Бабочка на ветру - Кимура Рей

Однако именно то лето оказалось для Окити необычным, хотя и начиналось как всегда. За день до большого гулянья в дверь салона кто-то постучался. Окити тут же отворила — и замерла на месте, не в силах пошевельнуться… хотела что-то сказать, но слова застряли в горле… прямо перед ней стоит Наоко, а рядом с ней — призрак из прошлого… Цурумацу… У Окити перехватило дыхание; возможно, если бы ноги повиновались ей, присела бы на корточки, чтобы не упасть без чувств перед нежданными гостями и избежать унижения. Но именно это и произошло — Окити потеряла сознание. Последнее, что услышала, — радостные слова Наоко:

— Окити, ты только взгляни, кого я к тебе привела!

Очнувшись, она увидела лица двух любимых людей и заулыбалась, не в силах еще проявить своей радости. Как странно они встретились на этот раз! Окити вспомнила тот день, когда впервые увидела Цурумацу: тогда тоже лежала, и ее мучила страшная боль, а он склонился над ней, чтобы узнать, что случилось с девушкой… Такое совпадение показалось ей забавным, и она даже стала смеяться, в нервном возбуждении не в состоянии остановиться. Годы отступили прочь — она будто вновь рядом с Цурумацу, в горах, где они ждали, пока тайфун, разрушивший их дома, утихнет… именно там они и повстречались.

Цурумацу почти не изменился, лишь несколько глубоких морщин отпечатались на лице и линия рта стала более суровой. Окити тихо застонала… начала уже забывать, как он хорош и как сильно она его любила…

Наоко трясла ее, сидящую на полу, за плечи:

— Окити! Окити, ты в порядке?

Та закрыла лицо руками… тут, рядом с ней, стоит Цурумацу, она должна выглядеть безупречно! А на кого она похожа сейчас?! В эту минуту ей прямо захотелось убить Наоко! Как посмела привести его сюда, в такое постыдное место, да еще не предупредив?! Увидел он, в каком она жутком состоянии! Раскрыла рот, чтобы сказать все это подруге, но не вымолвила ни слова — язык не повиновался. Самые отчаянные, безумные мысли закружились в голове, и она попыталась, собравшись с силами, подняться с пола.

Глава VII

Если бы жизнь была волшебной сказкой, они с Цурумацу обнялись бы, поцеловались и с той поры стали бы жить счастливо и больше никогда бы не расставались. Но это жизнь, ей не суждено превратиться в чудесную сказку… Окити еще сомневалась, стоит ли ей налаживать прежние отношения с Цурумацу, — прекрасно сознавала, что это еще больше осложнит для них все. Они постараются сделать все, чтобы вернуть прошлое, наверстать упущенное и заново разжечь пламя, потухшее много лет назад.

Только… вряд ли из этого получится что-нибудь хорошее. Слишком сильно они изменились, так много всего произошло за эти годы, и в конце концов их обоих ждет горькое разочарование. Лучше оставить все как есть и лишь изредка вспоминать о прекрасном прошлом — несбывшейся мечте, чистой и наивной… Как только туман перед глазами рассеялся, Окити прошептала:

— Пожалуйста, уходите! Мне нужно отдохнуть… побыть одной, в полном покое… Возможно, потом… когда мне станет полегче… мы снова ветре-тимся… — Она говорила это, а сердце безумно колотилось, словно умаляя их остаться.

Окити добралась до постели, легла, притворившись, что задремала; неожиданные гости на цыпочках вышли из ее комнаты. Только услышав стук деревянных сандалий Наоко по мостовой, она убедилась, что в салоне никого нет, и позволила себе подняться. Правильно ли она поступила? О, как хочется видеть Цурумацу — и она бросилась к окну… Там, на улице, пыталась высмотреть его и Наоко в толпе празднично разодетых горожан, но Цурумацу и подруга уже успели скрыться из вида. Не в силах больше сдерживать эмоций, Окити закрыла лицо руками и горько расплакалась. Слезы текли по щекам ручьями, но она не пыталась их остановить, давая выход всей грусти, не выплаканной за долгие годы разлуки.

Оплакивала утраченную молодость, своих нерожденных детей, существовавших только в ее мечтах; Наоко, ставшую такой некрасивой за время третьей, нежеланной беременности, да и вообще всех тех женщин, которые, как и она сама, не могли распоряжаться своей жизнью, управлять собственной судьбой. Рыдала оттого, что жестокий рок разбил все ее мечты и ни на что хорошее рассчитывать уже не приходится… Но больше всего ей обидно, что Цурумацу сам пришел к ней, а ей пришлось… прогнать…

Плакала она до тех пор, пока не выплакала все слезы; глаза высохли, она снова повалилась на постель и теперь уже заснула по-настоящему. А там, на улице, гуляли и веселились люди — праздник в самом разгаре. Окити же приснился чудесный сон — как бы в утешение: лето, когда впервые повстречалась с Цурумацу. Как гордилась она своим возлюбленным — юным красавцем плотником, с добрым сердцем и золотыми руками!

Конечно, ей хотелось выглядеть достойно рядом с ним; они с Наоко долго трудились над прическами и нарядами. Окити выбрала для себя прекраснейшее голубое кимоно — с веточками фруктовых деревьев, покрытыми красными и белыми бутонами. Что касается обуви, для такого торжественного дня она одолжила у матери изумительные сандалии — лучше не было во всем поселке. Наоко утверждала, что в такой жаркий день Окити вспотеет в своем наряде, но девушка ничего и слышать не хотела.

Голоса из прошлого заполнили подсознание, заманивая Окити в свое волшебное царство. «Ты такая красивая — глазам не верится!» — восхищенно произнесла Наоко. Так подруги готовились к летнему празднику в этот день, на редкость душный; вокруг летали назойливые мухи, но их никто не замечал — погода казалась замечательной. Еще бы — подруги молоды и полны жизненных сил, а впереди их ждет счастливое будущее!

Когда день кончился, жара спала и подул легкий вечерний ветерок, центральная площадь ожила; повсюду, покачиваясь на ветру, зажглись цветные фонари. У входа почти в каждый дом висели скромные, как и сама Окити, металлические трубочки — они нежно и весело позвякивали на ветру, вызванивая загадочные мелодии… Эта удивительная музыка ветерка всегда нравилась девушке, она могла слушать ее бесконечно.

Замечательный сон. Окити хотелось, чтобы он длился вечно… Когда она проснулась, вся в поту, то не сразу сообразила, где находится и что с ней только что происходило. Наконец поняла, что проспала весь день, — ночь уже. Бросилась к окну и, чуть отодвинув в сторону бумажную занавеску, выглянула наружу: толпы молодежи разошлись по домам, на опустевшей центральной площади тишина. Нарушало ее только отвратительное карканье черных ворон, питавшихся объедками, их оставили после себя беззаботные гуляки. Рано утром, с восходом солнца, сюда придут люди с соломенными метлами в руках и тщательно отскребут мостовую, очистят от мусора, который сами набросали вчера вечером, во время праздника. И снова на площади станет безупречно чисто.

Бумажные фонарики еще раскачивались на ветру, но свечи в них давно догорели. Ничего не изменилось в Симоде, летний фестиваль прошел точно так же, как прежде. Бумажные фонари использовались бережливыми горожанами из года в год: те же музыкальные металлические трубочки, выводящие мелодии от дуновения ветерка, украшали двери и окна жителей. Кто-то даже подвесил такой колокольчик в дверях «Йуме», и Окити услышала его скромный одинокий звон — он словно проверял звуком настроение новой хозяйки.

«Бедный колокольчик, — вздохнула Окити, — один-одинешенек, забытый каким-то беспечным гулякой, а ведь ему так хочется звенеть и доставлять кому-нибудь удовольствие!» И все же приятно слушать эту бесхитростную мелодию, теперь она сопровождает ее повсюду в доме, куда бы она ни отправилась… Окити вдруг почувствовала себя уже не такой одинокой.

На следующий день в дверь парикмахерской кто-то настойчиво постучал и на татами, тяжело дыша и неуклюже передвигаясь, ступила Наоко.

— Наоко! — удивленно воскликнула Окити. — Что ты здесь делаешь? Разве тебе не нужно сейчас быть у себя дома, рядом со своей семьей?!

— Знаю, все знаю! — отмахнулась Наоко. — Но я должна была прийти к тебе, убедиться, все ли у тебя в порядке и оправилась ли ты после того, что я тебе вчера устроила, сама того не желая. В обшем-то, теперь, оглядываясь назад, понимаю — поступила по-детски, пожалуй, наивно: вот так неожиданно, ни о чем тебя не предупредив, привела Цурумацу… Прости меня! А теперь, если ты не против, я хотела бы с тобой поговорить. Но, может быть, ты сейчас занята и тебе некогда беседовать со мной?