Яков Рахманов - Судьба, или жизнь дается человеку один раз…
Не знаешь ты, что там прославишь, Но знаешь — это не беда.
И не беда, что тьмою цепкой Порой блуждаешь под дождем, Что спать приходится нередко, Клубком свернувшись под кустом.
А ветер дик и зол на воле, И жжет крапивою мошка, Но тем и дорог мне до боли Нелегкий путь полевика.
Шумит лесок, костер дымится, Луна упряталась в листву.
Пускай кому–то счастье снится.
Я знаю — счастье наяву!
Что же заставляет нас отказаться от удобств, что толкает в этот холодный, неустроенный край, где еще властвует над человеком дикая природа, где почти каждый шаг требует упорства, борьбы? Жажда исследования? Да! Исследователю не приходится задумываться над тем, какой ценой ему придется заплатить даже за первые крохи открытий. Но зато какое счастье видеть с вершины горы познанное и побежденное пространство с обнаженными долинами, с ясным контуром лесов, со сложным рисунком изорванных отрогов! Как радостно, стоя на очередной вершине дотоле неизвестного хребта, дышать полной грудью чистым прохладным воздухом, навеянным из долин, лежащих далеко внизу, любоваться необозримой далью, видеть и знать, что, насколько хватает глаз, нет ни одной не покоренной и не известной вершины!
А какие удивительные люди попадаются в экспедициях! Наш начальник отряда Владимир Владимирович — сын известных профессоров–геологов — был прекрасно образованным, широко эрудированным человеком. Он умел и знал очень много, был постоянным генератором различных идей, которым, казалось, не будет конца. В маршруте он постоянно просвещал меня, сыпля геологическими терминами и латинскими названиями ископаемых животных. Мои не отягощенные геологическими знаниями мозги всё впитывали как губка.
Шариф (он продолжал мотаться по экспедициям) проявил свои удивительные способности. В прошлом он, оказывается, был шеф–поваром в одном из столичных ресторанов и готовил нам удивительно вкусную еду. На Чукотке из–за отсутствия условий и многих продуктов, и особенно специй, он не мог проявить свой талант.
А Сашка–морячок! Он все время ходил в тельняшке и телогрейке, подпоясанной флотским ремнем. Его отчислили с филологического факультета МГУ и отправили на Колыму за надпись на полях конспекта: «Что сделал Сталин в области языкознания?» Он каждый день рассказывал по два–три анекдота, причем с удивительным акцентом национальности того героя, о котором шла речь. Он постоянно с кем–нибудь заключал пари и всегда его выигрывал. Сашка ни с того ни с чего мог заявить: «Спорим, ящик печенья съем за двадцать минут». Всегда найдется человек, желающий пойти в ресторан за счет спорщика, считая предлагаемое невыполнимым. Разбиваются сцепленные руки, все работы, естественно, прекращаются, ожидается потрясающее зрелище. Сашка берет самый большой тазик, наливает в него воды и высыпает печенье под сожалеющие вздохи о пропаже чудесного продукта. Минут через пять Сашка сливает воду из таза, мокрое месиво опрокидывает на марлю и все выжимает. Получается небольшой комок сладкого теста, который он начинает поедать. Все понимают — очередной проигрыш. Начавшему «возникать» проигравшему твердо говорится, что никаких условий перед спором не ставилось, и чтобы он готовил в Магадане деньги вести всех в ресторан. А поскольку уже почти весь отряд «пролетал» на аналогичных спорах, то, кроме веселья, это ничего не вызвало. Другие «залетали» на том, что натощак невозможно съесть три шоколадные конфеты, так как не все сразу понимали, что вторая и следующая конфеты, строго говоря, будут съедены уже не на пустой желудок.
Находчивости и изобретательности наших рабочих могли позавидовать многие исследователи. Не зря говорят, что голь на выдумки хитра. Подчас, собирая экспедицию в Магадане, мы выкупали народ из вытрезвителей, ввиду кадрового голода в весенний период. Среди них попадались и хорошие люди, и прекрасные специалисты, особенно нам везло на промывальщиков — Колыма все–таки край золотодобытчиков.
Как–то нас только забросили первым рейсом на будущую базу. Погода испортилась, дождь, туман, снег не прекращались четвертый день. Основной груз, в том числе большинство продуктов и особенно всё курево, был в поселке, откуда мы забрасывались. Был канун Дня Победы. Настроение никакое. Мох и травы не могут заменить табак. Рабочие попросили карту и отчеты предыдущих экспедиций. Через час они собрались, взяв с собой топоры, показали место, куда они отправились за куревом, и ушли, пообещав завтра вернуться. На День Победы, они принесли две литровые банки, заполненные окурками папирос и махорочных «козьих ножек». Один из рабочих раньше был плотником, поэтому он хорошо знал привычку своих собратьев по ремеслу выплевывать недокуренную потухшую папиросу. После изучения карты и отчетов они вычислили ближайшее брошенное деревянное строение и пошли под его полами искать окурки. Вскрыв половые доски, они обнаружили богатую добычу. Вероятно, очень заядлые курильщики строили ту баню. У нас был действительно праздник.
Глубокой осенью, когда устанавливалась устойчивая минусовая температура, по ночам обычно все дежурили по очереди, чтобы поддерживать огонь в печке–буржуйке, благодаря которой сохранялась положительная температура в палатке. Каждый по–своему исполнял обязанности дежурного. Однако самым находчивым оказался один из промывальщиков Санька Чистяков. Народ в палатке, где он жил, просыпаясь ночью, поглядывал на печку и, увидев в ряду отверстий внизу печки, исполняющих роль поддувала, красновато–желтый огонек, засыпал в надежде, что вскоре дрова разгорятся. Так они, тревожно просыпаясь и засыпая всю ночь, довольно хорошо подмерзали к утру. Каково же было их удивление, когда они увидели, что Санька безмятежно спит, а печка так и не разгорается. После того как они открыли дверцу печки, раздался дружный хохот — там спокойно горела свечка, которая всю ночь светила, изображая разгорающиеся дрова. Саньку разбудили, шутливо надавали ему тумаков и похвалили за находчивость.
Вечера, длинные, тоскливые, дождливые дни нам скрашивал Валера Нечипоренко. Кроме того, что он был опытный геолог и прекрасный ходок на любые расстояния, он еще постоянно всех разыгрывал. Кружки, котелки, сохнувшие на сучках деревьев, часто оказывались наполненными водой, которая неожиданно выливалась на их хозяев. В спальном мешке могли оказаться крошки сухарей или бурундук, одежда, которую вы, торопясь, пытаетесь надеть, вывернута наизнанку и застегнута на все пуговицы. Но главное — Валера неплохо играл на гитаре, и, кажется, не было ни одной бардовской песни, которую бы он не знал, будь то Высоцкий или Окуджава, Городницкий, Кукин или Клячкин. За их проникновенное и душевное исполнение ему прощались все шутки, даже, в очень редких случаях, не добрые.
Мы с Владимиром Владимировичем описывали очередное обнажение на водоразделе одного из отрогов хребта Черского. Стояла хорошая погода. На высоте около двух тысяч метров комаров не было. Вдруг послышался негромкий шум осыпающихся камней. Склоны гор были покрыты крупным курумником Курумник — скопления глыб, возникающие обычно в горах в результате интенсивного физического выветривания., сыпучими сланцами и известняками. На водораздел поднималось небольшое стадо диких северных оленей — они обычно выходят на большие наледи или поднимаются высоко в горы, спасаясь от гнуса. Мы вторую неделю были без мяса: уходя на весь день в маршрут, брали с собой лишь хлеб и банку круто сваренной сгущенки, которую в таком состоянии спокойно растягивали на два–три дня. Мы даже не стали сговариваться: я взял карабин, прицелился в поднимающегося быка. Когда мушка совместилась с его грудью, в горах прогремел выстрел, и первый олень свалился как подкошенный, остальные — стремглав унеслись вниз по склону. Дописав, что надо в свои полевые книжки, мы пошли к оленю, чтобы разделать его и вернуться с неожиданным подарком на стоянку. Слегка надрезав шкуру на задних ногах, чтобы удобнее было тащить тушу, мы потянули ее на более ровную площадку. Ножи торчали у нас в сапогах лезвиями вверх. Мой нож, всегда острый как бритва, высунулся из голенища и при очередном шаге вонзился на три четверти своей убийственной длины в икроножную мышцу Владимира Владимировича. Б…! Он лежит. Из раны хлещет кровь. Все бросил, порвал рубаху, разрезал и стянул сапог. Ужасающий разрез ноги! Кровища! Перетянул ногу, все замотал, приложив чистый носовой платок. Кровь остановилась. Раненый подрагивает. Ему больно и хреново. Собрал все возможные кустики и сложил рядом с ним, развернул его так, чтобы ноги были чуть выше головы. Положил рядом карабин, спички и флягу с водой. Владимир Владимирович к этому времени успокоился. Краски прилили, к побледневшему было лицу, потеря крови была минимальной. «Держись, не волнуйся. Я скоро вернусь с лошадьми», — ободряю товарища. Я еще не представлял, какого труда мне будет стоить поднять лошадей по курумнику.
