Дэвид Гилмор - Что сказал бы Генри Миллер...
«Стив был не из тех актеров, которые могут стоять на сцене рядом с креслом и ублажать зрителей, — говорил Джуисон. — Он был актером кино. Он любил камеру, и она отвечала ему взаимностью. Он всегда оставался самим собой отчасти потому, что всегда играл себя. Он никогда не испытывал неловкости, если у него вдруг куда-то девался текст, ему вполне хватало камеры, потому что он прекрасно понимал, что кино — это зрительно воспринимаемое искусство».
Маккуин прожил непростую жизнь. Пару лет он провел в колонии для малолетних преступников. После службы в морской пехоте отправился в Нью-Йорк и там некоторое время учился актерскому мастерству. Так что, сказал я Джеси, его никак не назовешь эстетствующим руководителем драмкружка. Талант, объяснил я сыну, не всегда находят там, где его обычно ищут.
Мы с Джеси посмотрели «Самурая» с Аленом Делоном, «Большой сон» с Лоурен Бэколл и, конечно, картину «За пригоршню долларов» с блистательным Клинтом Иствудом (играл бы он еще чуть-чуть спокойнее, и можно было бы считать, что он уже мертв). О Клинте можно говорить до бесконечности. Начну с перечня пяти особенностей, которые мне в нем очень нравятся.
1. Мне нравится, как в картине «За пригоршню долларов» он показывает гробовщику четыре пальца и говорит: «Моя ошибка. Сделайте четыре гроба».
2. Мне нравится — это подметил английский критик Дэвид Томпсон, — что, когда Клинт стоял рядом с принцем Чарльзом в лондонском Национальном кинотеатре в 1993 году, всем зрителям было ясно, кто из них настоящий принц.
3. Мне нравится, что, когда Клинт выступает в качестве режиссера, он никогда не говорит: «Мотор!» Он спокойно, негромко произносит: «Когда будете готовы».
4. Мне нравится смотреть, как Клинт падает с лошади в фильме «Непрощенный».
5. Мне нравится образ Клинта в картине «Грязный Гарри», когда он идет по улицам Сан-Франциско, в одной руке зажав пистолет, а в другой — булочку с горячей сосиской.
Я рассказал Джеси, что на одной вечеринке мне довелось перекинуться парой слов с Уильямом Голдменом, написавшим сценарии к фильму «Буч Кэссиди и Сандэнс Кид», а позже к фильму «Абсолютная власть», который снял Клинт Иствуд и в котором сам исполнил главную роль. Голдман его просто обожал. «Клинт — самый лучший, — сказал он мне. — Он — высочайший профессионал в мире, где всем правит эгоизм. Когда снимает Иствуд, — продолжал он, — приходишь на работу, работаешь, потом идешь домой. Домой, как правило, уходишь рано, потому что ему пора играть в гольф. А обедает он в обычной столовой вместе со всей командой».
Иствуд прочитал сценарий кинофильма «За пригоршню долларов» в 1964 году, а до этого сценарий некоторое время уже ходил по рукам. Чарльз Бронсон отказался играть в этом фильме, потому что сценарий был худшим из всех, что он видел. Джеймс Кобурн не хотел сниматься, потому что съемки должны были проходить в Италии, а он слышал об итальянских режиссерах очень нелестные отзывы. Клинт согласился играть в фильме за гонорар в пятнадцать тысяч долларов, но — я специально подчеркнул это, говоря с Джеси — настоял на том, чтобы сценарий был переписан, полагая, что фильм станет интереснее, если его герой вообще не будет ничего говорить.
— Как ты думаешь, почему он это сделал? — обратился я к Джеси.
— Здесь все понятно. Об актере, который ничего не говорит, зритель может думать все, что ему заблагорассудится, — ответил сын. — А как только он откроет рот, его образ в глазах зрителя тут же сильно померкнет.
— Вот именно.
Он немного подумал и добавил:
— Было бы здорово походить на него в реальной жизни.
— Что?
— Не надо много болтать. Тогда будешь казаться более таинственным. Девочкам это нравится.
— Кому-то нравится, кому-то нет, — я пожал плечами. — Ты ведь любишь поговорить. Женщинам нравятся и разговорчивые ребята.
Завершенную версию картины Иствуд увидел только спустя три года. К тому времени он уже почти о ней забыл. Клинт пригласил к себе на просмотр кое-кого из приятелей и сказал:
— Скорее всего, это просто ерунда, но давайте-ка глянем, что там получилось.
Через пару минут один из его гостей заметил:
— Знаешь, Клинт, а получилось совсем неплохо.
Благодаря фильму «За пригоршню долларов» возродился жанр вестерна, который к тому времени стал чем-то вроде дома отдыха для стареющих кинозвезд.
Когда мы посмотрели эту картину, я не мог отказать себе в удовольствии и сказал Джеси, что хочу пересмотреть с ним ту сцену с куском веревки в «Гиганте» с Джеймсом Дином. Его окружают лощеные деловые хлыщи, пытающиеся навязать ему сделку. Рок Хадсон выкладывает на стол тысячу двести долларов. «Что ты собираешься делать с этими деньгами, Джед?» Все, кроме Дина, суетятся, что-то говорят, а Дин просто сидит себе и сидит.
— Кто главный герой в этой сцене? — спросил я. — Кто звезда всего фильма?
Я даже телевидением не побрезговал — показал сыну Эдварда Джеймса Олмоса в роли облаченного в черный костюм начальника полиции в сериале «Полиция Майами. Отдел нравов».
— Это дурацкий телефильм, — сказал я, — с невообразимыми ситуациями, но ты посмотри на Олмоса, он же здесь просто мухлюет. Он почти ничего не делает, но кажется, что он знает какую-то тайну.
— Какую тайну?
— Все дело здесь в том, что эта иллюзия создается из-за его невозмутимости. На самом деле тайны никакой нет. Но держится Олмос так, будто обладает ею, — произнес я тоном канадского члена Общества писателей — любителей вина[31], потом вынул диск из видеоплеера.
— Я бы и другие серии посмотрел, — сказал Джеси. — Ты не против?
И пока строители на втором этаже дома, стоящего на другой стороне улицы, стучали, пилили и паяли (от чего дом с каждым днем становился все больше), мы с Джеси смотрели три следующие серии сериала «Полиция Майами. Отдел нравов». В какой-то момент мимо нашего окна прошла соседка Элеонора, заглянув в окно. Мне стало интересно, что она думает обо мне и Джеси, когда мы вдвоем день за днем сидим у телевизора. У меня возникло идиотское желание выскочить из дому и сказать ей, что мы смотрим не телевизор, а кино. Тут я поймал себя на том, что я в последнее время как-то слишком уж торопливо пытаюсь кому-то что-то объяснять, когда задумываюсь о Джеси.
С того места в гостиной, где я стоял, было видно, как Ребекка Нг обогнула угол автомобильной стоянки. На ней были белые джинсы, белая джинсовая курточка, зеленоватая майка, а волосы ее цвета воронова крыла свободно ниспадали на плечи. Когда она проходила мимо строителей, ремонтировавших церковь, те перемигивались и делали друг другу недвусмысленные знаки. Стая голубей сизым облачком взмыла вверх и понеслась на запад.
Я разбирался с новым немецким кино. В тот день мы смотрели фильм Вернера Херцога «Агирре, гнев божий». (Важно было не забыть подготовить сына к той сцене, где конкистадор указывает на кровавое пятно на скале.) Иногда я узнавал о том, что случилось с сыном, за полчаса до того, как ставил фильм. Джеси дома не было. Он снова набрался. Сам он мне ничего не сказал, но я это понял, как только он поднялся по ступенькам. Одного из его приятелей, Моргана, накануне вечером выпустили из тюрьмы (его туда упекли на тридцать дней за то, что он кого-то избил), и парень зашел к нам. Мне пришлось его ненавязчиво выпроводить в четыре утра и отправить Джеси спать.
Chez nous[32] как будто возникла тонкая грань, и несколько дней я чувствовал, что надо огнем и мечом искоренять наступающий хаос, беспорядок и безответственность. Мне и впрямь казалось, что вокруг дома разрослись джунгли, сорняки, которые так и норовят стеблями и ветками прорваться внутрь сквозь окна, через дверь и даже через подвал. Больше года прошло с тех пор, как Джеси бросил школу (ему уже исполнилось семнадцать), но не было и намека на то, что он встал на тот путь, который ведет вверх по ступеням, чтобы взять мир «за грудки».
Но наш киноклуб все еще действовал. Желтые карточки на холодильнике с отмеченными галочками фильмами, которые мы смотрели, убеждали меня в том, что хоть что-то, по крайней мере, происходит. Бредить я еще не начал. Мне было ясно, что систематического образования в области искусства кино Джеси не получает. Да и не в этом было дело. С тем же успехом мы могли заниматься подводным плаванием или собирать марки. Кино служило лишь поводом, который давал нам возможность вместе проводить сотни часов, говорить на любые темы: о Ребекке, антидепрессантах, нитке для чистки зубов, Вьетнаме, импотенции, сигаретах.
Иногда сын спрашивал меня о людях, с которыми я делал интервью. Как мне Джордж Харрисон? Приятный был парень, хотя когда слышишь его ливерпульский акцент, очень трудно удержаться от того, чтобы не запрыгать от радости и не закричать: «Да ведь ты же из „Битлз“. Девчонки, наверное, под тебя штабелями падают!» Зиги Марли, сын Боба? Угрюмый маленький проходимец, каких еще поискать надо. Харви Кейтель? Великий актер, но мозги у него, как у сырой свиной отбивной. Ричард Гир? Классический актер-псевдоинтеллектуал, который еще так и не понял, что люди слушают его не потому, что у него семь пядей во лбу, а потому что он — кинозвезда. Джоди Фостер? Получить от нее что-нибудь так же трудно, как взять Форт-Нокс. Деннис Хоппер? Не стесняется в выражениях, забавный малый, отличный парень. Ванесса Редгрейв? Приветливая, изящная женщина, когда говоришь с ней, кажется, что общаешься с королевой. Английский режиссер Стивен Фрирс? Еще один бритт, который не знает меры, пользуясь лосьоном после бритья; неудивительно, что женщина не может положить голову ему на плечо. Йоко Оно? Настороженная зануда с большими претензиями; когда я попросил ее рассказать о подробностях ее нового «проекта», она мне сказала: «Почему бы вам не задать этот вопрос Брюсу Спрингстину?» Роберт Олтмэн? Разговорчивый, образованный, покладистый; нет ничего удивительного в том, что актеры работают на него за песню. Американский режиссер Оливер Стоун? Очень мужественный человек, умнее, чем сценарии, которые он пишет. «Война и мир»? Господи, что за вопрос? Сейчас ведь еще только десять утра!
