Пол Хенди - Дневник заштатной звезды
В этот момент я начал учащенно дышать.
– Возможно, это твой звездный час, сынок. Возможно, скоро ты станешь знаменитостью.
Внезапно я почувствовал, что улетаю. Макс говорил, словно в режиме замедленного воспроизведения. Его голос плыл в моем сознании, а я лавировал между словами, в точности понимая значение каждого из них: «ЗВЕЗДНЫЙ ЧАС», «ЗНАМЕНИТОСТЬ» и, самое главное, «СЫНОК». Не думаю, чтобы Макс называл «сынком» кого бы то ни было. Даже Макговалла-землекопа.
– Эй, Саймон, ты куда пропал? Саймон?
Я моментально взял себя в руки. Где-то внутри мне вдруг страшно захотелось сохранить статус профессионала:
– А формат подходящий?
Вопрос прозвучал сухо и невозмутимо: так, будто подобные звонки для меня не в новинку.
– Это неважно. Понял, ты, алтер какер?
Я знаю: алтер какер означает «засранец». Куда подевался Саймон? Дружище? Сынок?
– Важно другое: если «пилот» утвердят, передача пойдет в вечернем эфире каждую субботу.
Иногда спорить с логикой Макса просто бессмысленно. Его философией всегда был девиз: «Неважно, что это дерьмо; главное, чтобы оно попало в прайм-тайм».
– Да, и вот еще что, Саймон…
– Слушаю тебя, Макс.
– Только попробуй облажаться. Я угробил месяцы на эти переговоры.
– Но мне показалось, ты сказал, что они увидели меня в «Утреннем кофе» и…
– Это не твоего ума дело, – отрезал Макс. – Запомни: съемки «пилота» двенадцатого июня.
И повесил трубку. Есть у Макса странная привычка: никогда не прощаться в конце разговора. Чтобы ты так и остался стоять с трубкой в руке, думая, что чем-то его обидел. Надеюсь, он поступает так не только со мной.
18 мая
Позвонил сегодня Чарли, рассказал ей, что буду вести шоу на Би-би-си-1, по субботам, в вечернем прайм-тайме. Она даже взвизгнула от восторга, но я тут же добавил, что речь пока всего лишь о «пилоте».
– Только не еще один «пилот», – простонала она и рассмеялась.
– Ну куда от них денешься? Это часть бизнеса.
– Да, но ты побывал уже на стольких «пилотах», на скольких не бывала ни одна британская стюардесса.
– Давай-давай. Очень смешно, Чарли.
– Ты сделал столько «пилотов», что тебя уже впору переименовывать в Понтия. – Чарли явно была в ударе. – И ни один из них так и не попал в эфир. Я уж не говорю о том, что ни один даже не утвердили. Этот-то хоть как называется?
– «Вы – в пролете».
– Зря. Надо было назвать его «Тупик».
– Это еще почему?
– Да потому, что он все равно – никогда не выйдет.
Ее одолел очередной приступ хохота. Больше никакого толку от Чарли все равно было не добиться, так что я попрощался, сказав, что увидимся завтра за «Утренним кофе». Кладя трубку, я успел услышать, как она заходится пронзительным смехом, отпуская какую-то бойкую ремарку насчет пилотов-любителей.
Порой Чарли может слегка поиздеваться, хотя я и знаю, что делает она это исключительно для того, чтобы я не слишком себя обнадеживал. Но «Вы – в пролете» не похоже на все остальные программы, я это чувствую. Где-то в глубине души я знаю: это – мое шоу. То Самое. Единственное.
19 мая
Жизнь явно налаживается. Сегодня мне дважды предложили отличную работу… Ах да, и еще я спас человека.
Обычно в «Утреннем кофе» я работаю на натуре, но на этот раз пришлось остаться в студии: вести сюжет о всяких шизоидальных попытках побить мировой рекорд.
Я всегда обожал телевизионные студии. Даже сейчас, после пяти лет работы в телеиндустрии, я все еще получаю ни с чем не сравнимый кайф, попадая в одну из них. Я обожаю массивные двери с мигающим красным табло над ними: «МИКРОФОН ВКЛЮЧЕН». Обожаю огромные лампы, свисающие с потолка, и длинные шесты, которыми их регулируют студийные электрики. Обожаю камеры, кабели и кислотные цвета. Обожаю оптический обман, когда все представляется не таким, как на самом деле. Обожаю декорации, которые всегда кажутся намного больше, чем на экране. А звезды в реальной жизни всегда оказываются гораздо мельче, чем в телевизоре.
В телевизионной студии работает гораздо больше народу, чем можно себе представить, и я до сих пор не могу понять, чем занимается добрая половина из них. Зато я знаю, что в костюмерной вечная неразбериха, в гримерных – вечные сплетни, а в звукооператорской – вечное нытье.
Было очень приятно наконец-то познакомиться со всеми теми, кого я обычно слышу через наушник. Шоколадный Голос, к примеру, представлялся мне эдакой сексуальной дивой с Карибских островов: огромные карие глаза, длинные стройные ноги и нежная кожа с медовым отливом. На деле же она оказалась белой сорокапятилетней матерью троих детей из Бромли, графство Кент, однако при этом очень дружелюбной – похвалила меня за то, как здорово я работаю, – так что, разумеется, сразу же мне понравилась. А вот режиссера я представлял себе крайне нервозным, заядлым курильщиком, высоким, худым и жилистым, с лысеющей макушкой и полным отсутствием стиля в одежде. Именно таким он и оказался.
Во время репетиции подошли поздороваться Майк и Сью. Майк держался несколько надменно, зато Сью оказалась очень любезной: не будь она на двадцать лет меня старше, я бы решил, что она со мной заигрывает. Да что же это такое? Почему ко мне постоянно тянет всяких старушек?
В принципе задача выглядела довольно просто: надо было представить сюжет о трех разных попытках установить мировой рекорд, после чего плавно перейти к новому видеоклипу группы «Ништяк!». Перед началом шоу мы провели репетицию перед камерой, чтобы каждый знал, что ему делать и где стоять. Первым по программе шел мужчина, собиравшийся подбросить в воздух 150 картонных подставок для пивных стаканов, а потом поймать их все одним ловким движением. Второй тип намеревался проглотить двадцать пирогов с мясом и почками менее чем за две минуты. А третьей шла женщина, утверждавшая, что у нее самые длинные в мире ногти на ногах. Моей задачей было их измерить. И пусть теперь только кто попробует сказать, что я не делаю качественное ТВ.
Нас выдали в эфир, и поначалу все шло замечательно. Первый претендент поймал свои картонные подставки, а у тетки действительно оказались самые длинные в мире ногти на ногах (суммарная длина составила 2 м 21 см – уточняю специально для педантов).
Настал черед Арчи Риммера.
Я нажал на секундомер, и Арчи приступил к своему мясо-пирожному испытанию. Когда с третьим пирогом было практически покончено, Арчи вдруг начал давиться. Пожилой человек из Йоркшира, он с самого начала показался мне слегка чудаковатым, и я решил, что Арчи притворяется, играя на камеру.
– Посмотрите, – вставил я, – он настолько уверен в победе, что даже находит время для шуток.
Но губы Арчи синели на глазах, а лицо приобрело какой-то неестественно багровый оттенок.
По студии прокатилась волна паники. Я заметил выражение страха на лице дежурного администратора и тревогу в глазах гримерш. Крик ужаса Шоколадного Голоса смешался в наушнике с громкой мольбой режиссера:
– Господи, умоляю, не дай ему умереть в прямом эфире, но если это произойдет… камера три, приготовиться дать смерть крупным планом!
Неожиданно, словно герой на белом скакуне, за дело взялся мой Второй Я. Окруженный всеобщим хаосом, он был спокоен и хладнокровен перед лицом надвигавшейся бури. Еще в детстве мама научила меня оказывать первую помощь, и о приеме Хаймлиха я знал абсолютно все. Во мгновение ока я оказался возле Арчи, отчаянно боровшегося за жизнь. Вся студия затаила дыхание – застыв на месте и разинув рты. Арчи Риммер смотрел на меня через плечо. Лицо его превратилось в нечто густо-фиолетовое, а глаза отчаянно молили о помощи. В моем распоряжении оставались считанные секунды. Обхватив задыхавшегося сзади, я железной хваткой сцепил руки в замок на его груди. Я прекрасно знал, что нужно делать, и резко сдавил грудину.
Никакого эффекта.
Спокойствие, только спокойствие. Я знал: осталось максимум две попытки. Я надавил еще раз, но Арчи продолжал задыхаться.
В ухе Второго Я слышалось нервное дыхание Шоколадного Голоса и тихое шипение режиссера:
– Ближе, третья камера. Еще ближе.
Подсознательно я понимал, что именно это и называется «делать великое телевидение», и даже представил себе, как миллионы телезрителей в напряжении следят сейчас за мной, вцепившись в подлокотники кресел и молясь за спасение Арчи.
Это был мой последний шанс.
Собрав все силы в кулак, я обрушил мощный завершающий удар на грудную кость Арчи. Мне даже показалось, что его тело лопнуло и взорвалось: наполовину прожеванный кусок хряща выстрелил у него изо рта, словно пуля из ружья, угодив камере три точно в центр объектива. На камере три горел красный огонек, и по коллективному «Йе-е-е-е-ех!» можно было догадаться, какую картинку видит сейчас на своих экранах страна.
