Лексикон света и тьмы - Странгер Симон
– Зачем?
– Вы арестованы по причине вашей политической неблагонадёжности и работы преподавателем.
– Ясно. Могу я предупредить супругу?
Солдат кивает.
– Только без глупостей, – говорит человек в форме, давая отмашку своему воинству, чтобы то караулило с другой стороны дома. Солдат остаётся у дверей.
Ральфа отправляют в Фалстад. Дом конфискуют, Элиза Тамбс Люке выносит свои вещи.
Дверь захлопывается, щёлкает замок.
В прихожей повисает тишина.
Проходит несколько месяцев. Пыль оседает на деревянный пол, как ил на дно водоёма. В маленькой комнате свет сменяет тьму, а его снова тьма и снова свет… Потом раздаётся звук мотора. Скрип шагов по гравию… дверь распахивается, и одним сентябрьским днем 1943 года в дом входит Хенри Оливер Риннан. Потирая руки, он направляется в гостиную.
В дверь заносят ящики с вином. Оружие. Ветчину. Хлеб. Пуля из револьвера с визгом проносится по коридору и с такой силой бьёт в стену, что дерево раскалывается. Члены банды входят и выходят, тащат через комнату заключённых со связанными за спиной руками.
Проходит ещё несколько лет. Из дома выносят три трупа в деревянных ящиках. Кровь капает из днищ на шерстяной ковёр и впитывается в него.
Ещё через несколько лет в прихожую, приобняв Эллен за талию, входит Гершон. Эллен держит Яннике за руку и, после секундного колебания, так и не отпускает её, не даёт дочке бежать вперёд.
Малышка смотрит на маму, не понимая этой нерешительности. Вмешивается Гершон и подхватывает дочку на руки.
– Смотри, моя красавица! – говорит он с улыбкой и показывает на гостиную.
Здесь они будут жить.
Е
Е как Еврейское кладбище в Софиенберге, Рикка жила недалеко от него, когда мы с ней познакомились. Большая часть изначального кладбища в Софиенберге превращена теперь в парк, жители Осло загорают здесь на травке, прогуливаются с детскими колясками, натягивают верёвку между двумя деревьями и идут по ней, балансируя руками, и делают всё это, я уверен, не подозревая, что под ногами у них скелет на скелете. Сохранилось лишь маленькое еврейское кладбище в углу парка. Я и раньше знал, что еврейские могильные камни никогда нельзя убирать – чтобы не пропали, не стёрлись из памяти имена. Это мне Рикка рассказала, когда однажды мы были в Праге на еврейском кладбище, более всего походившем на лесную чащу, заросшем серыми и чёрными камнями с именами на них. Некоторые здешние покойники умерли несколько столетий назад. Кладбище в Софиенберге гораздо моложе, и Рикке знакомы отдельные фамилии на камнях, она сказала мне как-то, что кладбище напоминает ей о её семейной истории, потому что многих из лежащих тут дома упоминают в разговорах. Например, о Дворковских и Кляйнах ей доводилось слышать на застольях у дедушки Гершона и читать в книгах о норвежских евреях. Когда мы шли мимо кладбища тем вечером, двадцать лет назад, то увидели, что многие надгробия повалены, причём явно намеренно. Рикка огорчилась и решила сейчас же их поднять. Я зашёл на кладбище следом за ней с неприятным чувством, что мы занимаемся чем-то противозаконным; помню, взявшись за надгробие, я нервно огляделся по сторонам. Мы вцепились в него с двух сторон, ощущая под пальцами сухой каменный холод, и стали тянуть вверх, изо всех сил, но камень оказался неподъёмным, и мы ушли не солоно хлебавши, оставив имена так и валяться на земле.
Е как Еврей.
Еврейство – это культура со своим языком и сводом текстов, которые каждый еврей, по идее, должен знать и передавать следующему поколению. Предки моих детей по материнской линии несколько тысячелетий назад покинули окрестности Иерусалима. Перемещаясь на север и восток, их потомки где-то около 700 года нашей эры добрались до территории будущей Российской империи. В какой-то момент Средневековья там существовала предположительно самая многочисленная еврейская община в мире. Во второй половине восемнадцатого века российских евреев ограничивают в праве селиться где угодно, они должны жить на определённых для них территориях, в черте оседлости. А с 1880 года в стране поднимается волна погромов, и в итоге два миллиона евреев бегут из России, чтобы поселиться в Америке и Скандинавии. Одним из бежавших был ты. Одним из потомков – Рикка.
Ё
Ё как Ёлки, у них огромные корни. Тебе время от времени дают наряд выкапывать их и затем распиливать. Работа настолько тяжёлая и выматывающая, что от перенапряжения мышц у тебя потом дрожит рука, в которой ты держишь ложку, и ты расплёскиваешь суп.
Ж
Ж как Женщины, они живут в крыле здания, и ты изредка, лишь мельком видишь их в окно или со двора.
Ж как Жилище. Комнаты, в которых человек просыпается и укладывается спать. Комнаты, в которых человек может забыть про недреманное око окружающего мира и просто быть собой. Середина года, середина века, июль 1950 года. Эллен смотрит, как играют няня и Яннике, и улыбается им, но улыбка не выходит, потому что мышцы лица будто не хотят её слушаться. Стены сжимаются вокруг неё, и каждая доска пола шепчет ей что-то. Поначалу так не было. Тогда её сердце замирало от радости, от того, какая новая жизнь у них сейчас пойдёт – в отдельном доме, в другом городе, с мужем и детьми, с садом и домработницей. Конечно, она радовалась! Когда они только перебрались в Тронхейм, она частенько захаживала к Марии в «Париж-Вену», разглядывала новые шляпки, сделанные самой Марией, примеряла платья и пальто, их подгоняли ей по фигуре в задней комнате. Или под руку с Гершоном шла прогуляться по центру, с Яннике в коляске, а то и няню её с собой прихватив. Эллен ловила тогда на себе восторженные взгляды прохожих, потому что они красивая пара, а магазин, в котором Гершон принимал теперь большое участие, позволял ей не отставать от континентальной моды. Всё было точно как она мечтала, когда жила норвежско-еврейской беженкой в Уппсале. В полной неопределённости, без видов на будущее. Теперь она получила то, о чём тогда грезила. Но будни точно покрыли былой энтузиазм слоем пыли. Магазин превратился в рутину, и оказалось, что есть предел реально нужному человеку количеству нарядов. Это Гершон ей так говорит. В последний год улыбка Эллен застыла. Она всё сильнее, острее чувствует, что все, кроме неё одной, чем-то заняты, делают дело, играют ту или иную роль. От неё же не только проку нет, она ещё и сложностей всем добавляет. Не работает. Не занята детьми. Не готовит еду, потому что не умеет. И её единственная задача – как-то проводить время. Прогуляться по центру, зайти в кафе, поглазеть на витрины, правда, живот уже мешает ходить, да и одежду теперь не повыбираешь. В ней растёт ребёнок, он иногда щекочет изнутри живот, благодаря которому встречные одаривают её улыбками. А то и без церемоний кладут на него руку, чтобы послушать, как малыш толкается, или начинают разглагольствовать – как, мол, чудесно, что у неё будет младенец. Однако ей это не кажется чудесным. Эллен стыдится своих неприличных мыслей, но появление ещё одного ребёнка её не радует, а срок сразу после Нового года. Вскоре начинаются снег и холода, так что и носа за порог не высунуть. И она оказывается в заточении в Бандовой обители, и если раньше ей удавалось изгонять из головы страшилки о доме, как выгоняют наружу случайно залетевшую в открытое окно птицу, то теперь, с каждым новым свидетельством о том, что творилось в здешних стенах, это всё труднее. Вестей же таких до Эллен доходит множество, постоянно появляются всё новые детали и подробности, а её оборона давно сломлена.
Она проходит мимо лестницы в подвал и не может не видеть людей со связанными за спиной руками, которых волокут по ней вниз. Она видит, как их подвешивают за наручники на железный столб, зажатый между двумя бочками, слышит крики, предсмертные стоны и то, как рвётся кожа под ударами дубинок и цепей… всё как описывают друзья и соседи. Выжигание клейм. Избиение цепями. Выдёргивание ногтей. Почему всех тянет на подробности? И в таких количествах? Они словно не могут сдержать себя, им словно жизненно необходимо дотошно пересказать ей всё в убийственных деталях; потому, наверное, что, когда проговариваешь всё это, тебе легче вместить в сознание масштабы злодеяний. Неужели люди не понимают, что их рассказы потом преследуют её? Они, как привидения, только и ждут, когда она останется одна, чтобы обрушиться на неё.
