Генрих Сапгир - Летящий и спящий
У меня на шкафу под потолком стоит древнегреческая амфора с отбитым частично горлом и ракушками, которые наросли на нее этаким украшением. Лет двенадцать назад я купил ее в Ялте у водолазов — крепких светловолосых парней. Им срочно нужна была средняя сумма (по тем временам), чтобы посидеть (по тем временам прилично) в облюбованном ими ресторане «Волна» на веранде. Все с тех давних пор развеялось как дым: и деньги в первый же вечер, и настроение тогда, и парни, те, какими они были, и Ялта, которой тоже уже давно нет, — одни воспоминания. А воспоминания, кстати, весьма ветхие, — не окрашенная ли в цвета реальности пустота? Вот амфора стоит на шкафу. Правда, я ее давно не касался. Боюсь, дотронусь до нее, она и рассыплется красноватой пылью. Не трогай воспоминаний. Нет, не удержать этой реальности, не закрепить. Разве что искусство способно на это — и то весьма, весьма условно. Поставит замысловатую закорючку — знак, а все чувства проявлять предоставляется тебе. Наполнять свой пустой сосуд. О чем и стихи в тетрадке.
Твое вино давно смешалось с морем.
Но вот со дна берут тебя, несут…
Я, как и ты, кувшин, пустой сосуд —
Мы оба пятен времени не смоем.
Когда любовь уходит, остается пустота привычных отношений.
Полые старики — будто мешки, из которых наполовину высыпали картофель.
Все думали — подтекст, а оказалось — пустота.
Когда опускаешь монету в монетоприемник, там звякает — слышно: пустота.
Старческие руки, которые все время бесцельно двигаются, теребят и вяжут пустоту, как пуловер.
В старом доме и в новом здании пахнет пустота сыростью, штукатуркой.
Я видел большой склад, вроде дровяного, там мерили пустоту на кубометры и взвешивали на напольных весах, как зерно. Я видел, дюжий мужик получил кубометр пустоты. Он упер руки в бедра и подставил широкую спину. Рабочие разом поставили этот куб ему на спину. Так и понес, не разгибаясь.
У меня было пять кубометров пустоты, одному не унести. Пришлось нанимать машину со стороны. Дерут, будто она золотая.
— Да ты имей совесть, — говорю шоферу, — это же тьфу, пустота одна. Ну что это, скажи мне, кому это надо?
— Вам вот надо, — с достоинством ответил он.
Логично.
В России давно предпочитали пустоту и в политическом смысле, в виде «потемкинских деревень», и в общественном, вроде «мертвых душ». Примеров достаточно. О близком вообще говорить не будем. Стройки века. Чудовищная пустота. И Гоголь, Гоголь, Гоголь… А вот и Салтыков-Щедрин, а вот и Салтыков-Щедрин… возьмите и меня, возьмите и меня…! за дрожками…
Но пустынька, пустынь, пустыня — спасение… А как еще и думать теперь, если не по Розанову? Прости, Василь-Васильевич, что имя твое упомянул всуе. Но ведь свято место будет пусто, это ты знал.
В лаборатории давно изучали пустоту, вакуум. В колбах, в ретортах, в стеклянных баллонах — всюду была пустота. Посередине зала на специальной подставке высилась огромная стеклянная банка. В ней плотно стояла пустота.
— Пока что ничего из нее не выросло, — почти жаловался мне академик. — Но не теряем надежды.
Я хотел сказать что-нибудь подобающее моменту, но растерялся и спросил:
— А что прежде было в этой банке?
— Как что? — недоуменно сказал ученый. — А что в ней, по-вашему, должно было быть?
Я не нашелся, что ответить.
— Мы заказывали ее специально, — сжалился надо мной собеседник. — Таких стеклодувов уже нет.
И я уважительно подумал: «Это же какие легкие надо иметь! Как спальные мешки, наверно».
Она жила и пряталась за дверью в подвале большого дома. Как-то заглянули за дверь. «Что там?» — «А ни черта там нет, сор какой-то». Ее и вымели.
Пустота была такая, что поглощала свет. Стоит край света поперек деревенской улицы. Трава, дорога, полкозы, плетень. А дальше как отрезало — пустота. Протянешь руку — нет твоей ручищи. Вытянешь руку — вот она, играйся. Многих смущало. Но конец света так и не наступил.
«Да, погода, — говорят, — у вас такая: туман не туман, пустота».
Оголтелая страшная толпа — очередь, вот носительница истинной пустоты
6Све…
… та
Про…
… зраки
… ствие
Голу…
…уум
…устота
ПОМЕЩЕНИЯ
Еще слыша свой тонкий, поросячий, захлебывающийся отчаяньем крик, я выскочил с изнанки сна. И увидел себя, стоящим на бетонном полу. Поднял глаза: помещение огромно — больше ангара для самолетов или стадиона. И если бы где-то далеко вверху не светилась стеклянная залитая солнцем крыша, я бы подумал, что нахожусь на открытом воздухе. Все было пусто и голо, лишь маленькая металлическая дверь в дальнем конце.
Но я был не один. Кругом я слышал дыхание и покашливание, здесь, незримые мне, стояли люди — множество людей. Толпа, если можно так назвать мое ощущение, наполняла ровным слоем дно этой гигантской коробки — все как будто чего-то ждали. Судя по шелесту и шороху, который непроизвольно появляется во всякой притихшей толпе, стояли плотно.
Два нерешительных шага. Окружающие мягко подались назад, во всяком случае, я не уперся ни в чью спину, не задел ничей локоть или неожиданно высокую грудь. Я остановился в растерянности.
Помещение было пусто, но все дымилось от тесноты, толчеи. Я посмотрел вверх, потому что мне показалось, все тоже смотрели вверх. Солнечную пыльную плоскость крыши пересекали как бы быстрые искры теней, и стояла такая тишина, что было слышно снаружи отдаленное хлопанье крыльев.
Да, они все были тут. Стоило, казалось, сделать еще усилие, чтобы увидеть их всех. Молодящегося старика, задравшего вверх свою седую бородку. Рядом — широкополосная маечка, худенькие плечики и локти, короткая копна волос назад. Обернулась — девушка или ребенок, эти прозрачные глаза созерцают меня в упор.
Кто-то рослый ненавидяще дышит мне в затылок. Резко оглядываюсь — никого.
Пусто. Но все, чувствую, продолжают смотреть туда, откуда должно прийти Это. Перелетают голуби, шелест крыльев. А может быть, это далекое движение поездов на подъездных путях?
Некая подземная дрожь. Солнце там наверху все светлее, белее, бесплотнее. Дрожь нарастает, как и наше общее ожидание. Дрожь передается всем нам. Ожидание растягивается и переходит в нетерпение. Нетерпение то и дело зашкаливает…
И тут с края белесой стеклянной кровли появляется тонкая полоска. Полоска делается шире, там угадывается тень. Полоска захватывает площадь прямо на глазах, сверху на нас опускается огромная ладонь.
В помещении становится заметно пасмурнее. Тень затопляет все вокруг плавно и быстро. В воздухе как бы легкий испуг.
Этаким мерцанием воображения перебегает от одного к другому: «Что? Где? У нас? Не может быть! Но смотрите! Смотрите! Вот она! Здесь!»
Сперва шуршит легкая папиросная бумага, затем плотнее — это уже газета, глянцевые журнальные страницы, плотнее, тверже — картон, доска, броня. Страх теснит, подгоняет, невозможно сопротивляться.
Паника. Гигантский вокзал наполовину затоплен набегающей темной волной. Я еще на границе — уже позади.
Увлекаемый массой перепуганных, растерянных, бегущих, я заметался, рванулся, бегу. Сзади плещет, переплескивает шлепанье босых ног, шорох подошв, догоняя, перегоняя, наступая на пятки. Шум прибоя. Гул надвигающегося поезда, слитный шорох капель по стеклу. Стало совсем темно. Бегу. Они же могут схватить любого. Меня. Хватают соседей. Поймали девушку. Они требуют, светя ярким фонарем в глаза, там — за лучистым, сзади — издевательская маска, требуют заведомо то, что ты не можешь им предъявить. Как бы с некоторым сожалением и соблюдая видимость законности, не торопясь, но явно с усмешкой, наслаждаясь твоей растерянностью и беззащитностью и всеми твоими детскими уловками, они будут проделывать с тобой разные унизительные процедуры, да, да, приглашая тебя в добровольные союзники, соучастники. «Но вы же сознательный человек? Неужели, как гражданин, вы не хотите нам помочь?» И случайные люди за столами спросят, запишут, выслушают, дадут расписаться, прежде чем отправят тебя небрежным кивком в общую мясорубку, где тебя вместе со всеми растолкут в кровавую лагерную пыль…
Сумрак наполняет пустое помещение. По-прежнему не вижу, но чувствую: все кругом опустили головы, примирились со своей участью. И сразу стали одинаковыми. Опустив головы, медленно, но неуклонно, как в очереди за газетами, движутся назад к стене, откуда началась темнота. Там и сейчас она кажется гуще — некий туман, застилающий взор. Ряды опущенных голов подвигаются туда и тают, пропадают в тумане.
