Яков Рахманов - Судьба, или жизнь дается человеку один раз…
Я бегом побежал на стоянку, расположенную в шести километрах внизу в долине реки. Когда я, запыхавшись, влетел на стоянку, на меня почти никто не обратил внимания. Все были увлечены выяснением отношений между подвыпившими рабочими. «Все прекратить! Чаю и приготовить двух коней, шеф серьезно ранен», — выпалил я и лег, прикрыв глаза. Когда, отдышавшись, я поднялся, разборка близилась к кульминации: у одного дерущегося был нож, у другого — хорошая сучковатая дубина. Удар сапогом в основание кисти обладателю ножа и резкий хук под его челюсть. Второму — в пах ногой, он согнулся и получил удар с размаху обеими ладошками по спине. Ошарашенные зрители поняли, что дополнительных объяснений не будет, а следующая очередь — за ними. Через пять минут лошади стояли оседланные, а мне несли чай. Я кратко объяснил обстановку, показал место на карте, где, в случае чего, нас искать, приказал запрячь еще пару лошадей и по возвращении геологов из маршрута идти к нам через три–четыре часа. По долине я очень быстро доскакал до гор, то рысью, то переводя лошадей в галоп. Первый километр подъема, на протяжении которого еще была растительность, мы преодолели полубегом. Лошади стали взмокать: и я понял, если не остановлюсь, могу их загнать. Своего состояния я не ощущал, наверху был мой раненый друг, и больше в данный момент для меня ничего не существовало. Лошади отдышались, остыли, начали щипать хиленькую траву. Мы стали подниматься напрямую вверх по склону, который становился круче и круче. Лошади смогли теперь подниматься только змейкой. Первый же курумник задвигался подо мной и копытами передовой кобылы, глыбы и камни устремились вниз, угрожая сломать ноги второй лошади. Она забеспокоилась и рванулась вбок, остановил ее повод, привязанный к первой лошади. Потревоженный курумник, с большей скоростью потек вниз, грозя увлечь нас за собой. Я успел перерезать повод, и лошади выскочили из смертельно опасного курумника, таща меня за собой. Я взмок. Следующие курумники мы по возможности обходили или я переводил лошадей без связки по одиночке. Когда мы поднялись, мокрые и напряженно дышащие, к тому месту, где я оставил своего шефа, то увидели, что наш раненый сидит и пьет чай у затухающего костра. Мы немного отдохнули, отдышались, Владимир Владимирович почти самостоятельно забрался в седло, и мы, избегая риска сломать ноги или шеи, стали спускаться вниз, по водораздельному более длинному и безопасному склону. В лагере, сдав раненого Валерке Нечипоренко, я вырубился напрочь от переживаний и усталости до утра. Ребята, сварив кровохлебку — сильнейшее кровеостанавливающее средство и антисептик, ничтоже сумняшеся зашили рану через край, как зашивают дырку на одежде. Тем не менее, через пять дней шеф чекилял, как ни в чем не бывало, на выструганном костыле. Утром он давал нам указания и советы, как качественно и с наименьшими затратами выполнить ближайшие маршруты. Через неделю мы свернули лагерь и перекочевали на другое место.
Лошади, кочующие с геологами, подчиняются в своем поведении одной самой опытной кобыле или жеребцу, если таковые есть в табуне. На ночь лошадиному предводителю и еще паре сноровистых коней спутывают передние ноги. Они могут ходить, пастись, но спутанными далеко не уйдут. Иногда путы рвутся или развязываются, тогда кони, в поисках хорошей травы или, найдя какой–то свой старый след, за ночь могут уйти достаточно далеко. Опытный каюр обычно тратит не больше часа на поиски лошадей. Наш Гришка утром приводил лошадей через десять–пятнадцать минут. Он знал все их повадки: по откушенной травинке определял, сколько времени прошло, после того как ее откусили, а по наклону этих же травинок и по следу от копыта узнавал направление движения лошадей. Мы были абсолютно уверены в его способностях. Так же как в его ежевечернем одном и том же высказывании. Гришка, просидев полвечера, наблюдая за нашей камеральной работой или игрой в преферанс, поизносил: «Однако, спать пойду. Завтра рань вставать, опять исть». Каждого вернувшегося из маршрута он усаживал около себя и устраивал с пристрастием допрос: — «Пурундук видел? Пелка видел? Куропатка или клухарь видел? Расамаха видел? Олень видел?». Так, перечисляя всю таежную живность и коверкая русский язык, он доходил до медведя. В случае положительного ответа сыпалась масса дополнительных вопросов о том, куда и как шел зверь или летела птица, что они ели, лежали или сидели. При неполноценных, с его точки зрения, ответах и наблюдениях он всегда ругался: «Какой, однако, твой клаза плохой, ничего не видит!». Иногда, выслушав всю информацию, брал свою старенькую, но надежную берданку тридцать второго калибра и уходил. Возвращался Гришка максимум через два–три часа всегда с добычей от куропаток до оленя. Очень редко он возвращался понурый и выдавив из себя: «Однако, попадай нету», уходил спать.
На этот раз Гришки не было до обеда. Мы поняли, что сегодня и, скорее всего, завтра никаких маршрутов не будет, надо искать лошадей. Гришка вернулся к трем часам: «Однако, они ночь копытили. Ночка, однако, распуталась. Напала на старый след. Могут, однако, в Балыгычан уйти, нада искать». За два дня мы исходили всю округу. Следы обрывались в болоте или в руслах рек и ручьев. На третий день решили, что Гришка пересечет всю долину реки сверху от стоянки, я — снизу. Мы вымотались за два дня. Я снял ремень, на котором у меня висели нож, компас, пистолет «ТТ» и пошел вниз, неоднократно пересекая долину, чтобы подсечь последний наиболее свежий след и определить его направление. Часа через три я обратил внимание на полукруглую вмятину, в которой поднимались травинки. Обрадованный я наклонился, чтобы определить, в какую сторону направлена предполагаемая вогнутость от следа лошадиной подковы. Меня смутили продолговатые ямки на выпуклой стороне следа. Они походили на следы от когтей. В лицо мне пахнуло горячим звериным смрадом — в двадцати сантиметрах от моего носа выдохнул огромный медведь. Инстинктивно хлопнул руками по бокам. Пистолет и нож в палатке на стоянке… Следующая мысль — демитилфтолатом брызнуть в глаза (ядовитое антикомаринное средство, попав в глаз сразу на мгновенье ослепляет, вызывая резкую боль и обильные слезы). Подсознание выбрало единственно правильную реакцию. Прозвучал первобытный человеческий рык, я думаю такой же, какой издавали мои предки при встрече с пещерным медведем. Медведь вытянулся во весь рост, развернулся на 180 градусов и сделал гигантский прыжок. Из него в мою сторону вылетела грязно–бурая вонючая струя — с медведем от неожиданности и страха приключается «медвежья болезнь». Следующие свои действия я не помню. Стоя в воде в отвернутых на всю длину болотных сапогах, вставив два пальца в рот, я оглушительно свистел. До края сапог вода не доходила около сантиметра. Медведь с сумасшедшей скоростью несся по осыпи вверх по склону сопки. Раздалось тихое «кря, кря». Прижухавшись под кустом, сидела утка с выводком утят. Медведь, унюхав еду, скрадывал ее, ничего не видя и не слыша вокруг. Я в таком же состоянии распутывал следы. Так мы встретились нос к носу. Моему носу везет на медведей. Из ступорного состояния меня вывело пофыркивание лошадей, они мирно стояли на опушке вблизи небольшой тополевой рощи в пятидесяти метрах от меня. Никуда они не уходили. Они нашли хорошую траву и два дня практически не сходили с этой поляны. Следов свежих не было, поэтому мы и не могли их найти. Вечером я взял пустую консервную банку, привязал к ней гильзу от карабина и повесил на шею Ночке — больше лошадей до конца сезона мы не теряли. А этот охотник на уток со слабыми нервами и желудком приплелся ночью на стоянку. Наш техник–геолог Игорь не знал, что это мой друг и не пропустил его мимо. Котлеты были необыкновенно вкусными, хотя и оказались сильно пересоленными.
В конце июля у Игоря сильно разболелись зубы, щека пухла все больше и больше, боль становилась невыносимой. Санрейс из Сеймчана не мог прилететь из–за нелетной погоды. Мы знали, что неподалеку есть юкагирская фактория, там должен быть фельдшер. Полтора дня — туда, день, сплавляясь на лодке, — обратно, ничего не стоили по сравнению с мучениями Игоря. Мы быстро собрались в путь, пообещав вернуться на базу через три — максимум три с половиной дня. Неся лодку по очереди, мы рано утром следующего дня благополучно добрались до фактории, несмотря на неперестающую морось. На наше счастье фельдшер был на месте, к тому же у него был опыт борьбы с зубной болью и имелся необходимый набор инструментов и лекарств. Посмотрев зуб, он стал выяснять — лечить его или удалять. Игорь, не дав ему закончить, произнес слабым, но не терпящим возражений, голосом: «Удалять!» Наркоз, и через несколько минут зуб с воспаленными корнями лежал на металлической тарелочке.
Мы пообщались с юкагирами, пожаловались на отсутствие рыбы в нашем рационе. Двое их них, ковыляя на кривых ногах, удалились. Вернулись минут через десять, вытряхивая из мешка прекрасно посаженную сеть: «Однако, начальник, купи путилку». Мы все поняли. Они нашли продавщицу, мы купили им две бутылки водки, и они, радостно шумя, мгновенно удалились. В лавке стоял прекрасный португальский портвейн, к великой радости продавщицы мы купили весь его запас — шесть бутылок. Он стоял уже больше года, и никто из рыбаков на него даже глаз не поднимал. Вдобавок там оказались хорошие конфеты, которые тоже перекочевали в наши рюкзаки. Уже хмельные рыбаки объяснили нам, в каком месте лучше поставить сети. Дождь продолжал накрапывать, но мы загрузились в лодку и поплыли. На ночь мы поставили сети, улов был великолепный. Пожарили на костре небольшого таймешонка и рано утром вновь тронулись в путь. Дул сильный ветер, грести хоть и по течению было тяжело. Резиновая лодка, выступая из воды, сильно парусила. Гребцу было жарко, при этом сидящий без движения пассажир через полчаса начинал дрожать. Мы менялись, но сидящий напарник все быстрее и сильнее замерзал. Я предложил одному грести, а второму короткими перебежками идти по берегу. Стали немного согреваться, но заметнее уставать. После обеда зашуршали редкие снежинки. Мы, почти в конец вымотанные и промокшие, решили немного отдохнуть в лесном затишье на берегу.
