Люси Фор - Славные ребята
В длинном платье из прозрачного газа, напоминавшем и индийское сари и модное на Западе платье, Надин с высоко уложенным затейливым пучком уже не казалась молоденькой дикаркой, и была бы вполне уместна на своей родимой Парк-авеню, а то и в романском замке в качестве хозяйки, принимающей к обеду гостей. Рядом с ней Марк в пуловере выглядел деревенским увальнем. Но просить извинения за свой туалет было бы еще глупее.
— Виски?
— Спасибо, я уже выпил стаканчик.
Она рассмеялась.
— Ну, второй — это не страшно. По-моему, вы такую нагрузку выдержите. Зато я буду пить не одна. Вот чего я как раз боюсь. Когда случается пить в одиночестве, я тут же решаю, что я алкоголичка. А это не так-то приятно.
— Выходит, алкоголик это тот, кто пьет в одиночестве?
— Совершенно верно. И такое определение алкоголизма ничуть не хуже других.
— Как-то об этом не думал.
— Пить в одиночку — значит хотеть пить, значит признать свое поражение… В компании можно сослаться на то, что тебя, мол, уговорили… Разница существенная.
— Возможно, вы и правы. Пью за существенную разницу. — Он поднял стакан, который подала ему Надин. — Я лично пью только в компании. Хотя, откровенно говоря, ал коголя не терплю. Опьянение, видите ли, это своего рода замена.
Надин беспокойно поглядывала на дом.
— Простите, но я должна на минутку уйти, распорядиться…
— Может, я пришел слишком рано?
— Да что вы, напротив, я вас ждала, но при здешней прислуге за всем приходится следить самой.
Она ушла.
Вдруг Марк представил себе Дельфину в Катманду.
«Как бы она здесь себя вела? Как бы все воспринимала? Алена? Надин? Я привык считаться с ее суждениями, и, пожалуй, так всегда бывало… Ну, а сейчас? То и дело приходится пересматривать то, что с незапамятных времен представлялось мне незыблемым, даже священным. Да, да, докатился даже до того, что начинаю подумывать, все ли у нас с Дельфиной шло именно так, как мне казалось. Можно или нет в нашем личном случае говорить об общности? Что я знаю об ее идеале? Да и есть ли он у нее? Задумался ли я хоть раз о смысле ее жизни? О ее потаенных желаниях? Мы об этом даже никогда не говорили. И счастлива ли она?»
Ему стало стыдно. Все двадцать лет он не задавал себе такого вопроса. А все потому, что она была веселая, казалась всем довольной. Но разве не пыталась она завести с ним серьезный разговор? Поразмыслив, он вспомнил, что в иные вечера… Но он тогда слушал ее вполуха. Он терпеть не мог рассуждений на отвлеченные основополагающие темы, потому что всякий раз они приводили к вопросу о смерти. «Глупо говорить о том, с чем ничего нельзя поделать». И в то же время он отказывался числить себя в ряду тех, кто смертен. Он просто отклонял такие вопросы. Зачем зря тратить силы, когда им можно найти лучшее применение. Он вспомнил прежнюю Дельфину… Ту провинциальную мещаночку, какой она была, когда он ее встретил впервые. Хорошенькая, это бесспорно, чуточку неловкая, наивная, и порой взгляд ее был вопросительный, но Марку удалось быстро превратить его в восхищенный.
«Не умела одеваться: впрочем, тогда она многое не умела. Теперь она вполне элегантная дама, но в Париже это достигается легко, особенно когда не слишком стеснен в расходах. Так ли уж она с тех пор переменилась? Разве не взяла она на себя, и притом добровольно, роль вещи, необходимой в моей жизни? Спору нет, вещь прелестная, но все-таки вещь. И никогда она не пыталась выразить себя, заняться чем-нибудь, кроме дома».
Ему даже подумалось, что она как была, так и осталась мещаночкой, конформисткой без воображения, без тяги к подлинной свободе. Когда его уже начала мучить совесть, явилась Надин.
— Простите… Но эти туземцы ужасно тупые… Впрочем, вряд ли вас интересуют такие мелочи.
Они сидели вдвоем на террасе. Дом по-прежнему выглядел необитаемым. Марк надеялся, что они не станут ужинать на свежем воздухе, температура для этого была мало подходящая. Но Надин в дом не приглашала и, видимо, была чем-то озабочена. Марк охотно смотался бы, не будь это прямой невежливостью; он заскучал, а главное, ему хотелось поразмышлять о своем, о Дельфине, которая внезапно заполнила все его помыслы. Конечно, за все эти годы у него было время подумать о ней по-настоящему. Но сейчас ему вдруг показалось, что откладывать больше нельзя. Пусть даже он не может объяснить себе этого толком, что ж тут такого?
Внезапно дом осветился. Словно витрина магазина в сочельник. В столовой был накрыт стол красного дерева. Серебро, розовые свечи. Это праздничное убранство казалось чудом. И вскоре появилась Эльсенер, всклокоченная, спотыкающаяся. Теперь понятно, почему Надин так нервничала.
— A-а, вот он гость, из-за которого ты так суетишься, милая? Он, по-моему, даже не приготовился к такому торжеству… К чему же переворачивать весь дом вверх ногами?
— Эльсенер, ну прошу тебя…
— О чем это ты? Разве ты ему не сообщила, что я заядлая наркоманка? Тогда зачем напускать такую таинственность? — Потом, обернувшись к Марку, проговорила: — Верно ведь? Поскольку мне известно, что мы с вами не в Нью-Йорке и, к счастью, не в Вашингтоне. Но уж такова моя племянница, не умеет пользоваться жизнью. Впрочем, никогда не умела…
— Вы говорите по-французски без малейшего акцента.
— Единственно, что осталось от хорошего воспитания…
Она воздела руки к небу.
— Зато здесь я многому научилась. И самому главному. Значит, мальчик не пришел? Как же его звать? Ах, да, Ален… ужасные капризули эти мальчишки. По-моему, они меня побаиваются.
Ее резкий короткий смешок неприятно поразил Марка.
— Какой прекрасный вечер! И какой прекрасный дом! В таком безлюдье — просто настоящее чудо!
Это единственное, что ему удалось выдавить из себя.
— Уж таковы мы, американки. Два-три второстепенных достоинства. Скажи, Надин, скоро подадут? — Потом снова обратилась к Марку: — Серебро, посуда… все в порядке. Но я отнюдь не уверена, что еда будет на высоте. И хотя малютка старается изо всех сил, все-таки не слишком обольщайтесь заранее.
Слуга в национальном костюме распахнул стеклянные двери, ведущие в столовую, и подошел к хозяйке. Надин махнула ему рукой, как бы говоря, что все в порядке. И все трое поднялись с места.
Глава третья
И хотя Марк проснулся рядом с Эльсенер, он так никогда и не узнал, каким чудом его занесло к ней в постель.
Когда он открыл глаза, она уже успела причесаться, чуть подмазаться. В элегантном розовом утреннем туалете, свежая, отдохнувшая, она казалась дочерью той дамы, с которой Марк ужинал накануне, или по крайней мере ее младшей сестрой. Закинув руки за голову, она насмешливо глядела на Марка. Тут только он заметил, что лежит совсем голый.
— Не расстраивайтесь, Марк, и ничего не говорите. Просто забудьте. Успокойтесь, это ни к чему никого не обязывает! Совершенно безобидный случай!
Он не сразу осознал то, что про себя именовал «размерами катастрофы». Ситуация была ясна, увы, слишком ясна, что еще подчеркивал тон Эльсенер.
Почему вдруг в эту минуту перед ним возникло лицо Алена? И сразу его заслонило другое лицо — лицо Надин. Неужели же он обязан отдавать отчет в своих действиях этому тощему парнишке или этой вечно трепещущей незнакомой даме?
Не стоит даже думать об этом; остается единственный выход — бежать. И как можно скорее. Немыслимо выдержать тяжесть их взглядов, а то и насмешки.
Мало-помалу всплывали воспоминания об этой ночи, воспоминания раздерганные… С чего все началось… полный провал памяти. Как они очутились здесь, где находятся сейчас? Огромное облако тени прикрыло весь промежуток времени между концом ужина и этой смятой постелью, на которую он сейчас тупо взирал. И нет никакой возможности высветлить эти этапы. И, конечно же, потому, что он сознательно отгонял прочь слишком четкие картины. Ведь предчувствовал же он, что ему готовится западня. Но тогда он другой западни опасался. Наркотики? Нет, голова была свежая, и чувствовал он себя отлично, во всяком случае физически отлично. Порча? Он упорно искал причины, готов был принять любую, кроме одной, — что в объятия Эльсенер его бросило желание. Ибо он овладел ею, достаточно посмотреть на торжествующий вид его «жертвы».
Его провели… Да, да, вот оно объяснение. Единственное приемлемое. В ответе ли он? Нет. Значит, его просто провели? Безусловно. Лишь постепенно в памяти всплывали кое-какие маневры его партнерши, вспомнилось даже, что он не остался к ним равнодушен. Ночь была темная… но не в том дело. Магия слов… и не без того тоже. Но слова были лишь подстрекательством, уже пройденным этапом. Значит, ясно, порча…
Эльсенер встала с постели.
— Что тебе подать на завтрак — кофе, как у французов, или хороший бифштекс, как у нас?
Еще чего! Он должен пить кофе в этой спальне?
