Евгения Кайдалова - Дело кролика
Собачья свадьба уже почти достигла проезжей части. На другой стороне шоссе начинались пустыри с раскинувшейся на них стройкой. И вот там-то Муля будет уже вне досягаемости…
Любка только сейчас услышала натужный, смешанный со скрежетом рев. По пустынному с утра шоссе двигалась колонна танков. Шла она быстро и не признавала на своем пути никаких задержек, точно спешащее на водопой стадо слонов. Тяжелые гусеницы последовательно корежили асфальт, и прямо под них сейчас летели одержимые половыми инстинктами собаки.
В ужасе приседая, Любка заорала так, что кобелей разметало в разные стороны. Муля припала к асфальту метрах в пяти от адских машин. Любка подходила к ней уже совершенно обессиленно, едва переставляя ноги; она захлебывалась в собственных слезах.
— Сука, дрянь, — ревела Любка, — потаскуха… Убью сейчас! — завопила она, приблизившись к Муле вплотную и не зная, чем замахнуться: ногой или поводком.
Муля оценила обстановку и перевернулась на спину, беззащитно задирая лапы. Перед Любкой возникла картина, полная вселенского трагизма: танки идущие сеять смерть и маленькая собачка, обреченно лежащая брюшком кверху в страшной близости от огнедышащей колонны. Глаза собачки мученически устремлены в беспросветное небо. На какой-то момент Муля на фоне танков затмила верещагинские черепа в «Апофеозе войны».
Не решаясь дать пинка живому шедевру и яростно всхлипывая, Любка подобрала бессильно раскинувшуюся Мулю и с дрожью в руках потащила прочь.
На обочине шоссе она наткнулась на генерала. Тот стоял навытяжку и с непредусмотренным уставом сиянием на лице отдавал честь проходящим танкам. Впадая в транс, Любка решила, что не надо никак на это реагировать, а лучше двигаться домой.
У подъезда ей встретился Валентин Сергеевич. На этот раз у него был вид декабриста, добровольно идущего на Нерчинский рудник. Валентин Сергеевич тащил множество сумок.
— Я не знаю, к чему все идет, Люба… Не знаю, не знаю! Только что звонил Артем, он продолжает стоять у «Белого дома»… Вот ведь юношеский максимализм! Просил сделать, все от меня зависящее для защиты демократии… — Валентин Сергеевич нервно посмеялся, — вот несу ему термос, еды, пару свитеров…
Любка поднялась на пятый этаж к тете Ане. После пережитого ужаса она не могла оставаться одна. Ей нужно было сесть и выговориться.
У тети Ани, как всегда, оказалось не заперто: она была глуховата и часто не слышала звонки в дверь. «А что брать у бедной пенсионерки?» — вздыхала тетя Аня на вопрос, не боится ли она воров.
— Тетя Аня, это — я! — крикнула Любка, заходя.
Тетя Аня не слышала, разговаривая в соседней комнате по телефону:
— …Вы записываете, девушка? Я диктую: Коновалов Артем, квартира номер шестьдесят, в числе первых отправился к зданию Совета Федерации противостоять восстановлению законной власти. Следующий — Валентин Гнедко, еврей по матери, ранее неоднократно высказывавший диссидентские взгляды… Алло, девушка! — визгливо сорвалась тетя Аня, — девушка, не вешайте трубку!
Трубку, видимо, повесили, потому что тетя Аня злобно шлепнула своей о рычаг и вновь начала набирать номер. Любка тихо подступила ближе и пригляделась: 09.
— Алло, справочная? Примите от меня справку…
С кружащейся от обилия впечатлений головой Любка поднялась к себе, открыла дверь и уронила Мулю на пол. Та встала, отряхнулась, примирительно помахала хвостом и пошла на кухню посмотреть, не осталось ли еще еды. Любка села на коридорную тумбочку, приминая пепельницу и щетку для волос. Даже в ночном кошмаре ей не могло привидеться, чем бывает чревата течка у собак, начавшаяся в дни военного переворота.
Вечером Любка гладила, стоя перед телевизором. Новоиспеченный комендант Москвы — военный с неправдоподобно квадратным лицом — объявлял о наступлении комендантского часа.
— Слышала? К теще завтра не поедем! — довольно предупредил жену Олег.
В углу ссорились дети. Мишенька построил что-то из обувных коробок, и к нему упорно лезла Настя, грозя разрушить все сооружение.
— Настька, уйди! — сурово шипел ее брат. — Не видишь — приватизировано!
По телевизору началась пресс-конференция членов ГКЧП.
— А где Горбачев-то? — удивилась Любка, вглядываясь в лица за длинным столом.
— В Крыму, дура, под охраной.
— Че его охранять-то?
— Чтобы новый указ не издал.
— А эти не издадут? — боязливо спросила Любка.
Олег хохотнул:
— Что они себе враги, что ли?
Любка пригляделась к гкчпистам: уж скорее они напоминали врагов рода человеческого, чем своих собственных. Нового указа не предвиделось, и успокоенная Любка продолжала гладить.
— Муля, фас ее! — возмущенно кричал Мишенька, указывая на сестру. — Все на защиту частной собственности!
Муля демонстративно отвернула морду к стене. Она то сонно посапывала, то вскидывала мохнатые уши, заслышав какое-нибудь шевеление на лестнице. Находясь взаперти, Муля, тем не менее не теряла революционной бдительности. Любка замечала ее порывы и с тоскою прикидывала, что же может готовить грядущий день.
Наутро она затянула мулин ошейник так, что та принялась возмущенно корябать его лапой. Любка сурово дернула поводок. Муля с нарочитым смирением подалась вперед и пошла, энергично повиливая задом и размахивая хвостом во все стороны.
У подъезда пока что было пустынно. Любка напряженно высматривала, не подходят ли кобели, и Муля занималась тем же самым. Однако против всех ожиданий дверь жалостно скрипнула и на крылечке появилась тетя Аня. Она была с саквояжиком а la мадам Шапокляк.
— Му-уленька наша гуляет! — присюсюкивая умилилась тетя Аня. — На-ка вот, поди сюда!
Муля заинтересованно махнула хвостом и задрала морду.
Тетя Аня вытащила из саквояжика окаменелую от времени сушку и, заигрывая, потрясла над мулиным носом:
— Служи! Служи!
— Служу Советскому Союзу! — гаркнул шедший от газетного киоска генерал. В руках у него был ворох листовок, напечатанных на бумаге туалетного типа.
Муля села и зевнула. Тетя Аня поджала губы и бросила ей сушку. Муля попыталась ее разгрызть, но не преуспела в этом и выплюнула угощение на асфальт.
— До чего страну довели! — тетя Аня с ненавистью покачала головой. — Честные люди ничего, кроме хлеба не видят, а у «челноков» его даже собаки не едят.
— Ничего-ничего! — радостно сказал генерал. — Вернется эта Светка — и с челноком у ткацкого станка будет стоять; как ей и положено, лимите!
Тетя Аня повздыхала и раскрыла саквояжик;
— Посмотри-ка, Любонька, что вот здесь написано? Мне соседка записала адресочек, а я теперь и прочитать не могу.
— Первый Зачат… Зачатьевский… — Муля взволнованно завиляла хвостом, и Любке срочно надо было принять дисциплинарные меры, — Первый Зачатьевский, а дом не то один, не то четыре. А что там, тетя Аня?
— Пожертвования там принимают народные, — с достоинством сказала тетя Аня, — трудовые наши сбережения; а кто и последнюю копейку отдает!
Тетя Аня стала класть адресочек обратно и, потеряв бдительность, распахнула саквояж чересчур широко. На Любку завораживающе блеснуло золото; множество цепочек и несколько толстых браслетов, как змеи обвивавших вычурно-крупные, усаженные жемчугом броши. Тетя Аня быстро защелкнула ободранный сейф.
— Это на что же деньги собирают?! — еле выдохнув, выговорила Любка.
— На восстановление истинной власти! — сурово и скорбно объявила тетя Аня.
— Это какой?
Тетя Аня чуть прищурилась, на глаз прикидывая любкину политическую ориентацию.
— Настоящей власти, Любонька, настоящей! — заверила она и скромненько зашаркала по асфальту.
Чтобы прошло наваждение от тетианиного золота, Любка, вернувшись домой, стала стирать. Это была ее любимая домашняя работа: глажение требовало гораздо большей сосредоточенности и нервного напряжения, а готовка налагала повышенную ответственность за результат. Любка любила стирать, а еще заниматься уборкой. И пару часов она спокойно и добросовестно возилась с бельем, а Муля отравляла ей любимое занятие настолько, насколько могла. Треклятая потаскушка словно прилипла к входной двери, тыкалась в нее носом, принюхивалась и возбужденно повизгивала, если по лестнице в это время проходил с собакой кто-нибудь из жильцов. Незнакомцы за дверью всегда реагировали на мулины позывы адекватно: они начинали упираться, хрипеть на поводке, тянуть хозяев в сторону любкиной квартиры, душераздирающе скрести когтями по кафелю и под конец отчаянно лаять, когда хозяева, пересилив своих любимцев, все-таки утаскивали их в нужном направлении. Муля разочарованно опускала хвост, но не сходила с боевых позиций. Вскоре сцена повизгивания, скрежета и лая повторялась с небольшими изменениями.
