Элис Петерсон - Спустя десять счастливых лет
«Не плачь, Бекка. Положа руку на сердце, я того не стою», – говорит Олли, когда я гордо возвращаю нашу фотографию обратно на каминную полку, на прежнее место рядом с часами.
– Бекка? – Я не заметила, как в гостиной появился папа.
Разворачиваюсь к нему. Он бросает взгляд на фотографию. Кажется, ему стыдно, и он не знает, что сказать. Только позвякивает мелочью в кармане брюк.
– Мы с твоей матерью… сомневались, что ты захочешь видеть эти фотографии по всему дому, мы не знали…
– Он же существовал, – говорю я. – Мое свадебное платье висело в шкафу у Пиппы. Сейчас его там нет.
Папа кивает.
– Мы отнесли его на чердак.
– Меня не надо беречь, папа. Олли больше нет, но я хочу сохранить память о нем.
– Понимаю. Конечно. Мы поступили неправильно. Прости, пожалуйста, Ребекка.
Когда мы с Одри отправляемся к Джанет с мясной запеканкой, которую приготовила мама, я чувствую себя Эммой из романа Джейн Остин, что относит еду бедным и нуждающимся.
«Только у вашей семьи может быть собака, которая не любит гулять», – говорит Олли, когда Одри останавливается посреди тротуара и отказывается двигаться с места.
Олли любил эту псину, но стоило ей оказаться чуть ближе, он отступал назад со словами, что ни у кого во всей Англии не воняет из пасти столь жутко. А я, посмеиваясь, спрашивала почему только в Англии.
– Ну давай, милая, – уговариваю я Одри и тяну за поводок. Она неохотно трогается с места.
Джанет живет в паре минут ходьбы от моих родителей, в небольшом домике у извилистой и узкой дороги под названием Уайтшут-лейн. Когда я была маленькая, Джанет часто приходила к нам на Рождество. Семьи у нее здесь нет – муж умер, а сестра живет за границей. Наверное, Джанет было лет шестьдесят, когда она впервые пошла с нами в церковь петь рождественские песни. На ней было красивое пальто, меховая шаль и шляпа с изящным пером. Пиппа считала, что Джанет лишняя на нашем семейном празднике. Помню, как однажды расстроилась сестра, что в пудинге именно Джанет попалась очередная серебряная монетка, завернутая в фольгу. А мне вот нравилось, когда она у нас гостила. В комнате становилось светлее, когда Джанет прибывала с подарками и коробками печенья. Она дарила мне альбомы для рисования с красками и всегда хотела посмотреть на мои работы.
– У тебя дар, Ребекка, – говорила она.
Джанет разводила собак, поэтому я часто приходила к ней, когда рождались щенки. Пиппа же предпочитала кошек.
Мама говорит, что у Джанет началась макулодистрофия, что с где-то семидесяти лет она начала терять зрение. Сейчас ей восемьдесят четыре.
Стучу в дверь. Тут же лает собака. Я жду. И жду…
– Разрази меня гром! – восклицает Джанет.
Она одета в красно-желтую твидовую юбку чуть ниже колен и длинную голубую кофту с глубокими карманами поверх кремовой шелковой блузы. Однако я уверена, что Тринни и Сюзанна найдут что сказать про ее коричневые тапочки из овчины, которые довершают образ.
– Проходи, проходи!
К Одри, размахивая хвостом, подбегает цвергшнауцер, но тут же нарывается на рычание.
– Одри! Веди себя прилично!
«Одри-Вонючка позорит всю семью!» – снова смешит меня Олли.
Джанет ведет меня по коридору мимо развешанных по стенам наград, собачьих медалей и портретов собак. Фоном гремит «Реквием» Моцарта.
– Таким был Джексминс Клаудиус Максимус. – Джанет указывает белой тростью на картину над камином, где изображен ризеншнауцер. Из-за бородки и обвисших усов он больше похож на аристократа, чем на пса.
Джанет на ощупь касается кнопки проигрывателя и выключает Моцарта. Рядом лежит страничка из газеты.
– О! Ты наверняка знаешь! – вдруг восклицает Джанет, просматривая кроссворд при помощи увеличительного стекла. – Исполнительница песен «Покер фейс» и «Папарацци», два слова по четыре буквы, первая «эл».
– Леди Гага.
– Хм-м-м? – Джанет вскидывает подбородок.
– Гага. Г-а-г-а. Ну, как гуси-гуси, га-га-га. Сумасшедшая, – корчу я рожицу.
– Леди Гага… – Джанет аккуратно вписывает буквы в клеточки. – Какое чудесное имя! Вот бы с ней познакомиться.
Сунув запеканку в холодильник, я следую за Джанет в гостиную. Здесь все больше похоже на музей. На резном столике стоит телефон с крупными цифрами, рядом с фотографией в рамочке, где пара вышла из церкви и идет дальше. Присмотревшись, я различаю лицо девушки в длинном белом платье с отороченными мехом рукавами и откинутой вуалью. Это Джанет. Темные волосы едва достают до плеч. Она неотразима. Ее спутник намного старше.
– Грегори, – говорит она, понимая, которую фотографию я изучаю. – Были женаты двенадцать лет.
– Каким он был? – спрашиваю я, вдруг осознав, как мало знаю про Джанет и ее прошлое.
– Святым, – смеется она. – Ведь ему приходилось терпеть меня. Во время Второй мировой он служил в Колдстримской гвардии. Хотя никогда мне об этом не рассказывал. Храбрый был человек. Мы жили в Кембридже, когда поженились. Он преподавал историю, больше всего на свете любил читать. А еще он писал очаровательные письма. Наверное, в гробу там вертится из-за всех этих фейсбуков и тветтеров.
– Твиттеров, – поправляю я с улыбкой.
Джанет переводит взгляд на меня.
– Так, а теперь расскажи-ка, как сама поживаешь.
Ну почему, когда этот вопрос задают с таким сожалением в голосе, мне хочется плакать?
Она крутит сапфировое кольцо на костлявом пальце, изуродованном артритом, и терпеливо ждет, понимая, что я пытаюсь сдержаться. Обходится без «время все лечит».
«Мы не плачем и не ноем, а собираемся с силами и продолжаем», – как наяву слышу ответ мамы, когда я в детстве спрашивала, почему на летних каникулах она всегда с Пиппой.
– Тяжело, да? – выручает меня Джанет. – Тому, кто остался.
За чашечкой чая я вдруг начинаю рассказывать Джанет про решение вернуться домой.
– В Лондоне я не могла поверить в его смерть. Хотела ходить на работу, держать мысли в узде, не вспоминать про Олли. Рассчитывала, что на работе мне будет куда лучше, чем погрязнуть в жалости к самой себе дома, но дело в том, что… – Я колеблюсь, не зная, как выразиться.
– Скорбь все равно берет свое.
Киваю, вспоминая, как Глитц говорил, что мне надо ехать к родителям.
– Я ни с чем не справлялась, а когда узнала про ребенка… можете представить себе потрясение. О, Джанет, я должна быть сильной. Это дар свыше. Раз уж я беременна, то не имею права сдаваться. Я хочу быть хорошей матерью.
– Ты смелая девочка, – произносит Джанет, вытирая глаза платком. – Все у вас с ребеночком будет хорошо.
После второй чашки она делится со мной рассказом об их с Грегори жизни в Кембридже. Показывает фотографии, письма, которые он писал своей сестре во время Второй мировой войны. Я прошу напомнить про брошь – серебряную звезду с красным крестом посередине, которую Джанет прикалывала к кофте. Никогда в детстве не видела ее без этой броши. Джанет говорит, что это Колдстримская звезда.
