Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 2 2013)
Ворона прилетела. Села на самую высокую ветку упавшего тополя, на котором сидел и Андрей, нагнула голову, собираясь каркнуть, но увидела человека и замерла, неловко склонив голову и вытянувшись. Соображала что-то, поблескивая глазками. Андрей осторожно затянулся и выдохнул дым себе под ноги — ворона была очень близко. Он почему-то, может — за находчивость и жизнелюбие, любил ворон. А может, за то, что они, некоторые из них, тоже предпочитали таежную жизнь и подножный корм. Вроде того, как они со Стасиком. Надо же ему было бежать из сытой Москвы. Где все у него было: персональный кабинет в центре, куча журналистов в подчинении. Приглашения на обеды и ужины в лучшие рестораны. Любая роскошная заграница. Все это было там, и сколько хочешь, а он сидел здесь на старом тополе. В черных болотных сапогах отечественного производства, в тертом-перетертом камуфляже из простого рыболовного магазина. Эта ворона тоже, видно, могла жить где-то возле питательной городской помойки, но она, поджарая и неленивая, бичевала на той же таежной речке. Сейчас она одним глазом следила за Андреем, другим же соображала по поводу ленков, разложенных на лодке.
Вдруг, будто очнувшись, серая сорвалась и заспешила на другую сторону реки. Андрей улыбнулся: она очень была на них похожа — в хвосте и одном крыле явно не хватало пёрьев. И ее это никак не смущало. Стасик торопился берегом, шел быстро, спотыкаясь о камни. В одной руке кукан с хариусами, другой придерживает оттопыренное “пузо” энцефалитки. Что-то надыбал…
— Андрюха!! — Стасику скоро шестьдесят три, а он всему удивляется. — Хариусы берут, Андрюха!! В заломе! Только опустишь — сразу!!
Андрей тянул сигарету и с прищурочкой наблюдал за дружком. Андрея нельзя было удивить рыбой. Стас знал это и оттого сильнее топорщил усы и брови и выше головы задирал кукан, на котором болтались несколько и правда приличных хариусов. Непонятно, однако, было, приглашает он друга на рыбалку или что? Хвастаться Стас не умел, наверное, просто хотел порадовать кореша. Или так горячатся счастливые ученики, желая угодить строгому учителю, но Андрей никогда не учил Стасика. Не было смысла. Андрей родился рыбаком. Стасик обычно не успевал поставить палатку и собрать дров, как на уху и жареху рыба уже скакала по берегу… Но Стас любил Андрюху и хотел доставить ему такую вот радость. А может, просто обазартился.
— Порвали леску… три раза. Крючки кончились. И кузнечики что-то кончились, не ловятся. — Стас дошел, положил к Андреевым ногам рыбу.
За пазухой у него были грибы. Он постелил подвернувшийся гермомешок и вывалил кучку крепких маслят. С нежно-желтыми толстенькими ножками и сопливыми коричневыми шляпками.
— Вот. Отбежал по нужде в соснячок, сел, гляжу — вокруг грибов — руки не пропихнешь! Пока сидел, набрал. Пожарим! Дай леску и крючки?
— Хорошие! — Андрей любовался хариусами. Брось вон их к моим ленкам. Пошкерю. Уху, что ли, заварим, а Стасик?
Андрею хотелось просто посидеть со Стасом у костра. Кофе попить. Перекинуться парой ленивых фраз по поводу обеда. Или просто помолчать. Но глаза у Стаса горели, и Андрей открыл ящичек. Поковырялся в снастях, нашел нужную коробочку.
— На вот… муху вяжи, не надо тебе крючков. И кузнечиков не надо. Возьми всю коробку… Кофейку рвани, свежий сварил…
Стас про кофе не услышал, сунул в карман снасти, корку хлеба прихватил и зашагал вверх по реке.
— Я скоро, Андрюха…
Андрей только головой качнул, в смысле “Давай, давай!”. Чтобы попасть на его залом, Стасу надо было пройти метров триста вверх по реке, перебрести по перекату на другую сторону и еще спуститься до залома. Хариусов с таким же успехом можно было наловить не отходя от лагеря. Но Андрей ничего не стал говорить. Он и сам любил ловить в заломе. Есть в этом что-то из детства. Стоишь, неловко балансируя на скользких стволах. Пускаешь муху аккуратно, точно по струйке в какой-нибудь прогальчик, в оконце между ветками, волнуешься: чуть промазал — зацеп обеспечен… А еще промолчал, потому что Стас редко рыбачил.
Андрей отхлебывал кофе, курил и глядел на млеющую под солнцем речку. Стасик не рыбачил не потому что не любил этого дела, а потому что… давал рыбачить Андрею. Двоим-то рыбы много не надо. Андрей думал об этом дальше, и к нему приходили не мысли уже, но чувства, которые они со Стасиком никогда не превращали в слова.
И вообще у него было отличнейшее, любимое его настроение. Тихое. Когда никуда уже не надо. Все уже наловлено. У костра, с кружкой кофе. И утро, и весь день еще впереди. И вообще всего много. Неба над головой, солнца, после вчерашнего дождя, рыбы, грибов… и кофе еще больше полкружки. Счастливый дружок, наконец.
Они встретились тридцать с лишним лет назад. Тридцать пять, наверное. Он работал редактором отдела информации в “Воздушном транспорте”, вся огромная корсеть была в его подчинении. Стас только что устроился собкором в Хабаровске и прилетел знакомиться с начальством.
Журналистам “Воздушки” полагалось в форме ходить, как летчикам. Никто, ясное дело, не ходил, не позорился, но тут новенький собкор приехал с Дальнего Востока. Андрюха глянул на него, стоящего в дверях, и сразу понял, что форму эту собкор привез в чемодане, а надел только что в редакционном сортире. Из-под высокой темно-синей фуражки с кокардой слегка испуганно глядели два хитроватых глаза. Станислав Глухов оказался честным и колючим, его должны были выгнать несколько раз, но за таких Андрюха бился насмерть. В тот же год, кажется, они оказались на речке вместе.
Глядя на Стаса, никто и никогда не скажет, что он сплавщик, рыбак и охотник. Он и не рыбак и не охотник, да, наверное, даже и не сплавщик. Просто ему выпало стать Андрюхиным другом. Так они и продружили через всю страну и через всю жизнь. Хабаровск — Москва — Москва —Хабаровск…
Андрей сидел на бревне, у ног возле углей стояла подкопченная со всех сторон кружка с кофе. Старая его кружка. Большая, эмалированная, синяя, в мелкий-мелкий цветочек, купленная лет двадцать назад в командировке, в американском провинциальном рыболовном магазине. Хемингуэй тогда вспомнился, “На Биг-Ривер”, там чувак тоже кофе варил на речке, а потом ловил взаброд здоровую форель на кузнечиков. Кружка была не двустенная, как теперь стало модно, а обычная. Андрей любил курить, прислонив ее к углям костра. Так кофе в ней всегда был горячий… Стасик ее песком любил почистить.
Андрей сполз с бревна, прислонился к нему спиной, глотнул еще кофе, новую сигарету сунул в рот и хитро-счастливо, как будто он один что-то такое знает, задрал голову в небо.
Небо было чистое.
ОДИН СТАРИК, КОТ ДА ПЕС
Конец февраля был. Погода стояла сырая, туманы висели. Ни зима, ни весна — не пойми что. Дни тянулись длинно, серо, и старик спал помногу, коротая время, но только отлеживал кости, чувствовал себя еще хуже, и думалось ему сквозь дрему, что эту весну он уже не увидит. Он спокоен был возле этой мысли, она его не пугала, иногда он совершенно ясно понимал, что уже бы и хватит. Пса вот только с котом надо было кормить.
Грачи прилетели вечером. Он шел от поленницы с охапкой дров, да так и замер. Необычно тихие сидели они на тополе возле своих гнезд. Старик обычно бывал им рад и веселел — птицы приносили настоящее тепло, а тут… набрякшее холодом белесое небо… снега по колено… зима кругом лежала. Нахохлившиеся, усталые птицы подтверждали это, и ему непонятно было, зачем они прилетели.
К утру мороз завернул как следует — изба выстыла и окна заморозило. Северо-восточный ветер гудел в трубе и брякал чем-то в худом сарае. Старик лежал, ни о чем особенно не думая, перебирая всякое в голове, вставать не хотелось, спать тоже, и он просто глядел на угол стола с чайным бокалом и с ложечкой. И тут вспомнил про птиц. Прислушался. Тихо было. Солнце как раз начало подниматься и заиграло морозными узорами окон.
Он крючком сполз с койки, подержался за металлическую спинку, распрямляясь, до фуфайки на вешалке дотянулся. Присел к печке на скамеечку. Тут у него по привычке все было заготовлено. Дрова и растопка. Натолкал, поджег и той же спичкой, обжигая скрюченные пальцы, “Приму” подкурил. Прислушался, сигарета сегодня неплохо, без кашля курилась, приятно. Ольховые поленья чернели и занимались огнем.
Солнце поднималось. Старик подошел, прищурился в не затянутый узорами верх окна. Грачей не было. Небо морозно голубело сквозь корявые ветки старого разлапого тополя. На гнездах, как и раньше, лежал снег. Улетели куда-то. Может, и обратно… К концу жизни он перестал оценивать происходящее вокруг. Все вели себя так, как вели, и почему так, а не иначе, никогда не понять было. Мелкие блестки инея, искрясь, легко сыпались с дерева.
