Лексикон света и тьмы - Странгер Симон

Далее причёски. Никаких больше чёлок, которые падают на глаза, а вы откидываете их с лица элегантным движением головы. А также никаких косичек, хвостиков и локонов, которые можно поднять и заколоть шпильками. Прочь нафабренные усы, которые восковыми завитками застывают у щёк, но прочь и бороды, которые мягко лежат на подбородке, иногда вбирая в себя хлебные крошки или каплю соуса, и тогда жена, наклонившись, смахивает лишнее носовым платком.

Все намёки на индивидуальность, на личность должны отсутствовать, чтобы палач не узнал себя в лицах своих жертв. Такая дистанция необходима. Иначе следующий шаг станет невозможен, он будет ощущаться как убийство собственного отражения.

После обесчеловечивания можно начинать работы по сбору, сортировке и убийству заключённых. И делать её без включения чувств, упорядоченно, аккуратно, планомерно, так же, как продумывают систему мер по уничтожению крыс, если они заполонили город, разнося заразу и грязь и тем беспокоя жителей.

Дух времени в Тронхейме тридцатых годов потихоньку обесчеловечивал Гершона, и к началу войны он уже был исторгнут из большинства гражданских категорий, печальный список которых продолжал расти. Он больше не норвежец. Не студент. Не житель Тронхейма, не дровосек, не барабанщик, не любитель джаза, не бабник, не математик, не сын и не брат. Он еврей. А к евреям относятся с подозрением. То же самое происходит с его братом Якобом и матерью Марией. В квартире проводят обыск. Солдаты находят на столе Гершона фотографии арийских девушек. Его вызывают на допрос и предупреждают, чтобы он на пушечный выстрел не подходил к норвежкам, если не хочет отправиться к папочке в Фалстад. Засим его отпускают.

Всем в семье кажется лучшим выходом, если он переберётся в Осло и попробует прижиться там. Но быстро выясняется, что продолжать учёбу он не может, поскольку власти конфисковали все сбережения Комиссаров.

Друг отца соглашается помочь и берёт его счетоводом.

Остальных проходивших по делу о распространении новостей Би-би-си казнят. В том числе брата Марии.

Со временем у них конфискуют и квартиру тоже. Якоб поселяется в другой еврейской семье, Мария перебирается в пансионат. Тут до Якоба доходят слухи, что за ним с матерью ведётся слежка, и они решают тоже уехать в Осло. Наступает весна. Наступает лето сорок второго года, Гершон получает обрывочные сведения, что тебя отправили в Северную Норвегию в качестве переводчика для русских военнопленных, которые строят там вдоль дорог заграждения от снега. В записях Гершона о детстве и о том, как всё изменилось, я читаю (это папка переплетённых листов А4):

Весной 1942 года жизнь была скорее спокойная. Количество арестованных евреев оставалось небольшим, но синагогу в Тронхейме немцы отобрали, разорили и превратили в казарму. Несколько эпизодов настораживали, заставляя предполагать, что власти Тронхейма намереваются перейти к систематическим акциям. […] И вот 8 октября 1942 года и – шок.

8 октября сорок второго года на пороге комнаты Гершона, как всегда, лежит газета. Одеваясь, он слышит, что хозяйка плачет на кухне. Он стучится, приоткрывает дверь, и ему навстречу поворачивается хозяйка со свежей газетой в руках и непривычной жёсткостью во взгляде.

В газете написано, что накануне тебя расстреляли в Фалстаде вместе с ещё девятью узниками. Что ты стал одним из десяти казнённых в наказание за недавние диверсии, которые устроило движение Сопротивления: подрыв железнодорожных путей, чтобы блокировать поставки руды для нужд немецкой военной промышленности.

Газета называет вас искупительной жертвой.

Одновременно в городе вводится чрезвычайное положение.

Хозяйка кладёт руку Гершону на плечо. Он чувствует жжение в глазах, в животе затягивается узел, и странно немеет всё тело. Ему снова надо бежать из страны. Ему, маме и брату. Бежать немедленно. Он собирает вещи и трясущимися руками набирает номер брата. Просит его о встрече, прямо сейчас. Он не может произнести ни слова, не всхлипывая, как будто голосу нужно больше воздуха, чтобы звучать.

Несколько дней они живут у женщины, которая когда-то была их няней. Обстановка в доме чрезвычайно напряжённая. В любую секунду сюда могут вломиться немцы, и что тогда?

В конце концов муж няни приносит им адрес, где можно укрыться: у одной вдовы, в центре города. Услышав адрес, Гершон даже рассмеялся. Это соседний дом с Виктория-террасе, штаб-квартирой гестапо в Осло.

Д как «Доставка Карла Фредриксена» и как Достопримечательная оранжерея в Осло в районе площади Карла Бернера, куда каждый день пробирались евреи и участники Сопротивления, они прятались там среди горшков и зелени, дожидаясь отправки в Швецию силами группы, называвшей себя «Доставка Карла Фредриксена».

Всё началось 27 октября 1942 года. Ролф Сиверсен работал в оранжерее, осматривал ряды растений в горшках и вазах, убирал жёлтые листья, поливал ярко-зелёные лианы, когда вдруг заметил шевеление в углу за ящиками. Что такое? Зверь? Или злоумышленник?

Оказалось – четыре брата, четыре брата-еврея, они держали магазинчик неподалёку от оранжереи, но теперь были в бегах, скрывались, потому что их предупредили, что полиции дано задание арестовать в городе всех евреев мужского пола. Садовник знал их и решил им помочь, для чего обратился к друзьям, в том числе к владельцу транспортного бюро, и их стало четверо. Герд и Альф Петтерсен и Рейдар Ларссен. Приехал грузовик, чтобы вывезти четырёх братьев в Швецию, но что будет с другими, кто тоже сейчас где-то прячется? Братья написали имена знакомых, которым, вероятно, требуется помощь, чтобы бежать из страны. Герд взялась искать людей из списка, и, прежде чем первый грузовик добрался до цели, четвёрка спасателей стала планировать следующий рейс.

Остальное уже история. За шесть недель эти четверо норвежцев спасли от участи быть убитыми или депортированными в концлагерь около тысячи женщин, мужчин и детей. Евреев и участников Сопротивления с семьями.

Тысяча человек. Сколько у них уже народилось внуков и правнуков? И наоборот – сколько людей не были рождены по вине холокоста?

Семьдесят пять лет минуло с тех пор, как концлагеря были закрыты, могилы и расстрельные рвы обнаружены, а выжившие семьи обнаружили себя с жалкими крохами своего довоенного бытия. Сколько потомков было бы сейчас у шести миллионов евреев, если бы их тогда не убили? Пятьдесят миллионов? Больше?

И наоборот: спасённые, которые не остались бы в живых, если бы те четверо не рискнули ради них жизнью. Все те, кто бы не уцелел, закрой Швеция границу и отправь всех назад.

В январе 2017 года в Ратуше Осло на торжественной церемонии почтили память четверых участников «Доставки Карла Фредриксена» – тогда каждому из них присвоили звание «Праведник народов мира». Поскольку семья Рикки принадлежит к числу вывезенных и выживших, мы получили официальное приглашение на мероприятие. Прошли контроль безопасности и вошли в одни из огромных дверей. В Большом зале сидело несколько сотен человек, много пожилых, маленькие мальчики в кипах, что, вообще-то, редкость у нас.

Кое-кого в зале я узнал, поскольку накануне поучаствовал в исторической реконструкции: проехал маршрутом «Доставки» вместе с теми, кого вывезли этим рейсом, или теми, чьи родители таким образом спаслись от депортации в лагерь.

Стоял на удивление тёплый январский день, светило яркое-яркое солнце, я ехал в машине с сёстрами Мендельсон, дочерями вывезенного в Швецию беженца, и их знакомым, историком-любителем, он-то и подобрал меня на площади Карла Бернера, на месте, где в войну располагалась оранжерея Сиверсена.

Следуя тогдашнему маршруту, мы выехали из Осло, пересекли Лиллестрём, свернули на Фетсун, где понатыканные в реку столбы странным образом усиливали утреннюю тишину. Есть что-то магическое в рукотворных предметах, которыми больше не пользуются, но забывают на изначальном месте, безмолвных и покинутых. Мы проехали по мосту, грузовик «Доставки» тоже не мог его миновать, хотя на мосту часто стояли немцы, и въехали в лес. А там двинулись по лесной дороге; из-за сумрака под сенью раскидистых елей на ней нарос приличный слой льда. Наконец, припарковавшись, мы соединились с ещё двумя попутчиками, собиравшимися пересекать границу. Одного звали Фредди Малкович – дружелюбный, седовласый и невысокий господин 78 лет. Дорога была настолько скользкая, что мы семенили посерёдке, где её не разгладили колёсами совсем уж в каток, и Фредди рассказывал нам о своём рейсе «Доставки». Ему было четыре года, и он помнит, что его усадили вместе с мамой у самой кабины, кругом тесно сидели незнакомые люди. Брезент служил им крышей и скрывал от чужих взглядов. Он запомнил тишину, потому что им запретили говорить вообще – хоть слово, даже шёпотом, – пока они не доедут до Швеции. Поэтому под брезентом царила гробовая тишина. Только шум мотора, запах древесной щепы, использовавшейся как топливо вместо бензина, и теснота, отчего на каждом повороте тела вжимались друг в друга. Внезапно грузовик остановился. Пахнуло гарью. Брезент колыхнулся. Фредди слышал крики на норвежском и немецком, но только позже узнал, что произошло. Загорелся мешок со щепой, Петтерсен залез наверх и сбросил его. Потом вскинул руку в нацистском приветствии, адресуясь к охранникам, которые перекрыли дорогу, и заорал, чтобы они не стояли столбом, а помогали тушить пожар. Видимо, его голос звучал очень убедительно, потому что охранники тут же занялись горящим мешком, они сосредоточенно махали лопатами, засыпая его снегом, и больше ни о чём не думали, а грузовик поехал себе дальше, рассказывал Фредди со смехом.