Захар Прилепин - Дорога в декабре
Мы подходим, от вида трупа я невольно дергаюсь.
Чувствую, что мне в глотку провалился хвост тухлой рыбы и мне его необходимо изрыгнуть. Отворачиваюсь и закуриваю.
В глазах стоит дошлое, будто прокопченное тельце со скрюченными пальцами рук, с отсутствующей, вспузырившейся половиной лица, где в красном месиве белеют дробленые кости.
Астахов подходит в упор к трупу, присаживается возле того, что было головой, разглядывает. Я вижу это боковым зрением.
— Дим, ты поройся, может, у него зубы золотые были, — предлагает Астахову Язва, улыбаясь.
— Мужики, это ж пацан! — восклицает Астахов. — Ему лет четырнадцать!
— Все собрались? — оглядывает парней Семеныч. — Шея! Костя! Не расслабляйтесь, выставьте наблюдателей… Ну что, все целы? Никого не задели?
Мы возвращаемся к машинам.
В первом «козелке» с вдрызг разбитой лобовухой сидят два чеченца — те самые, которых мы везли на базу. Оба мертвые. Вся кабина в крови, задние сиденья сплошь залиты.
У второго «козелка» все на том же месте валяется старичок, живот щедро замазан красным; остывает уже.
— Четыре — ноль, — смеется Язва.
— Вот бы так всегда воевать, чтоб чичи сами друг друга расхера-чивали! — говорит Астахов.
— Сплюньте! — отвечает им Семеныч.
VIЧищу автомат, нравится чистить автомат. Нет занятия более умиротворяющего.
Отсоединяю рожок, передергиваю затвор — нет ли патрона в патроннике. Знаю, что нет, но, однажды забыв проверить, можно угробить товарища. В каждой армейской части наверняка хоть раз случалось подобное. «Халатное обращение с оружием» — заключит комиссия по поводу того, что твой однополчанин дембельнулся чуть раньше положенного и уже отбыл в гробу на свою Тамбовщину или Смоленщину с дыркой во лбу.
Любовно раскладываю принадлежности пенала: протирку, ершик, отвертку и выколотку. Что-то есть неизъяснимо нежное в этих словах — уменьшительные суффиксы, видимо, влияют. Вытаскиваю шомпол. Рву ветошь.
Снимаю крышку ствольной коробки, аккуратно кладу на стол. Нажимаю на возвратную пружину, извлекаю ее из пазов. Затворная рама с газовым поршнем расстается с затвором. Следом ложатся на стол газовая трубка и цевье. Скручиваю пламегаситель. Автомат становится гол, легок и беззащитен.
«Скелетик мой…» — думаю ласково.
Поднимаю его вверх, смотрю в ствол.
«Ну ничего… Бывает и хуже».
Кладу автомат и решаю, с чего начать. Верчу в руках затворную раму, пламегаситель, возвратную пружину… Всё грязное.
Приспускаю возвратную пружину, снимаю шляпку с двух тонких грязных жил, мягко отпускаю пружину. Разобрать возвратный механизм, а потом легко его собрать — особый солдатский шик. Можно, конечно, и спусковой механизм извлечь, сделать полную разборку, но сегодня я делать этого не буду.
Большим куском ветоши, щедро обмакнув его в масло, прохожусь по всем частям автомата. Я даже себя так не мою.
В отверстие в шомполе продеваю кусочек ветоши, аккуратно, как портянкой, обкручиваю кончик белой тканью. Лезу в ствол. Шомпол застревает: много накрутил ткани. Переворачиваю ствол, бью концом шомпола, застрявшим в стволе, об пол. Он туго вылезает с другой стороны ствола, на его конце, как флаг баррикады, висит оборванная черная ветошь…
Автомат можно чистить очень долго, к примеру, весь световой день. Когда надоест, можно на спор найти в автомате товарища грязный уголок, ветошью, насаженной на шомпол, ткнувшись туда, где черный налет трудно истребим, в какие-нибудь закоулки спускового…
Пацаны, как всегда, смеются чему-то, переругиваются.
Язва, хорошо пострелявший, покидал все донельзя грязные механизмы автомата прямо в банку с маслом. Задумчиво копошась ветошью в «калаше», прикрикивает на дурящих пацанов:
— Не мешайте мне грязь равномерно по автомату размазывать…
Кто-то из пацанов, устав копошиться с ершиками и выколотками, делает на прикладе зарубку. Дима Астахов делает две зарубки.
— Хорош, эй!.. — говорю я. — Сейчас вам Семеныч сделает зарубки на задницах… Автоматы казенные.
Женя Кизяков аккуратно вырисовывает ручкой на эрдэшке жирную надпись: «До последнего чечена!»
— А вы знаете, какая кликуха у нашего куратора? — говорит Плохиш.
— Какая?
— Черная Метка. Он куда ни попадет, там обязательно что-то случается. То в окружение отряд угодит, то в плен, то под обстрел. Все гибнут, — заключает Плохиш и обводит парней беспредельно грустным взглядом. — Ему одному хоть бы хны.
Плохиш затеял разговор не случайно — завтра наш отряд снимается на сопровождение колонны, чин едет с нами. Тут остаются лишь Плохиш с Амалиевым, начштаба и ровно столько бойцов, чтоб хватило выставить посты на воротах и на крыше.
Десять машин уже стоят во дворе. Десять водил ночуют у нас.
Собираем рюкзаки: доехав, дай-то Бог, до Владикавказа, ночь мы должны переждать там.
Парни, несмотря на новости от Плохиша, оживлены. Почему хорошие мужики так любят куда-нибудь собираться?
На улице полил бешеный дождище, и посту с крыши пришлось спрятаться в здание — переждать. Но через полчаса Семеныч заставил пацанов вернуться обратно на крышу и отмокать там.
Полночи лило.
Наутро мы — Язва, Скворец, Кизя, Астахов, Тельман, я и двое саперов — встаем раньше остальных, в полпятого утра. Надо дорогу проверить — вдруг ее заминировали за ночь. Черная Метка приказал, будь он неладен.
Хмурые, оделись мы, вышли в коридор. Филя, весело размахивающий хвостом, был взят в компанию. Каждый, кроме Язвы, посчитал важным потрепать пса по холке.
— Вы куда собрались-то? — интересуется Костя Столяр, его взвод дежурит на крыше.
Никто не отвечает. Хочется сострить, но настроения нет.
Костя посмотрел на саперов с миноискателями, увешанных крюками и веревками — для извлечения мин, и сам все понял.
— Одурели, что ли? — спрашивает Костя. — Пятнадцать минут назад стреляли.
— Откуда? — спрашиваем.
— Из хрущевок, откуда.
Подтянутый, появляется Черная Метка.
— Готовы? — интересуется.
— Темно на улице… — говорит сапер Федя Старичков. — Я собаку свою не увижу!
Филя крутится у ног Феди, словно подтверждая правоту хозяина.
Черная Метка смотрит на часы, хотя наверняка только что видел, что там со стрелками.
— Колонна должна выйти через пятьдесят пять минут, — отвечает он.
— И стреляли недавно… — говорит Астахов.
Черная Метка, не глядя на Астахова, говорит Язве как старшему:
— Давай, прапорщик, не тяни.
— Сейчас перекурим и пойдем, — отвечает Язва.
Пацаны молча дымят. Я тоже курю, глубоко затягиваясь.
