Михаил Чулаки - У Пяти углов
Сегодня Надя исправно встала. Она прекрасно знает, что второй раз Вольт будить не собирается, а ждать — тем более: ровно через десять минут уйдет — и точка. Потому, если встает, то быстро.
Ехать им на машине от дверей до дверей, поэтому не нужно надевать пальто, только тренировочные костюмы. Тренировочный костюм нужен Вольту, чтобы во время психологических сеансов легче возникал контакт с ребятами-пловцами. Вольт как-то раз достал через Кожелянко списанные по какому-то случаю костюмы — для себя и заодно уж для Нади; костюмы были заказаны для команды «Урожая», а потому ласкают взор нежным салатным цветом. Наде очень нравится, что они в одинаковых костюмах, что все видят, что они из одной команды.
Прихожую заполнял мамин храп. Она не любит закрывать дверь в свою комнату, говорит, что иначе ей не хватает воздуха, но Вольт подозревает, что ей неприятен самый вид закрытой двери. Нынче развелось множество околопсихологических тестов: «Какая фигура вам больше нравится — круг или квадрат?» — и какие-то шарлатаны отваживаются делить людей по этому признаку. Так вот среди тестов такого рода один из самых внятных: «Вы предпочитаете открытые двери или закрытые?» Матушка четко предпочитает открытые, Вольт — закрытые.
Зато наружная дверь была заперта изнутри на крюк. Это матушка всегда перед сном обходит квартиру, проверяет, выключен ли газ, и закладывает дверь на крюк. Такое вот сочетание: любит, чтобы комнаты настежь, а наружная дверь — на крюке. Врожденный страх перед ворами. А Вольт воров не боится, и сколько раз он говорил матушке, что когда-нибудь она по ошибке запрется, когда их с Надей нет дома, и придется ее будить! На самом деле, Вольт боялся другого: что матушка по ошибке запрется и вдруг ей сделается плохо с сердцем. А в квартиру снаружи не попасть! Но не убедить.
Громко откинув крюк, Вольт вышел на лестницу и стал спускаться — не оглядываясь. Он никогда не оглядывается, когда идет куда-нибудь с Надей, — и всегда уверен, что она поспевает следом. Большинство людей в таких ситуациях поминутно оглядываются, оттого еще в древности возник миф об Орфее, — поэтому потребность оглядываться на спутника или спутницу Вольт называет комплексом Орфея. Но нужно иметь такую жену, в которой не сомневаешься: идет ли следом. Бедный Орфей…
Да, Надя всегда идет следом, не отстает, — но вот не захотела научиться на машинке, чтобы помогать Вольту в работе, не увидела в этом для себя стимула — опять непонятное сочетание, более непонятное, чем любовь матушки к распахнутой комнате и потребность закладывать на крюк наружную дверь… Вольт не любит такие психологические парадоксы.
Надя догнала в самом низу и с разбега ткнулась носом ему в спину. Не успела затормозить. Или не захотела.
— Вот поэтому тебя и нельзя за руль, — сказал Вольт. — У первого светофора сомнешь бампер.
— А я и не хочу за руль! Я к рулю неспособная. Слышишь, да? Неспособная я!
Вообще-то, так оно и есть: за рулем надо сосредоточиться на дороге, а Наде бы все время по сторонам. Но забавно, что она с такой радостью в этом признается, — Вольт, наоборот, не любит признаваться в собственных несовершенствах. Он улыбнулся и положил ладонь ей на голову. Росту Надя совсем маленького, что необычайно ценилось в цирке, где она работала верхней, — а потому ей очень удобно класть ладонь на голову; Вольт привык, и этот жест стал выражать у него мимолетную ласку.
Перед парадным их ждал Стефа. Верный Стефа — почти живое существо, почти член семьи. По своей обманчивой внешности Стефа — автомобиль, почтенный ветеран ЗИС-101, просторный, как директорские кабинет в институте. По сути же Стефа — паровоз. Ничего невероятного, умельцы ставят сейчас паровые машины не то что на мотоциклы — на мопеды, но все же со Стефой вышла редкая удача: надо было, чтобы в Политехе построили паровик для легковой машины, получили даже за него медаль на ВДНХ, после чего двигатель-медалист мирно пылился — хорошо, что не ржавел! — года два; надо было, чтобы его наконец заметил Витя Брыкин, по должности старший лаборант кафедры машиноведения, а по сути — гений по части всякой механики; надо было, чтобы Витя Брыкин страдал чудовищным заиканием, от которого Вольт его избавил… Впрочем, не так уж все случайно: пациентов у Вольта перебывало много, и все они считают за счастье, если удается выразить свою признательность, тем более что выразить ее не так уж просто, нужна изобретательность: денег Вольт не берет, коньяки, хрустали и тому подобное — тоже. Со Стефой же все совершенно законно: официально списано — официально куплено.
В обладании машиной сейчас ощущается нечто банальное: машина стала чуть ли не символом потребительства, преобладания мира вещей над миром духовным. Притом что Вольт самое это третирование обладателей машин считал в свою очередь банальностью не более умной, чем недавно еще столь распространенное клеймение канареек и фикусов как символов мещанства, все-таки ему было приятно, что у него не бензиновый экипаж, а паровик, и тем самым он чувствовал себя непричастным к пошлости автомобилизма — ну все равно как владелец домашнего волка может не считать себя собачником и не принимать на свой счет банальные нападки ненавистников собак, хотя несведущий человек и не отличит волка от овчарки… Имя же для его экипажа образовалось само собой: паровоз Стефенсона — Стефенсон — Стефа.
Вольт обошел большого доброго Стефу, отпер дверцу, наступил на подножку — у этих современных штамповок и подножек-то нет! — сел, отпер дверцу для Нади. Та, пока Вольт разводил пары, собрала с капота и крыльев нападавшие за ночь желтые листья, а потом только юркнула внутрь, как зеленая ящерица в нору, и устроилась на своей подушке. При ее росте без подушки у нее над щитком едва высовывалась бы голова — и смотреть неудобно, и милиционеров смущать; однажды Вольта остановил перед аэропортом гаишник: «Вы что, не знаете, что детей запрещено перевозить на переднем сиденье?» Вольт тогда ответил с нарочитым покаянием в голосе: «Я не знал, что запрещено иметь жен меньше стандарта, утвержденного ГАИ. Уж простите на первый раз!»
— Вот смотри, целый букет набрался. Пусть полежат, хорошо? Дома поставлю в вазу.
Вольт не опустился до такой пошлости, чтобы оберегать обивку от мокрых листьев, но что Надя нашла в этом пучке мелких листиков, он понять не мог
— Пусть валяются, если хочешь. Только можно было набрать получше. Хоть перед бассейном. Там клены.
— Набрать — не то. Эти же сами прилетели на Стефу. Они нас выбрали, понимаешь?
Только не хватало — одушевлять опавшие листья!
— Ну что ты ерунду говоришь! «Выбрали»! Скажи еще, что они читают наши мысли.
— А что? Все может быть! Что мы вообще знаем? И листья тоже, может, неспроста падают.
Вот! Умственная лень, которая куда хуже, чем лень физическая! «Все может быть… что мы вообще знаем…» Это не широта взглядов, это — отсутствие взглядов! Люди веками наблюдают, думают, копят факты — и можно прийти и сказать небрежно: «Все может быть… Земля вращается вокруг Солнца? А может, и наоборот. Или никто не вращается!» И такая логическая неряшливость еще и покажется смелостью мысли!
Затевать об этом очередной разговор сейчас не хотелось.
— Ладно, точка, мне надо подумать.
Надя сразу замолчала. Она свято уважает мыслительную работу мужа — это в ней ценное качество. Да без такого ее качества невозможно было бы дома работать.
Они медленно ехали по улице Герцена. Вообще-то, Вольт любит скорость, но ранним утром ему почему-то бывает приятно бесшумно-вкрадчиво катиться, словно плыть по мокрым мостовым — то ли после поливки, то ли после дождя.
Вольт сказал, что ему надо подумать, но дельных мыслей не приходило — так, окрошка. Что удобно бы установить здесь, в кабине у Стефы, телефон… Что Родион Иванович Груздь вчера играл в полуфинале по блицу — интересно, отобрался ли в финал? Все-таки странный этот Груздь — при всей симпатии к нему Вольта…
На Невском было так же пустынно. Стефа ровно посапывал. Вольт прибавил отопление. Собственно, на улице не холодно по-настоящему, так что кабину не выдувало, но Вольт любит тепло. И между прочим, не раз замечал, что в очень теплом помещении — чтобы градусов двадцать пять! — ему лучше думается. Многих тепло клонит в сон, а его — бодрит!
Но мысли по-прежнему текли необязательные. Теперь про Невский проспект. Про то, что говорят, будто он единый ансамбль, а никакой он не ансамбль: есть несколько фрагментов ансамбля, а между ними случайные дома. И если бы нашелся архитектор, конгениальный Воронихину, Растрелли, Росси, и объединил бы действительно в ансамбль… А что такое настоящий талант? Может быть, на пятьдесят процентов — смелость. Иметь смелость считать себя не хуже Воронихи-на! Вот в этом прямой долг Вольта: внушать смелость. Не имея смелости, никогда не достигнешь своего максимума.
