — удивилась Маня.
— Да возьми ты трубку, — Таня махнула рукой. — Все равно он тебя достанет.
Почему-то стало казаться, что звонки стали чаще и нетерпеливее.
— Так ведь как раз одиннадцать! — многозначительно сказала Маня.
— Прорвется! — безнадежно вздохнула Таня. — И так прорвется: человек, которому некуда больше пойти…
В ее голосе послышались тревожные нотки.
Маня решительно закусила губу, резко схватила трубку, однако не сразу поднесла ее к уху.
— Прекрати меня преследовать. Чего ты добиваешься? — сказала она устало.
— Ну, точно! — Таня метнула на Сёму тревожный взгляд. — Так я и думала! Крольчатников. Что сейчас будет!
— Кто? — обеспокоенно спросил он.
— Крольчатников, — повторила она шепотом, довольно зловещим. — Кабак как раз в это время закрывается, он и начинает названивать…
— Зачем? — удивился Сёма.
Маня грохнула трубку:
— Ну все! Ждите гостя!
— Так ты позвала?
— А без приглашения. Самозванец же, татарин, хуже татарина…
— Может, дверь забаррикадировать? — предложила Таня.
— А кто он? — осведомился Сёма. — Мафиозо какой-нибудь? Рэкетир? Может, лучше милицию?
— Да не рэкетир он, — протянула Таня. — Журналист он. Мамин муж. Мама его прогнала за наглость. Какая тут может быть милиция!
Маня включила видик, поставила мультики, чтобы дети хоть чем-нибудь занялись, отвлеклись. Лёва перебрался поближе к телевизору, рядом в креслице усадили Васеньку. Тот с восторгом глядел на развеселых кувыркающихся зверюшек, показывал на них руками и ногами и всех называл «тятей».
К входной двери меж тем был придвинут детский шкаф, на него водружена книжная полка и притиснуты стулья и табуретки.
— Неужели вы настолько его боитесь? — спросил Сёма.
— Вы Крольчатникова не знаете, — мрачно ответила Таня. — Сейчас такого шороху наведет! За мать я очень боюсь!
Посмотрела на Сёму с надеждой, доверием.
Сёма приосанился, выкатил грудь колесом.
— Я же тут. В чем вопрос?
