Захар Прилепин - Дорога в декабре
Шея деловито лазает по шкафам на кухне.
Амалиев, доселе стоявший у входа, бочком входит и начинает поднимать крышки кастрюль на плите. В кастрюлях суп и каша. Скворец, пошлявшийся по залу, хватает семейный альбом, лежащий за стеклом объемного серванта.
Одна из женщин почему-то начинает плакать.
Скворец часто поднимает на нее глаза и, не глядя, листает альбом.
— Ну-ка, стой! — тормозит бездумное движение его пальцев Язва. — Отлистни-ка страничку!
Парни быстренько сходятся, чтоб посмотреть на заинтересовавшую Язву фотку.
На поляроидной карточке изображена та из сестер, что плачет, в обнимку с каким-то бородатым парнем. Может, муж, может, брат, может, дружок. На плече у него висит «калаш». Морда наглая, ухмыляется.
— Кто это? — спрашивает Гриша.
Женщина начинает плакать еще громче.
Шея берет тетку за локоть и уводит ее в ванную.
Старшая сестра рвется было за ней, но ее усаживают на стул. Она делает еще одну нервозную попытку подняться и получает звонкий удар ладонью по лбу.
Скворец в каком-то мандраже начинает открывать двери шкафа. Последняя дверь не сразу поддается, Саня дергает сильнее, и на него вываливается из шкафа человек. Кто-то из наших сдуру щелкает затвором, хотя стрелять явно не в кого: выпавший из шкафа оказывается стариком лет семидесяти.
Его обыскивают, хотя сразу видно, что в обвисших штанах на резинке и до пупа расстегнутой грязно-белой рубахе оружия не спрячешь.
— А чего вы его засунули? — удивляется Хасан, толкая старшую сестру. Она быстро, перемежая русские слова с чеченскими, начинает говорить, что солдаты убивали всех, изнасиловали соседку прямо в подъезде, и деда ее застрелили и бросили из окна, и еще что-то, — полный беспредел творили злые «срочники», даже всех чеченских пацанов перестреляли. И вот за старика, за отца, она тоже боится.
Появившийся из ванной Шея велел забрать обнаруженного старикана с собой.
— А бабу? — предложил Язва.
— Да хули ее тащить, здесь у каждой второй муж воюет… — ответил Шея.
— Может, она и вправду не знает, где он, — добавил он, подумав.
— Вот если ее за ноги подвесить, то она вспомнит где, — отвечает Язва. — Или хотя бы по каким дням он заходит домой за хавкой.
— А где ее подвесить? — спрашивает Шея.
— Да прямо в «почивальне».
— Семеныч не даст.
Непонятно, шутят они или не совсем.
— Не, давай вернемся, — останавливается Язва уже на лестнице. — Пойдем ее… уломаем поговорить на предмет местонахождения супруга, — теребит он Шею. — Я там пассатижи видел. И утюг. Все для ответственной беседы.
— Хорош! — одергивает его взводный.
Другие квартиры в доме пусты. Кое-где стоит старая обычная мебель, раскрытые шкафы с пустыми вешалками, разбитые телевизоры, кресла с выдранным нутром.
Останавливаемся покурить на одной из лестничных площадок. И тут Амалиев, оставленный ниже этажом на площадке с начисто вынесенным окном наблюдать за улицей и домами напротив, передает по рации:
— Вижу движение вооруженных людей!
Сыпемся по ступеням к Амалиеву. Шея орет матом, чтоб не грохотали, не суетились, не светились и вообще на хер заглохли все. Комвзвода осторожно присаживается возле бледного Амалиева.
— Где? — спрашивает он почему-то шепотом.
— Вон, на третьем этаже!
Шея приглядывается.
— Может, обстреляем? — шепотом спрашивает взводный.
— Не надо, они уйдут… — говорит Амалиев и оборачивается на парней, чтобы его поддержали.
— Не, надо обстрелять, — задумчиво говорит Шея, глядя в бинокль.
Стоит тяжелая пауза, все щурятся и смотрят на противоположные дома.
— Вот Семеныч руками машет, — продолжает Шея, — сейчас мы его обстреляем…
— Какой Семеныч? — удивляется Амалиев.
— Ты не в артиллерии служил, Анвар? — начинает первым смеяться Язва. — Из тебя бы вышел офигенный наводчик!
Анвар разглядел наших на другой стороне улицы.
Через десять минут мы собираемся возле зачищенного дома. Группа, отправившаяся с Семенычем, задержала двух побитых жизнью чеченцев трудноопределимого возраста. Ну, лет за сорок, наверное, каждому. Рядом с нашими — два в высоту, полтора в плечах — добрыми молодцами чичи смотрятся как шкеты. Спортивные штаны с отвисшими коленями усугубляют вид.
Вызываем с базы приданные нам «козелки», чтобы отвезти добычу.
Усаживаем чеченцев в машины, на задние сиденья: двоих — в один «козелок», задержанного нами старика — во второй. Язва едет старшим.
Я по приказу Шеи усаживаюсь рядом с водителем во втором «козелке». Со мной Скворец, все время поглядывающий на чеченского старика.
Мы трогаемся, проезжаем всего метров сто, и я вдруг понимаю, что у меня разом отказали все органы, что мой рассудок сейчас двинется и покатится, чертыхаясь, назад, к детству, счастливый и дурашливый. В нас стреляют. Откуда я не увидел. Почему-то мне показалось это совершенно неинтересным. Я зачарованно взглянул на дырку в брызнувшей мелким стеклом лобовухе. Потом, неожиданно для себя самого, ловко открыл дверь, вывалился на дорогу, одновременно снимая автомат с предохранителя, и в несколько кувырков скатился к обочине, в кусты.
Оборачиваюсь назад: Санька Скворец сидит за машиной на корточках и вертит головой. Возле машины лежит, поджав ноги, дед-чеченец.
Водителя не видно.
«Козелок», ехавший впереди нас, снесло на противоположную обочину; из парней, бывших в нем, я тоже никого не вижу.
Куцый вызывает по рации меня и Язву. Тянусь к рации, чтобы ответить, и слышу, как Язва отвечает первым, чуть срывающимся голосом:
— На приеме!
— «Семьсот десятый» на связи! — кричу и я.
Семеныч немедленно отвечает:
— Займите позицию и не высовывайтесь! Стреляют из домов впереди вас!
«Займите позицию…» — передразниваю я Куцего и ловлю себя на мысли, что меня все происходящее как-то забавляет, кажется веселым, неестественным. Война началась уже, а я все еще жив! Значит, все замечательно! Все просто чудесно! Только руки дрожат…
Я поворачиваю голову к Скворцу, машу ему рукой.
«Ляг!» — показываю. Он не понимает.
— Саня, ляг!
Чеченцы стреляют очередями откуда-то спереди. Я вижу, как несколько пуль попадает в машину, одна разбивает зеркало заднего вида.
«А если взорвется? — думаю. — В кино машины взрываются…»
Саня, тоже понимая, что в машину стреляют, дергается, не знает, куда деться.
— Давай сюда! — кричу.
Санька привстает на колено и, зажмурившись, в два прыжка летит ко мне.
— Водюк где? — спрашиваю.
— В канаве лежит с той стороны.
