Лексикон света и тьмы - Странгер Симон

Мы вышли на прогалину. Место, где посреди леса тянется голая полоса шириной в пять метров, все деревья на ней вырублены. Там сохранился старый дорожный знак с надписью по-шведски, чёрным по жёлтому: «Государственная граница Швеции».

Мы стояли там, мы пятеро, и озирались по сторонам, а Фредди рассказывал об окончании их путешествия, о том, как он перепугался, когда уже на шведской стороне кто-то закричал от радости.

– Нам ведь сказали не издавать ни звука, – объяснял он с улыбкой. – А в детстве к таким вещам относишься очень серьёзно, поэтому я был очень недоволен и тогда, когда шведы стали кричать нам: «Добро пожаловать в Швецию!»

Он рассказывал эту часть истории со смехом, как и в своём интервью, которое во время чествований четырёх «Праведников народов мира» показали в Ратуше на большом экране.

Премьер-министр произнёс речь, а после этого к сцене, поддерживаемая дочерью, вышла сгорбленная старая женщина. На трибуне она обеими руками ухватилась за бортики, наклонилась к микрофону и обвела взглядом переполненный зал Ратуши.

– Меня зовут Герд, – сказала она громким и ясным голосом. В первом ряду сидели премьер-министр Норвегии, посол Израиля и спасённые «Доставкой Карла Фредриксена» люди. В последнем ряду, перед камерами и охранниками в чёрных костюмах и наушниках, сидела наша семья. Дети молчали, сын держал меня за руку.

– Меня зовут Герд, и мне было двенадцать лет, когда 26 ноября 1942 года за нами пришла полиция. Пришли двое, норвежский полицейский и немецкий солдат в форме без шеврона на рукаве. Они сказали, чтобы мы шли с ними, а когда мама спросила, куда нас ведут, они ответили только, что давайте побыстрее, надо торопиться, поэтому мама сложила всего одну сумку, и мы пошли. Нам пришлось ждать такси, – сказала она и опять обвела взглядом зал. – Оно почему-то добиралось до нас очень долго. Наконец мы приехали на причал. Там был пришвартован грузовой корабль. Я протянула руку к дверце, но внезапно появился немецкий солдат с криком «Zurück!». Он произнёс только одно это слово, zurück, то есть «назад», – я посмотрела в окно и увидела, что трап уже убран и корабль готов отойти от причала. Такси развернулось, и нас отвезли обратно, домой.

Я тихо сидел между двумя своими детьми и смотрел, как они впитывают этот рассказ. Женщина на трибуне была прабабушкой одноклассника моего сына, и в день, о котором она говорила, ей было плюс-минус столько же, сколько замершим рядом со мной моим детям.

– Я должна была оказаться на том корабле, на «Донау», – продолжила она. – Они хотели перегрузить меня потом на поезд и отправить в Аушвиц. А там загнать меня прямиком в газовую камеру и сжечь, превратить моё тело в пепел. Такой у них был план, но такси приехало с опозданием, и у них не получилось, как они задумали, – сказала женщина и развела руками, сообщая этим простым жестом, что человеческая жизнь зиждется на случайностях.

В зале стояла тишина. Многие плакали. Я взглянул на Рикку, она улыбнулась мне, и в глазах у неё блестели слёзы. Если бы не «Доставка Карла Фредриксена», не было бы на свете никакой Рикки.

Герд, живой вопреки тем планам, помогли сойти со сцены в зал Ратуши, расположенной всего в нескольких сотнях метров от того места, где она должна была взойти на борт «Донау». Позже той осенью ей помогли перебраться в Швецию четверо праведников из «Доставки», они работали день и ночь: добавлялись имена в списки, находились новые шофёры, новые люди молча набивались в очередной грузовик. «Доставка Карла Фредриксена» перестала возить беженцев не потому, что спасатели устали, выгорели, испугались, а потому, что их выдал внедрённый агент. Норвежец прикинулся беженцем, был доставлен в Швецию обычным маршрутом, вернулся в Норвегию и донёс властям. Предположительно, он входил в тайную сеть осведомителей под руководством Хенри Оливера Риннана.

Оранжерея на площади Карла Бернера не сохранилась, на её месте построены таунхаусы и многоэтажки, но на горе у дороги устроен парк-памятник, получивший чудесное название «Здесь хорошее место», – творение еврейского скульптора и художника Виктора Линда, тоже спасённого «Доставкой Карла Фредриксена».

От поворота рядом с площадью Карла Бернера вверх петляет дорожка, выводящая к отполированному камню в форме звезды Давида, на котором высечены слова памяти о погибших. Моя дочка занимается балетом поблизости, так что и я бываю в тех краях несколько раз в неделю, а недавно совершенно неожиданно встретил и самого скульптора, причём в трудновообразимом месте – на дне открытого бассейна в парке Фрогнер.

Это произошло 7 октября 2017 года, в семьдесят пятую годовщину твоего расстрела. Был холодный ясный вечер, и я, как и сказал, стоял на дне бассейна вместе с Риккой и детьми. Из бассейна пятиметровой глубины в преддверии зимы слили воду, превратив его тем самым в пустую театральную сцену. Тепло ушло. Ушли гомон голосов и шлёпанье маленьких ножек по бетонным ступеням, испарились с плитки тёмные пятна воды. Исчезли взмахи рук перед прыжком с семиметрового трамплина, исчезли дети и подростки, которые нервно смотрят вниз, стоя на краю подкидной доски. Вдоль бортиков расставили прожекторы и нацелили их вверх, чтобы бетонная белого цвета конструкция, она же прыжковая вышка, выделялась своей костяной белизной на фоне тёмного октябрьского неба. Спектакль назывался «Новый человек». Задрав голову, мы следили за четырьмя актёрами. Они – в одинаковых купальных халатах – расположились на разных прыжковых платформах. Рядом с нами сидел на складном стульчике мужчина в возрасте. Рикка нагнулась ко мне и шепнула, что это Виктор Линд, создатель парка-памятника, а автор пьесы – его дочь. Когда спектакль закончился, я подошёл к Виктору Линду и спросил его о работе над парком, о том, что побудило его к созданию памятника.

– Ты пойми, они же не обязаны были этим заниматься. Какой-то садовник, его жена, хозяин транспортной компании. Они не обязаны были это делать. А одного из них вообще казнили.

Я улыбнулся ему. Прожекторы погасли. Я не стал спрашивать, как вывозили его самого. Воздух был мокрым от дождевой взвеси, мы остались в бассейне едва ли не последними. Сбоку от десятиметровой вышки сияла в небе звезда. В юности я много раз забирался на эту вышку, но так ни разу и не отважился прыгнуть.

«Они не обязаны были это делать».

Д как Дверь в Бандову обитель. Если считать, что дом – это тело, то прихожая, хоть и является первым помещением, которое рассмотрит входящий, всё же не лицо дома, а скорее рукопожатие при знакомстве и первый взгляд на нового человека, беглое легковесное впечатление, позволяющее, однако, составить поверхностное представление о том, кто перед вами; вот так и прихожая в доме или квартире своими обоями или облицовкой, запахом карри или фрикаделек сообщает вам что-то о хозяевах.

Для начала в дверь в двадцатые годы заходят работяги-строители. В тяжёлых башмаках и с подсумком для инструментов на поясе, сдвинув цигарку в уголок рта, отчего сигаретный дым собирается в маленькие облачка, которые развеиваются в воздухе и въедаются в стены и потолок.

Потом первые владельцы: профессор и ботаник Ральф Тамбс Люке и его жена Элиза Тамбс Люке. Преисполненные надежд и восторга, они входят в холл, заглядывают в гостиную, профессор хватает жену за руку, ему не терпится показать ей комнаты.

Здесь они будут жить. Она устроит в подвале детский сад, а Ральф будет преподавать студентам.

И вот уже топот детских ножек. Маленькие ботиночки 20-го и 21-го размеров стоят в прихожей. Крошечные курточки и варежки. Детский плач и смех. Разговоры о войне. О вторжении и оккупации.

Потом, через пару лет, стук в дверь.

Ральф открывает и видит солдат, с суровыми лицами и надраенными пуговицами на униформе.

– Ральф Тамбс Люке – это вы? – спрашивает один из солдат по-немецки, уверенный, что так же ему и ответят.

– А-а-а-а… да, – отвечает Ральф; в подвале шумят дети и слышится бодрый голос жены.

– Пройдёмте с нами.