Мисс Исландия - Олафсдоттир Аудур Ава

— А как насчет утра, до того, как ты уходишь в библиотеку?

— Утро не мое время, Гекла.

Когда поэт засыпает, я вылезаю из кровати, зажигаю лампу на письменном столе и открываю книгу.

Внезапно он открывает глаза. Сначала тихо лежит и наблюдает за мной, затем приподнимается. Хочет знать, что я читаю. Я протягиваю ему книгу, он рассматривает обложку, листает для вида и читает название.

Смотрит на меня.

— Это одна из книг твоего гея?

Хмурится.

— Иногда то, что ты читаешь, Гекла, ранит мой поэтический слух, — говорит он, снова ложится и отворачивается к стене.

Я думаю: у меня есть и то, и другое, но зарплата такая низкая, что мне никогда не удастся накопить на билет за границу.

Почтальон стоит на талом снегу на фоне рассвета цвета снятого молока и протягивает мне открытку. Гекла Готтскальксдоттир, читает он, и я знаю, что ему хочется спросить, кто это шлет мне открытки с красными тюльпанами и пишет, что скучает. Вторая открытка приходит через две недели. На ней Фредерик Девятый в полном облачении.

— Вижу, ты получила еще одну открытку от своего гея, — говорит поэт.

Потом приносят письмо в конверте. Он пишет, что сначала снимал комнату с завтраком, а теперь просто снимает комнату.

Затем признается:

Потом начинаются посылки с книгами, по книге в каждой посылке. Хожу за ними на почту.

В последующие недели получаю «Последние истории» Карен Бликсен (на вложенной в книгу открытке мой друг сообщает, что она также писала под псевдонимом Исак Динесен), «Улица моего детства» Тове Дитлевсен и «Свет» Ингер Кристенсен.

Однажды ночью просыпаюсь с желанием сочинять.

Сажусь на кровати, рядом горячее тело поворачивается на другой бок и укутывается в одеяло, набитое утиным пухом. Дышит глубоко и спокойно. Кот спит в нише под окном. На будильнике пять, и папа идет в овчарню кормить овец. Ночью ветер распахнул окно, на подоконнике белая корка. Набрасываю на плечи кофту поэта и иду на кухню за тряпкой, вытираю.

Мокрый снег стекает по стеклу, вожу пальцем ему вслед. На улице пустынная тишина, только чайка кричит.

Достаю из-под кровати печатную машинку, иду на кухню, ставлю машинку на стол и вставляю в каретку бумагу.

У меня в руке дирижерская палочка.

Могу зажечь звезду на черном небосводе.

Могу ее погасить.

Этот мир — мое изобретение.

Час спустя в дверях кухни стоит поэт в одних трусах. За ним приходит кот.

— Что ты делаешь? Пишешь? Я проснулся, а тебя нет. Я искал, но ты как сквозь землю провалилась.

Поэт — словно утомленный путник, пришедший издалека, словно не спал за стеной, а ходил по плоскогорью в поисках заблудшей овцы и нашел ее там, где меньше всего ожидал. Разве что искал меня во сне?

Он рассматривает листки на столе.

— Ты пишешь стихи?

Я смотрю на него.

— Только несколько строк. Не хотела тебя будить.

— Мне так не кажется. Здесь целая стопка бумаги.

Кот стоит у пустой миски, я встаю, достаю из холодильника молоко и наливаю в миску.

— Почему ты не сказала мне, что пишешь?

— Ждала подходящего случая.

— Что-то уже опубликовала?

Я в смущении.

— Да. Несколько стихотворений.

— Несколько стихотворений?

Он растерян и встревожен.

— Говоря конкретно — четыре стихотворения и два рассказа.

Он выдвигает табуретку и садится.

— Мое стихотворение лежит в редакции социалистической газеты три месяца, а у тебя уже опубликовано четыре стихотворения и два рассказа. И где опубликовала, позволь спросить?

— «Биртингур», «Моргунбладит», еще журнал издательства «Язык и культура».

Мне неловко.

— И два стихотворения в «Тиминн», — добавляю я, немного подумав.

— Пока я только пытаюсь, моя девушка — «Мисс Северное сияние», как тебя называет твой гей, — уже опубликовалась во всех ведущих газетах и журналах страны.

— Ну, это преувеличение. Кроме того, я печаталась под псевдонимом. Использовала мужское имя.

Он рассматривает меня с серьезным видом.

— А могу я поинтересоваться, под каким псевдонимом?

Я в замешательстве.

— Сигтриг из Саурар.

Он встает.

— Так это ты Сигтриг из Саурар. А мы-то думали, что это кто-то из нас. Но никак не могли понять, кто именно.

— И одно стихотворение как Бара Нотт.

— А мы решили, что Бара Нотт — это Эгир Скальдайокуль. Он так гордился собой, когда мы упомянули рассказ в «Моргунбладит». Всем своим видом давал понять, что знает больше, чем говорит. Только набивал трубку и молчал. Однако рассказ отличался от всего, что он нам когда-либо читал.

— На самом деле это мой ранний рассказ. Я сочинила его в восемнадцать. Сегодня пишу совсем иначе.

Поэт снова садится на табуретку и прячет лицо в ладони.

— Ты пишешь длинный текст? — спрашивает он тихо. — Я имею в виду — длиннее рассказа?

— Я собиралась рассказать тебе, что пишу, но хотела сначала закончить роман. Знала, что ты захочешь прочесть, но тогда у меня пропадет желание его дописывать.

Он смотрит на меня с недоверием.

— Ты пишешь роман?

— Да.

— Целую книгу?

— Да.

— Толстую?

Я колеблюсь.

— Больше двухсот страниц?

— Около трехсот.

Моторист, наш сосед, включил радио на всю катушку, чтобы не пропустить прогноз погоды. Мне нужно одеваться и идти на работу.

— Это твой первый роман?

— Я закончила две рукописи. Одна из них сейчас у издателя. Жду от него ответа.

Поэт подыскивает слова.

— Оказывается, поэт не я, а моя возлюбленная.

Он открывает холодильник, достает молоко и наливает себе в стакан.

Кот мяукает, его миска пуста.

— И скрывала это от меня. А я ни о чем не подозревал. Чувствую себя так, словно отстал на целый класс. Ты обогнала меня. Ты блестящий ледник, а я земляной холм. Ты опасна, я безвреден.

Мои объяснения не возымели действия. Поэт выбит из колеи.

— А гей об этом знает? О том, что ты пишешь?

— Да.

— И Исэй?

— Да.

— Все, кроме меня, знают, что моя девушка поэтесса.

Он стоит потупив взгляд.

— Ты приехала в город стать поэтом?

— Нет, работать.

Он встает.

— Я даже не подозревал, что ты хочешь стать одной из нас, Гекла.

Подхожу к нему, обнимаю и говорю:

— Пойдем ляжем.

И думаю: пойдем в кровать и накроемся одеялом, набитым перьями ворона, набитым черными перьями.

Поэт стоит у письменного стола и держит в руках лист бумаги. На проигрывателе крутится «Реквием» Моцарта.

Его губы шевелятся.

Он читает мою рукопись.

Кладу рубашки, которые забрала из прачечной по пути с работы, подхожу к нему и забираю лист.

— Я читал твою рукопись.

— Она еще не закончена. Я же просила пока не читать.

Стеклянная пепельница полна окурков.

Открываю окно.

— Ты не ходил на работу?

— Нет, плохо себя чувствовал. Уведомил, что болен.

Он садится на кровать, сажусь рядом с ним.

— Если бы все было как обычно, Гекла, я бы пришел домой обедать.

Он смотрит на меня.

— А ты не поставишь варить картошку, как делают другие женщины?

Я ничего не говорю.

Поэт убирает пластинку с проигрывателя и включает радио. Передают объявления.

Выключает радио.

— Нет, Гекла, ты не хочешь быть обычной женщиной.

Он встает и опирается рукой о стену. Склоняет голову на грудь. После трех недель переменной погоды наступила оттепель, по гофрированной крыше барабанит дождь.