Колин Джонсон - Новые рассказы Южных морей
И он вручает судье две отпечатанные на машинке страницы. Судья напяливает очки и изображает на лице глубокую задумчивость. Уличный шум заполняет зал суда. Фараон шаркает огромными ногами. То и дело кто-то кашляет. Слышно чье-то тяжелое астматическое дыхание.
Судья разглаживает лоб и поднимает глаза.
— Подсудимый, займите, пожалуйста, свидетельское место.
Никакого специального свидетельского места нет и в помине, значит, он просто должен подняться и сделать шаг вперед.
— Вы пишете в своем заявлении, что не верите в бога?
— Ну.
Ангел-хранитель толкает его в бок.
— Нет, сэр.
— И поэтому вы не хотите присягать на Библии?
— Нет, не хочу.
— Тогда дайте честное слово, что будете говорить правду.
— Я? Честное слово?
И опять Робинсон толкает его в бок.
— Хорошо, сэр.
— Вот так-то лучше. Почему вы совершили преступление?
Он отчаянно хватается за брошенную ему соломинку надежды.
— Я не мог найти работу, не было денег. Я хотел есть, и надо было платить за комнату.
— А вы пытались найти работу?
— Нет.
— Зачем вы взяли одежду?
— Моя совсем истрепалась и вышла из моды. Я не хотел выделяться из толпы. Вы знаете, как они смотрят, если кто плохо одет.
— Надеюсь, ты правильно ответишь на мой вопрос. Чувствуешь ли ты себя виноватым в том, что сделал?
— Нет. Я голодал, и мне надо было платить за комнату. У этих праведников есть все, что нужно и мне, и даже намного больше. Они живут в роскоши.
— Что значит слово «праведник»?
— А, обыкновенные люди, те, кто любит работать и все прочее.
— Ты говоришь так о порядочных людях. — Он опять читает что-то в бумаге. — И воспитатель, и полицейский — оба утверждают, что у тебя в комнате большая коллекция грязных книжонок — всякая там уголовщина. Тебе нравятся такие книги?
— Раньше я думал, это то, что надо. Теперь мне скучно их читать. Я теперь вообще ничего не читаю.
— Как я понял, ты часто бываешь в молочном баре?
— А куда мне еще ходить? В лагерь? Там только и делают, что пьют и дерутся. А в молочном баре я могу послушать музыку и поболтать с кем-нибудь.
— Насколько я понимаю, там собирается определенная группа молодежи, которую называют «шпана». Ты тоже считаешь себя шпаной?
Я стараюсь найти правильный ответ на этот вопрос.
— Ну?
— Нет… сэр.
— Кем же ты считаешь себя?
— Думаю, я поклонник современной моды, сэр.
— Да? Значит, по-твоему, между ними есть разница?
— Да, есть, сэр. Я…
— Может быть, разница заключается в том, что шпана ходит с велосипедной цепью, а «поклонник современной моды» с ножом и кастетом?
Судья взглядом показывает на улики. Это шутка, и приглушенный смех эхом разносится по залу.
— Можешь сесть. Перерыв десять минут. Мистер Робинсон, будьте добры пройти со мной.
Семнадцать, семнадцать, погулял — теперь плати. Король из бара не должен быть похожим на праведников. Семнадцать, и второй суд… Он король из бара, и не праведник.
Возвращается судья.
— Обсудив дело с воспитателем подсудимого, я не нашел смягчающих вину обстоятельств. Посему, не имея в своем распоряжении ничего, что стоило бы принять во внимание, я считаю своим долгом приговорить сего юношу к тюремному заключению. И выражаю искреннюю надежду, что это послужит хорошим уроком и ему, и всем прочим.
Его бледное, пустое лицо поворачивается к подсудимому:
— Восемнадцать месяцев принудительных работ. По месту заключения тебя подвергнут медицинскому обследованию и будут лечить, если это необходимо.
Получай, приятель. Ничего себе подарочек. Восемнадцать миленьких месяцев на полном обеспечении и в приятной компании. Все старые школьные дружки, и на каждом старый школьный галстук…. «Мальчики, мальчики, избегайте греха. Избегайте плохих компаний!» Восемнадцать миленьких, мерзких месяцев… все пропало. Пусть все эти грязные подонки сгорят в адском пламени.
Когда подсудимого выводят из зала суда, он смотрит в окно на небо. Облака бегут рысью, стремясь закрыть последний чистый кусочек. Он идет в туалет, и там его выворачивает наизнанку. Ангел-хранитель предлагает ему сигарету…
Кто-то хлопает его по спине.
— Привет, друг!
— Привет, друг! — как попугай повторяю я. — Куда направляешься?
— Никуда. Гуляю.
Я оглядываюсь и вижу Джеффа, вместе со мной освобожденного из тюрьмы.
— Привет, приятель, — говорю я снова. — Как там твоя куколка с выпуклостями?
— Очень я ей нужен, — говорит он. — Ей теперь подавай много денег.
— Ага, — отвечаю я. — Ага. Все они такие.
— Но я-то адски ее хочу.
— Значит, тебе так ничего и не перепало? И не в чем покаяться?
Он отводит взгляд в сторону.
— Я адски ее хочу.
— Ага. Как листья. Как весна.
— Эй, ты что?
— Как ад. Как огонь. Как жизнь.
— Эй! С тобой все в порядке?
— Ага. Конечно. Ты хочешь эту свою толстую куколку. Она хочет толстый кошелек. Ты не получил ее. Она не получила его. Ну и что?
Он садится возле меня, достает из кармана бутылку и разливает остатки содержимого в два стакана.
— Друг, я не знаю, что мне делать, — говорит он. — Все то, о чем мы спорили там в тюрьме, есть бог или нет. И о Христе — бог он или обманщик, а может, его вовсе нет?. Помнишь?
— Ага. — Я отпиваю из стакана и, не отрываясь, смотрю на большое винное пятно на стене. — Ну и что?
— Послушай, у тебя мозги лучше, чем у меня, — говорит он. — Лучше, чем у всех, кого я знаю. Если то, что ты говорил, правда… если ты еще… если это все выдумано специально для нас, чтобы они всегда оставались наверху…
Я смотрю на него. Он хочет, чтобы я сказал ему, потому что ему надо получить свою толстую кралю и он готов на все, лишь бы достать денег.
Одним глотком допиваю ром и поднимаюсь.
— Совершайте свое спасение сами. У меня другие проблемы.
— Значит, ты передумал? Хочешь стать честным?
Я молчу.
— Я думал, в тебе что-то есть, — говорит он. — А теперь я понял: ты такой же, как мы все. Ты тоже боишься.
— Кто сказал, что я боюсь?
— А может быть, ты исправился, — говорит он печально.
— Да, как дьявол.
XIIВина больше нет, поэтому мы плетемся к стойке, заказываем кока-колу и возвращаемся обратно за тот же стол.
— Хорошо повеселился? — спрашивает Джефф.
— Нет, — отвечаю я. — Обычно. Попал к университетским, думал, они получше, а они еще хуже, чем шпана. Богатые, вот и выходят сухими из воды.
— Что-нибудь придумал? — спрашивает он.
— А как же, — вру я. — Хочу для начала выбраться из города. Дерьмовый город.
— И я тоже, — говорит он. — Хорошо бы уехать отсюда и забыть о ней, вот только не знаю куда. Говорят, можно получить работу на пшенице, но я никогда не был в тех местах.
Я спрашиваю его, где точно, и он называет мой родной город.
— Ага, — говорю я. — Вот здорово было бы найти там работу. Просто здорово.
— Ты там кого-нибудь знаешь, да?
— Еще бы. Все они там с добрейшими, с лучшими намерениями, и их милые детишки тоже, те, которые избивали меня в школе. Да… Теперь они, наверное, все выросли. Здоровые тупые деревенщины с бараньими мордами и набитым пшеницей брюхом.
Я чувствую, как прежняя ненависть поднимается во мне вновь разгорающимся пожаром.
— Меня выставили оттуда для моего же блага, когда мне стукнуло девять. И направили прямехонькой дорожкой в ад. Ага. Точно. Представляю, каков теперь этот городишко и его граждане, с их-то славой радушных хозяев. Всегда открытый дом. Всем, чем богаты, парень. Бери, что хочешь. Они позеленеют от счастья, когда увидят меня.
— Значит, не пойдет, — говорит Джефф. — А я-то думал, если найду кого, чтоб не одному, то рискну…
— Ты и нашел, — отзываюсь я.
— Ты что?
— Я часто думал поехать и потрудиться для них. Так идем!
— Ты спятил, — останавливает меня Джефф. — Туда добрая сотня миль.
— Девяносто восемь. А если на красивой новой машине?
— Ха! Ты, наверное, еще пьянее, чем кажешься.
— Тогда за дело. Идем.
— Мы не можем.
— Почему? — Мне становится смешно. — Будем ждать Годо?
— Кого?
— Да так. Один приятель. Литературный.
— Такое надо серьезно обдумать, — говорит Джефф.
— Послушай, друг, — я понижаю голос. — Я обдумывал это в деталях все последние восемнадцать месяцев. Оставалось только назначить время. Да еще добыть фонарик и кое-какие инструменты.
— Угу, — отвечает он, — да еще красивую машину.
— Ну, это-то не проблема.
— Я дал себе слово больше не делать глупостей. Не хочу еще раз попасться.
— Как знаешь, — говорю я ему. — Я тебя не заставляю. Не хочешь — не надо. Но то твое дельце с машиной — сущая глупость. И правильно, что ты попался.
