Андрей Шульгин - Слёзы Анюты
Улица, на которой оказалась баба Надя, была совершенно ей незнакома. Дряхлая память не могла подсказать старухе, куда следует идти, чтобы выйти к трамвайной остановке, на которой она сошла вслед за мальчиком. Прохожих тоже не было видно. Не зная, что делать, баба Надя побрела улицей в ту сторону, которая показалась ей похожей на бессонницу сорокалетней женщины.
Осень корчилась в судорогах вокруг бабы Нади, но та продолжала идти незнакомой улицей неведомо куда. Неожиданно улица упёрлась в маленький сквер. Сквер походил на рыбу, вынутую из воды и брошенную на песчаный берег. В нём чувствовалась какая-то безысходность. В центре сквера высилась мраморная плита с выбитыми на ней словами, подле плиты горела спичка Вечного огня.
Баба Надя удивлённо-настороженно вошла на территорию сквера, и тут же ощутила напряжённое молчание исходящие со стороны густо расставленных в сквере скамеек. Неожиданно возле мраморной плиты баба Надя заметила человека, сидящего на корточках и держащего свои вытянутые руки над пламенем. Мужчина был очень плохо одет, его волосы свивались в нечёсаный клубок цвета уличной грязи, а в губах таилась загадочная ухмылка парашютиста, выпрыгнувшего из самолёта без парашюта. Кроме него и бабы Нади в сквере больше никого не было.
Баба Надя подошла к мужчине и стала рассматривать его тянущиеся к огню руки. Руки были худые, только ладони очень крупные, а каждый палец упирался прямо в вечность. Мужчина тоже заметил бабу Надю, он, не вставая и даже не поворачиваясь в её сторону, послал старухе воздушный поцелуй, а потом сказал:
— Всех расстреляли.
Баба Надя, смотрела на него, и в её дряблых глазах мерцали искорки непонимания.
— Вот, читай, — мужчина вскинул руку, указывая на выбитые в мраморе слова.
НА ЭТОМ МЕСТЕ, В 1942 ГОДУ ГИТЛЕРОВЦАМИ БЫЛИ РАССТРЕЛЯНЫ ЧЛЕНЫ ПОДПОЛЬНОЙ АНТИФАШИСТСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ НАШЕГО ГОРОДА.
Баба Надя молчала.
— Меня били, — вновь заговорил мужчина, — били весь день и полночи. Холеный немецкий офицер, что-то кричал мне в лицо, но переводчик всё время задавал лишь одни вопрос: «Кого ещё из участников организации ты знаешь?» Я не помню, назвал я им все имена или нет. Моё сознание растворилось в беспамятстве, от бесчисленных ударов и страха. Да, страха! Я очень боялся смерти! Очень!
А поутру нас привели сюда. Там были все. Был Серёга Мельник, Игорь Дрозд и Капа Ветлина и другие, имен которых я не помню. Они взяли всю нашу ячейку. Суки! Нас заставили рыть могилу. Самим себе! Я не мог рыть. Они перебили мне руку — был открытый перелом. Осколок кости разорвал мясо, кожу и торчал наружу. Я не мог держать лопату. Могилу рыли Игорь и ещё какой-то парень, такой чернявый с маленькими усиками. Они лучше других перенесли пытки. Стойкие были ребята. Молодцы! Потом нас построили. Напротив меня стоял молоденький парнишка, мальчик ещё. Лет девятнадцать, от силы. Он смотрел и ухмылялся. Я сначала не мог понять почему, но потом заметил, что смотрит он на мою руку. Тогда я догадался, его кривая усмешка была вызвана тем, что я — находящийся за секунды до смерти, бережно заматывал кровоточащую конечность в грязную тряпку. Это, наверно, и вправду выглядело смешно. Со стороны.
По команде офицера стоящие напротив нас солдаты вскинули шмайсеры. Там был короткий миг — между его командой и той секундой, когда они начали стрелять. Мгновение, не больше. Никогда не слышал такой тишины. Я в эту минуту понял, что значит — звенящая тишина. Она, в самом деле, звенела. Так-то. А потом… потом началась пальба. Меня буквально перерезало напополам. Боль! Боже, какая это была боль! Но об этом не расскажешь — самому в моей шкуре побывать надо. Вот. Затем я умер. Это оказалось не так уж и страшно. Обидно только было. Что мертвый, и всего-то.
Баба Надя всё так же молчала. Мужчина поднял на неё суровый, как кнут деревенского пастуха, взгляд и неожиданно заорал:
— Это ты нас сдала, сука! Ты! Тебя единственной не было здесь с нами! Тебя не расстреливали и не закапывали в грязную канаву! Мразь! Сволочь! Паскуда!
Мужчина хотел было вскочить на ноги, видимо, для того, чтобы броситься на бабу Надю с кулаками, но тут нога его неожиданно подвернулась, и он, охнув, рухнул плашмя на пламя Вечного огня. Через секунду он был весь охвачен беснующимся на его одежде огнём. Он катался по бетонным плитам, выл, изрыгал какие-то проклятия.
Опомнившаяся баба Надя бросилась прочь. Но мужчина не хотел отпускать её просто так. Кое-как поднявшись на ноги, пылающая фигура стала двигаться следом за ней. Он постоянно падал, но вставал и продолжал идти вслед. Баба Надя бежала из последних сил. Однако расстояние между ней и горящим мужчиной только сокращалось. Ей уже казалось, что нет спасения, мгновение, он догонит её и прижмёт к себе, превратив обоих в одну горящую свечу. Но вдруг она поняла, что, сама того не желая, выбежала к трамвайной остановке, где в этот момент как раз притормозила вытянутая туша трамвая. Баба Надя с невиданным для её годов проворством забралась на его подножку. Захлёбывающаяся в собственном крике, пылающая фигура тоже попыталась заскочить в трамвайный салон, но в самый последний миг перед ней захлопнулись двери. Трамвай дёрнулся и начал движение, увозя бабу Надю всё дальше и дальше от верной гибели.
Баба Надя лежала на трамвайном полу, оставленная силами и раздавленная морально. Её дыхание было сперто, а чувства, как птицы, то скрывались за облаками беспамятства, то появлялись перед ней вновь. Она не помнила, сколько времени провела в этом состоянии.
Наконец, сознание бабы Нади настырным птенцом продолбило клювом понимания толстую скорлупу замутнённости. Она приподняла голову и огляделась. Этот трамвай разительно отличался от того, в котором она ехала давеча. Хотя бы тем, что был пуст. Огромный вытянутый салон пялился на бабу Надю прямыми рядами свободных сидений. За трамвайными окнами неудавшимся серым тестом сгущалось плотное месиво сумерек.
Стеная и кряхтя, баба Надя поднялась на ноги. Одутловато плюхнулась на ближайшее сидение. И стала ждать. Ничего не происходило. Трамвай всё так же катил сквозь сумеречный город, очертания домов и улиц всё больше и больше разъедались тьмой. Марево сна цеплялось за бабу Надю ловкорукой обезьяной. Под мерный стук трамвайных колёс её голова начала неспешно клониться к груди. Череда сонных образов заскользила перед её разворошённой памятью. Один из образов вертлявой шавкой приплясывал вокруг старухи, все намереваясь ухватиться за её грёзы зубами. Баба Надя привиделась сама себе, ещё юная, в лёгком цветастом платье, под дешёвым ситцем которого томно извивалось нерастраченное девичье тело. В своём видении баба Надя шла по длинному коридору, покрытому мягкими ворсистыми дорожками, навстречу высокому белокурому офицеру, на чёрной, прекрасно сидящей форме которого, на рукаве, распластал крыла орёл, сжимавший когтями заключённую в круг свастику. Офицер, глядя на приближающуюся Надю, отворял на своём продолговатом лице широкую улыбку и протягивал к девушке руки. Баба Надя вздрогнула и прогнала дремоту. Липкое чувство вины заскользило обратно в недра души, оставляя после себя только лёгкую прохладу позора.
Баба Надя вдруг поняла, что трамвай так ни разу нигде не остановился. А ведь она ехала уже долго. И ни одной остановки! Куда же он едет так долго!? Город за окнами бесповоротно провалился в темноту осенней ночи, и в каком направлении несётся трамвай, понять было невозможно. Баба Надя беспомощно завертела головой. Неожиданно оказалось, что баба Надя в салоне не одна. На самом первом сиденье трамвая баба Надя разглядела незамеченную ранее женскую фигуру в плаще, чёрная копна длинных волос которой мерно покачивалась в такт движению. Удивлённый взгляд бабы Нади толкнул в спину женщину, и та обернулась. Это была молодая девушка с лицом, похожим на младенческое посапывание. Карие глаза девушки прищурились на бабу Надю, излучая пристрастие проведшего весь день в засаде снайпера. Девушка встала с места и уверенным шагом направилась к бабе Нади. Когда она была уже рядом, баба Надя поняла, что это кондуктор. В одной руке девушки была пригоршня мелочи, в другой пачка билетов. Вблизи кондуктор напоминала стакан для чая, в который по ошибке налили денатурат.
— Оплатите проезд, пожалуйста, — ровным, как бетонная плита голосом, произнесла девушка-кнодуктор.
Баба Надя заёрзала рукой внутри кармана, нелюбимым ребёнком топырившимся на её заношенном платье. Карман был пуст. Баба Надя уже давно не носила с собой деньги, но всё время забывала об этом.
— Проезд будем оплачивать? — в голосе кондуктора задребезжала струна недовольства.
— Нет у меня, — только и сумела вымолвить растерявшаяся баба Надя.
— Ни у кого поначалу нет. Но ведь платить-то надо!
Слова девушки-кондуктора были непонятны бабе Наде, но она отчего-то согласилась.
