Люси Фор - Славные ребята
Обзор книги Люси Фор - Славные ребята
Люси Фор
СЛАВНЫЕ РЕБЯТА
Ответственность писателя[1]
Деятельность известной французской писательницы Люси Фор отличается разносторонностью, широтой интересов. В 1943 году она вместе со своим мужем Эдгаром Фором участвовала в Сопротивлении — была членом Комиссии по иностранным делам Комитета национального освобождения, созданного в Северной Африке. Тогда же был основан ею антифашистский журнал «Неф», бессменным редактором которого она является по сей день.
— Я всегда была и остаюсь другом Советского Союза, — сказала Люси Фор на встрече с коллективом редакции журнала «Иностранная литература», — Ваша страна, ваша культура, ваша литература вызывает во Франции неизменный интерес, существуют широкие возможности «литературного обмена» между нашими странами.
Как прозаик, Люси Фор принадлежит к той ветви французской психологической прозы, которая стремится воспроизвести внутренний мир человека, нюансы чувств, сложность человеческих взаимоотношений. Ее романы не раз удостаивались литературных премий.
— В ваших произведениях, — заметил один из участников этой встречи, — огромную роль играет случай, стечение обстоятельств, какая-нибудь неожиданная, на первый взгляд незначительная встреча, которая тем не менее влечет за собой некую внутреннюю цепную реакцию, изменяет всю жизнь героя. Тому примером хотя бы рассказ «Двое», опубликованный в нашем журнале. Может ли, по вашему мнению, сыграть такую же роль толчка в судьбе человека произведение искусства — книга, фильм, спектакль? И если это так, то какова, по-вашему, роль писателя в обществе, какова его ответственность за происходящее в мире?
— Я убеждена, — ответила Люси Фор, — что влияние, а следовательно, и ответственность писателя очень велики. Литературный герой подчас становится подлинным спутником твоей жизни; одного человека как-то спросили, что причинило ему самое большое горе, он ответил: «Смерть Жюльена Сореля». Это, конечно, шутка. Но я думаю, в этой шутке заключен весьма глубокий смысл. Однако это отнюдь не означает, что писатель не должен писать о том, о чем хочет и как ему хочется. Ответственность не исключает свободы, ответственность писателя не противоречит свободе творчества.
— А как отражается на вашем литературном творчестве ваша общественная и политическая деятельность? Обогащает ли она вас как романиста?
— Лично я никогда не использую в своих романах и рассказах ничего из случившегося со мной в жизни, никогда не описываю подлинных событий, встреч, знакомств. Я пишу, что называется, «из головы». Все истории, рассказанные в моих романах и новеллах, — чистый вымысел. Мне кажется, что, если бы я просидела год в запертой комнате, совершенно изолированная от мира, не встречаясь даже с родными и близкими, я писала бы точно то же самое, что пишу и теперь, — только, вероятно, лучше, потому что у меня было бы больше времени и ничто не отвлекало бы меня от работы. Нет, я никогда не использую своих непосредственных жизненных наблюдений. Но это, разумеется, не общее правило, это просто моя особенность как романиста.
Пожалуй, наша гостья восприняла вопрос слишком, прямолинейно. Мы вовсе не имели в виду «зеркального отражения», прямого переноса фактов из жизни Люси Фор — политического деятеля в произведения Люси Фор — прозаика. Читая ее романы — в частности, последний, «Славные ребята», вышедший в свет в 1972 году, — видишь, что те социальные проблемы, которые волнуют французское общество и мимо которых не может пройти Люси Фор как общественный деятель — член Комитета по программам Французского радио и телевидения, мэр города Пор-Леней, редактор «Неф», — так или иначе находят место и в ее художественном творчестве. Говоря о «Славных ребятах», писательница и сама признает, что этот роман, в центре которого проблема поколений, взаимоотношений отцов и детей, столкновение жизненных принципов, она «до мая 1968 года написала бы совершенно иначе, чем теперь, после майских событий».
— Считаете ли вы, что май 1968 года продолжает и сегодня воздействовать на французскую литературу?
— Да, конечно. Я считаю, что майские события были поворотным пунктом в нашей жизни, мы сейчас, возможно, даже еще и не отдаем себе полностью отчета в том, насколько глубокое воздействие оказали они на общество. После мая изменился самый характер отношений внутри семьи. Молодежный протест показал, что в нашем обществе пустило корни неблагополучие и что жертва этого неблагополучия — молодежь. Старшее поколение — родители — осознало, что вина лежит на нем, что совесть его нечиста. Что касается детей, то и они почувствовали — почувствовали, что родителей давит груз вины, — и, как мне кажется, предпочли бы теперь иметь родителей, которых бы не так мучила совесть. Это я попыталась показать в моем романе «Славные ребята». Я считаю, что молодежь поможет нам найти путь к созданию новых отношений. Эта проблема неотделима от более широких — от проблем жизни потребительского общества с его непрерывным ростом производства товаров; комфорт, увеличение материальных благ не может быть целью жизни. Молодежь жаждет идеала, к которому она могла бы стремиться. Все это волнует сейчас наших социологов, да и не только социологов — романистов тоже: вы это увидите, читая «Славных ребят».
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
«Воздух был многоцветнее радуги, толпа кишела…»
Он удрученно повертел в пальцах ручку, потом кинул ее на нетронутый лист бумаги. Вот такие-то фразы не следует писать ни при каких обстоятельствах, никогда, ни за что. Даже для газеты с большим тиражом. Именно никогда, потому что под статьей будет стоять его подпись, а уж свою подпись он не желает марать. Во всяком случае, пока еще не желает. Она, пожалуй, единственное, чем он по-настоящему дорожит. Из кожи лезть вон. Не для кого, для себя самого. Железное правило. Не будет больше ни «радуг», не будет больше толпа «кишеть». Это клятва. Даже больше — пакт.
На самом деле лучше сразу признать: приезд в Катманду — сплошное разочарование… Почему так? Трудно объяснить. Возможно, к концу трехмесячного странствия становишься менее восприимчивым, чем в первый день. Чувства притупляются, равно как и энтузиазм. Возможно, необходима постепенность, некая кривая взлета, позволяющая надеяться на лучшее. Есть, правда, еще магическая власть слов, чреватых мифами; мечта предписывает, и реальность обязана быть по плечу мечте. Бывают, однако, такие места, что не приносят разочарования: например, Акрополь, при первом же взгляде он понял, что перед ним нежданно воплощенное в мраморе чистое совершенство, и чувство это росло при каждом новом посещении Греции.
А вот Катманду совсем иное. Лучше сразу это признать. Хотя он ничего еще толком не видел, такое всегда чувствуется; города, как и книги, имеют свой запах, определяешь его мгновенно. Он не упрямец, возможно, он вернется к тому, что пока еще даже не впечатление. Ничего не увидел… Когда неторопливое такси катило его к отелю, он видел кругом только тени. Храмы, выплывающие из туманной дымки, мальчиков, шагающих в одиночку или группками. Внезапно в свете фары выступило лицо, лицо Христа, как бы высеченное в камне, лицо из далекого прошлого…
Пусть даже его поразило это лицо, он все равно чувствовал себя одиноким; ему уже приелось в одиночестве открывать города, пейзажи, даже тени. Ему вдруг почудилось, что Париж ужасно далеко. Тщетно он пытался себя убедить, что самолетом от Катманду до Парижа столько же, сколько от Рима до Парижа — поездом. Математические выкладки не способны рассеять душевного неуюта… Только зря теряешь время, носясь вот так по белому свету. Увидеть что-нибудь всего один раз — это все равно что просеивать песок сквозь сито. Хорошо еще, если, по счастью, застрянет камешек. Вот и все, что остается от утомительнейших путешествий. И никогда не сбывается то, чего ждешь. Забудешь пышность храма, а вот кафе под платаном врежется в память, заполнив собою пустоту.
Ему вспомнилось трехнедельное пребывание в клинике. Из-за какого-то сложного перелома. Окно палаты выходило прямо в парк. На пороге медлила весна. Впервые в жизни он ощущал такую острую близость с природой. Тамошние деревья стали его друзьями; он следил за неторопливым набуханием почек, как следят за первыми шагами ребенка. Каждый час имел свой особый запах; впервые в жизни он открыл для себя ароматы вечера. Эти двадцать дней можно смело отнести к самым счастливым в его жизни, к наиболее его обогатившим. Вселенная свелась даже не к размерам палаты — вставать ему еще запрещали, — а к размерам постели и столика у изголовья. И тем не менее весь мир принадлежал ему. Боже ты мой, как же ему тогда работалось! Особенно в первое время, потому что о его болезни узналось слишком скоро. Приходили посетители. Чтобы развлечь его, бедненького! Будто он нуждался в развлечении. Обложили его, словно крепость, как раз самые надоедливые, от которых он обычно худо-бедно умел отделываться. В конце концов он сдался на милость победителей. К счастью, с помощью врача в последние дни снова вернулось одиночество. И уж он сумел воспользоваться этой передышкой. Но не каждый же год ломаешь себе ногу или принимаешь твердое решение. В клинике он и закончил книгу об Индии. Конечно, пребывание в Индии весьма пригодилось. Не посети он тогда Индии, не написать бы ему той книги; тексты и документы, которыми он вдохновлялся задним числом, так и остались бы мертвым капиталом, но, высветлив личные воспоминания, сами от этих воспоминаний стали живыми, объемными; и все-таки лучшие страницы были написаны в Париже. Гораздо позже.
