Бабочка на ветру - Кимура Рей
Как-то раз Наоко пришла к Окити и сообщила ей потрясающую новость: до нее дошли слухи, что в Симоду вернулся Цурумацу и снова занимается в поселке плотницким делом. Сердце бешено заколотилось, в голове закрутился целый вихрь вопросов. Правда ли, что Цурумацу снова в Симоде? Сколько же прошло времени со дня их последней встречи… так много лет они не виделись; каким он стал, насколько изменился; помнит ли ее, не забыл ли всего, что когда-то было между ними?..
Но затем мысли ее опустились на грешную землю: он узнает, какой репутацией пользуется в Симоде ее салон-парикмахерская, да и сама хозяйка… Ей даже почудилось, что Наоко куда-то ушла и голос ее раздается издалека:
— И знаешь, что еще говорят? Что он так и не женился! Может быть, у вас все опять сладится и судьба даст вам еще один шанс?
Окити только отрицательно замотала головой и решительно заявила:
— Нет, никогда уже ничего не будет как раньше! Наше время кончилось — истекло, когда меня увезли к Тоунсенду Харрису! Неужели не понимаешь — с тех пор произошло так много всего, а некоторые вещи нельзя стереть из памяти и потом всю жизнь делать вид, что их вовсе не было. Перестань мечтать, Наоко, мы с тобой уже не дети!
Но тут заметила, как расстроилась Наоко, сжалилась над ней и продолжала уже более мягко:
— А ты навсегда осталась романтической натурой, моя дорогая! Наоко, ай-ай-ай, как тебе не совестно так рассуждать?! И это говоришь мне ты — замужняя женщина, почтенная мать семейства, имеющая двоих детей, да и третий уже на подходе?! Неужели до сих пор не поняла, что счастье и счастливая жизнь существуют только в сказках — вымышленном мире, который мы в детстве себе воображали!
— Зато ты ничуть не изменилась —. все такая же красавица. — Наоко печально вздохнула, будто не слыша укоризненных слов Окити. — Уверена, Цурумацу снова влюбится, едва увидит перед собой такую привлекательную женщину… Не хочу, конечно, вмешиваться в твою личную жизнь и навязывать собственное мнение, но ты так долго страдала… и я желаю тебе только счастья, сама ведь знаешь…
— Ни о чем не волнуйся и не старайся мне льстить, — спокойно ответила Окити. — Изменилась я настолько, что иногда не узнаю своего отражения в зеркале. И не стремлюсь к счастью, — по-моему, оно кратковременно, не может длиться долго. Единственное, чего мне хочется, так это покоя. Но никогда не добьюсь его, если впущу в свою жизнь призрака из прошлого, по имени Цурумацу… — Она помолчала. — Вот мы встречаемся, пускаем друг друга в свою жизнь… прошлое все равно встанет между нами. Как забыть, что я предала его, а он меня?! Воспоминания эти, как ядовитая лоза, обовьют наши сердца, задушат самые добрые наши чувства, которые, возможно, еще существуют в нас. Лучше оставить все как есть! Тогда можно хоть изредка тешить себя приятными воспоминаниями о давно ушедших днях и…
Внезапно она услыхала тихие всхлипывания — Наоко отвернулась в сторону, стараясь скрыть свое состояние.
— Наоко, Наоко, что с тобой?! Что случилось?!
Подруга не отвечала, и Окити, испугавшись, не стряслось ли с ней чего-то плохого, в отчаянии принялась трясти ее за плечи:
— Наоко, милая, да что с тобой приключилось?! Неужели что-то с малышом?! Оставайся здесь, не двигайся с места! Сейчас сбегаю за врачом, он тебе обязательно поможет!
Обезумев от страха за подругу, наспех подобрала кимоно и собралась бежать за помощью, однако Наоко остановила ее:
— Нет-нет, погоди, не надо никуда торопиться… с малышом все в порядке, — заговорила она. — Все дело в том, что…
Наоко молчала лишь несколько секунд, а потом ее будто прорвало — пыталась выговориться разом, снять с себя бремя вины, оставившее не один шрам на ее израненном сердце:
— Видишь ли, Окити, я хочу убедиться кое в чем и узнать правду. Дело в том, что одна мысль страшно мучила меня все эти годы… Ты ведь никогда не обвиняла меня в том, что произошло с тобой, верно? Ну, я имею в виду тот самый день, когда мы с тобой ходили в купальню. Ведь не уговори я, чтобы мы прогулялись до дома через центральную площадь, Тоунсенд Харрис не увидел бы тебя и не заставил покинуть семью! А я… я с тех пор места себе не находила, все укоряла себя — виновата только я одна! Долго думала, почему все это не случилось со мной, — тогда я знала бы, за что мне пришлось так страдать. Но потом поняла… может, это хоть чуточку утешит тебя. Это ты была настолько красива, что он не сдержался, а не я… Он и выбрал тебя.
Окити долго молчала, эмоции переполняли ее — перехватило дыхание. Наоко, пытаясь понять, о чем сейчас думает подруга, внимательно смотрела на нее; потом закрыла лицо руками и расплакалась.
— Ты винишь во всем меня, я уже поняла… — всхлипывая, еле слышно произнесла она. — Не захочешь больше видеть меня — пойму… Но все-таки скажи мне сейчас хоть что-нибудь…
— Наоко, дорогая моя, все эти годы ты напрасно терзала себя! Мысль, что во всем виновата только ты, ни на минуту не посещала меня! Мне и в голову такое не пришло бы, поверь!
Окити говорила горячо, искренне… Наоко поняла, что эти слова идут из самого сердца, и испытала облегчение.
— В том, что случилось со мной, никто не виноват. Так было угодно Богу, судьбе, и своей участи я не избежала бы в любом случае. Неужели ты не поняла этого?
В тот вечер Наоко шла домой, чувствуя, что камень свалился с души: совесть ее чиста, на сердце легко. Сейчас даже крики двоих ее горластых ребятишек ничуть не сердили ее и больше не действовали на нервы. Она избавилась от тяжкого бремени вины, и сейчас у нее удивительно спокойно на душе.
А в салоне осталась измученная, уставшая от страданий Окити. Понимала, конечно, что, успокаивая Наоко, говорила от ума, не от сердца. Всегда мечтала о разделенной любви, надежном мужчине рядом, об ощущении безопасности, никогда не покидавшего ее Цурумацу, пока не настал тот страшный день, когда Тоунсенд Харрис отобрал у нее надежду на счастье.
Как бы ей сейчас хотелось почувствовать себя в объятиях сильных мужских рук! И чтобы при этом не было в голове у этого мужчины ни капли похоти, а только нежность и чистая любовь… как когда-то давно между ней и Цурумацу.
На следующий день, как только двери «Йуме» распахнулись, чтобы принять случайных посетителей, которые все же изредка захаживали сюда, Окити приняла твердое решение никогда больше не вспоминать о Цурумацу, пусть это мучительно больно. Ей и так хватило хлопот и неприятностей, когда пыталась спасти салон и не дать ему окончательно утонуть в море злобы и ненависти. Она задавала себе вопрос: «Неужели я была так глупа все это время, что смела надеяться, будто Цурумацу помнит и любит меня? Наверняка уже все обо мне знает и, скорее всего, презирает и ненавидит за то, что я сделала со своей жизнью… как и все жители Симоды».
В тот вечер, впервые за долгие недели, Окити сильно напилась — откупорила бутылку, даже не дождавшись, когда из салона уйдет последний посетитель. Продолжала пить до тех пор, пока ее не охватило ощущение безудержной радости; все проблемы и заботы куда-то исчезли, одиночество перестало мучить, последние грустные мысли пропали.
К этому времени на здоровье и внешности Окити начало сказываться многолетнее пьянство. Да, она еще красива, но кожа болезненно желтела, а силы иной раз покидали ее и она не вставала с постели целый день. Пришло время ежегодного летнего праздника-фестиваля, а она стала пить еще больше. Теперь ее не останавливали даже мольбы и уговоры Наоко. Боялась Окити этих праздников и каждый год с ужасом ожидала наступления этого времени года, любимого для всех жителей Симоды.
Окити не любила фестивалей, наверное, еще и потому, что эти дни напоминали ей счастливые моменты собственного прошлого, когда они с Цурумацу, по-летнему празднично разодетые, радостные, гуляли по улицам поселка. На них любовались, завидовали, их окружали многочисленные друзья, и одинокие, и семейные. И казалось тогда, что нет числа этим друзьям и всегда их будет столько и даже больше… Фестивали, праздники — все это создано для веселых друзей и счастливых семей, а у нее теперь никого, и она возненавидела любые торжества.
