Михаил Чулаки - У Пяти углов
Психологическим обеспечением здесь, в бассейне, Вольт занимается в небольшом холле перед массажной. Недавно тут же рядом выкроили место для крошечной сауны — назвали все это восстановительным центром, но главным образом сауна была рассчитана для приемов всевозможного начальства; впрочем, и к услугам Вольта она была бы в любой момент, если бы он пожелал, но Вольт презирает всякую моду, й потому нынешнее паломничество по саунам считает пошлостью. С появлением сауны холл преобразился: в нем появился холодильник, из директорского кабинета перекочевали кресла. Кресла Вольту пригодились, а холодильник он игнорировал.
Константин Иванович просил заняться Шишкиным.
Точно, пора уже его встряхнуть. Забавно, что массажисты про свою работу тоже говорят «встряхнуть». Действительно, есть что-то общее, только психологическая встряска проникает глубже.
У Константина Ивановича подобралось сразу два перспективных стайера, и фамилии как будто нарочно: Шишкин и Дятлов. Ребятам не надоедает шутить: «Дятел опять выпотрошит Шишку!» И действительно, Дятлов всегда выигрывает, у него юношеский рекорд Ленинграда, а Шишкин — вечно второй, хотя на тренировках показывал время лучше дятловского. Психология!
Вольт остановил в коридоре первого попавшегося пацана:
— Ну-ка найди Шишкина, скажи, чтобы шел ко мне. Гордый поручением пацан побежал, вопя во все горло:
— Шишка, тебя Высоковольтный зовет! Шишкин вошел в предбанник с самым минорным видом.
Вольт когда-то помог одному студенту консерватории избавиться от писчего спазма. То есть спазм у него возникал при игре на рояле, но все равно по номенклатуре — писчий. Так у того смешное выражение: «повесить нос на квинту», — как раз про такой вид, как у Шишкина. Кстати, хороший пианист, выиграл потом какой-то конкурс. Фамилия: Сологуб.
— Здрасьте, Вольт Платоныч. Вызывали?
Надо было, чтобы Шишкин улыбнулся. Про нос на квинту он бы не понял, пришлось изобрести что-нибудь попроще:
— Ну ты чего — как верблюд на Северном полюсе? Шишкин действительно улыбнулся: слабо и обреченно.
— Я ничего. Нормально, Вольт Платоныч.
— Вижу я твое «нормально». Самого мандраж пробирает. Силы накопил — не то что у Дятла, ты у всех в Европе должен выиграть и матч с американцами! Возьмешь кубок в Харькове — поедешь в Гавр.
Вольт нарочно оговорился — и поймал Шишкина:
— Европа будет в Генуе.
— Ага, значит, хорошо знаешь где! Значит, примеряешь себя к Генуе! Вот и поедешь, если проплывешь в Харькове в свою силу!
Красавец этот Шишкин. Юный Аполлон. Фигура — это естественно, фигуры у всех пловцов, но и лицо как с греческой статуи, и волосы так же вьются. Это-то как раз не обнадеживало. Вольт заметил, что у победителей лица чаще всего попроще, поскуластей, а такие красавцы почему-то им проигрывают. Расслабляет красота. Бывают, конечно, исключения. Вольт был доволен, что и сам он никак не красавец: нос слишком толстый для красавца, а рот такой, что дразнили в школе Лягушонком. Когда-то переживал, пока не понял, что красота — стандарт, та же мода. Надо, чтобы лицо было свое, ни на кого не похожее, а красавцы — как братья, почти близнецы. Нельзя же сказать, красив или некрасив тот же Павлов — у него лицо Павлова и ничье другое. Или Пушкин — смешно спрашивать, красив ли он! Он — Пушкин. А про Дантеса больше и нечего сказать — про внешность! — что красавец. Красота — пустота… Но все же надо было попытаться помочь красивому Шишкину.
— Ты хорошо поработал, а проигрываешь, потому что не можешь всю силу отдать в борьбу. Жадничаешь, в себе зажимаешь. Я бы мог устроить всякие фокусы, внушать, какой ты сильный и непобедимый, но я лучше с тобой как со взрослым. Понимаешь, в тебе внутренний барьер, страх. Поэтому силы вагон, а выложить их, вложить в результат не можешь. Ясно?
Шишкин кивнул. Не то что в глазах его засветилась надежда, как написал один журналист в очерке про Вольта — был такой очерк, еще когда психотерапия казалась внове, — но слушал Шишкин внимательно.
— Значит, задача: снять страх. Выключить его, как лампочку в прихожей. Вот, держи, таблетка, новый препарат. Никакой не допинг, ты не думай, а просто выключит страх, снимет тот барьер, который мешает выдать то, что накопил. Понял?
Шишкин снова кивнул.
— Ну вот, держи. Никому не показывай, а в Харькове примешь перед финалом.
На самом деле, обыкновенная витаминная таблетка. Кстати, хорошая смесь, так что от нее и прямая польза. Но шведская, а они там ради конкуренции красиво оформляют: и форма — не круглая, не плоская, а грушевидная зачем-то, Вольт и сам такую увидел впервые; и цвет — небесно-голубой; и поверхность — не'банальный глянец, а вся в мельчайших пупырышках. Очень впечатляющая таблетка!
— Запомнил хорошо? Никому не показывать и проглотить перед финалом.
Шишкин жадно зажал таблетку в кулаке.
— Погоди, замусолишь так. Вот тебе вместо футляра. — Вольт достал обычный флакончик из-под витамина «А». — Если кто и увидит, скажешь, витамин. Вот так. А в Геную дам другую такую же.
Шишкин смотрел на темный пузырек с таблеткой, как Буратино на золотой ключик. Совсем другой человек, чем десять минут назад!
— Все понял? Примешь и выиграешь! Выиграешь и поедешь в Геную! Все, теперь иди.
Шишкин наконец оторвал взгляд от магической таблетки и посмотрел на Вольта с благодарным восхищением.
— Спасибо, Вольт Платоныч! Хотите, моя мама вам пирог испечет? С курагой и лимонными корками.
Ужасно трогательно!
— Вот привезешь медаль из Генуи, тогда пусть печет. Чтобы и тебе лишний стимул, если любишь курагу.
— Мне много пирогов нельзя, — очень серьезно сказал Шишкин. — От них скачет вес и Константин Иваныч ругается.
— Ничего, если привезешь золото, я за тебя похлопочу. Все, иди!
Вот так это делается. Когда-нибудь, когда все станет ясно с аларм-системой, появятся и на самом деле таблетки, ее активизирующие. А пока — волевой посыл. Вольт когда-то и сам удивлялся сокрушающей силе произнесенного слова. Не ему бы удивляться, ведь для книги о резервах организма у него накоплены факты о том, как в первобытных племенах люди даже умирали по слову шамана. Не ему бы, если он сам снимает головную боль (и зубную тоже), облегчает обучение языкам, ободряет неуверенных в себе молодоженов. Но зато Вольт твердо знает, что ничье чужое внушение не подействует на него самого. Позволить чужой воле распоряжаться в собственном организме — это кажется ему унизительным, и странно ему, что такое множество людей — да, пожалуй, абсолютное большинство — предпочитает доверяться именно чужой воле.
Надя ждала его в машине. Водить она не умеет и не пытается научиться — да Вольт бы и не разрешил ей рисковать Стефой, — но как включать отопление он ей показал, и она любит улечься после бассейна на заднем диване и дремать. Так Вольт ее и повез сонную. Еле разбудил, когда приехали.
Надя не спеша поднималась, а Вольт задержался у почтовых ящиков. Свой ящик Вольт всегда отпирает без уверенности, что там окажутся газеты: их часто воруют. Давно Вольт мечтает поймать вора, но никак не удается. Да и трудно рассчитывать: проходит воришка мимо, оглянется, никого на лестнице нет — отпер, вынул, пошел дальше… На этот раз газеты оказались целы. А между газет еще какой-то листок.
Вольт взглянул — и поспешно сунул в карман, пока не заметила Надя. Такие листки он уже находил раньше — святые письма. То есть не такие: прежние были переписаны корявейшими буквами, полны самых невероятных ошибок, а это перепечатано на машинке — образовательный ценз распространителей святых писем явно повысился! Первое такое письмо он как курьез показал Наде, а она стала говорить, что ничего не бывает просто так, что раз столько людей уверовали, значит в этом тоже своя истина, и что все надо испытать на себе, а не отвергать с порога. Вольт был поражен: он-то думал, что у него покорная любящая жена! И хоть бы в святом письме было что-то умное, интересное — нет же, содержание убого до удивления: кто-то порвал письмо — с ним случилась неизлечимая болезнь, а кто переписал три раза — тому небывалое счастье, исполняются желания. В общем, баш на баш с богом: ты ему копию письма — он тебе исполнение желания. И это нужно испытывать и проверять?! В этом тоже своя истина?! Сколько Вольт слышал и читал об одиночестве вдвоем, а тогда почувствовал впервые, что Надя может быть абсолютно чужой, даже враждебной! Ведь он работает в очень рискованной области, он пытается насадить науку там, где столько веков, даже тысячелетий орудовали одни только шаманы, прорицатели, маги, потому его самого тупые ретрограды готовы объявить чуть ли не мистиком! И значит, он испытывает особенно острую потребность отмежеваться хоть от поповщины, хоть от чертовщины, — как же любящей жене не понимать этого?!
Тогда кое-как помирились, но объясняться еще раз на ту же тему Вольту не хотелось. То есть наоборот: хотелось! Как хотелось! Разом бы выложить все про упрямство и глупость — какое бы удовольствие. И пусть расплачется, покается, потому что иначе она ему не нужна. На кой черт рядом чужая, не понимающая его женщина!.. Но ничего Вольт не сказал. И не из-за боязни скандала. Почти всегда в моменты первой вспышки ему хочется говорить беспощадные слова — справедливые и беспощадные! — но стоит переждать первый миг, и жалость заливает гнев, как вода огонь. Ведь Надя своими глупостями не хочет его оскорбить, не понимает, что оскорбляет. А если иногда и хочет по дурости… Нельзя же с нею так жестоко — с маленькой, некрасивой, пожалуй что никому и не нужной, кроме него… Он и с другими обычно гасит первый гнев, а уж с Надей — в особенности. Гасит первый гнев, но после каждой такой погашенной вспышки откладывается в душе разочарование — как вязкий нерастворимый осадок: ведь он знает точно, что, если оставить эту дурацкую бумажку Наде, дорогая жена старательно перепишет ее три раза и бросит в ящики к соседям — осчастливит и их святыми письмами. На всякий случай: а вдруг за непослушание мстительный бог и вправду нашлет болезни?
