Юлия Широкова - Записки русской гейши
В десять часов стафы начинают обходить столики, спрашивая гостей, продлевают ли они время или уходят. Примерно половина остаётся (Моричка, Парикмахер и Чубчик, которого пересадили за другой стол), другая половина (Бэнджик, Шурик и старикашка, который не прочь стать моим любовником, если я похудею) уходит. Немец долго колеблется — ему хочется спать и одновременно подольше побыть среди людей после одинокой жизни в берлинском особняке. Я уговариваю его выспаться, а уже завтра посидеть в клубе подольше (на самом деле, терпеть не могу долго сидящих гостей — они мне надоедают и начинают раздражать).
Я проводила Немца и собралась отдохнуть на вэтинге — так называется место, отгороженное от остального клуба стеклянной стеной, где сидят девушки, для которых на данный момент нет гостей, но Ишиваки решает, что я ещё не наработалась и ведёт меня за столик к … Чубчику! Того аж перекосило! В первый момент он явно хочет попросить Ишиваки, посадить к нему какую-нибудь другую хостос, но удерживается от этого, по видимому решив, что это будет выглядеть, как проявление слабости. Его любовницу Ишиваки повёл за стол к другому гостю, заказавшему её, а я пожимаю Чубчику руку (так положено по правилам клуба) и сажусь рядом.
Две минуты сидим молча, глядя вперёд перед собой, потом я заговариваю:
— Ну, как дела? Как настроение?
— Спасибо, хорошо. А у тебя?
— Тоже не плохо.
Ещё две минуты молчим.
— Ну, а как дела у нашего общего друга — он уже стал миллионером?
— О, нет! Дела у него идут не важно — он терпит убытки.
— Он вернул тебе деньги, которые ты ему одолжил?
— Нет — не смог.
— Грохнешь его? — спрашиваю я, шутя.
— Нет, — отвечает Чубчик серьёзно, — Он очень старается, но у него нет коммерческого таланта — он не бизнесмен, а актёришка, и с этим ничего не поделаешь… А убивать его жалко — всё-таки мы уже пятнадцать лет знакомы.
В этот момент в клуб входит Папочка или, как я его ещё называю Гуд Фадер — Крёстный Отец, при чём не один, а со своей бандой — почти дюжиной головорезов. Гуд Фадер — шестидесяти пяти летний, слегка упитанный и мягкотелый мужчина, всегда чистенький, аккуратно причёсанный, в костюмчике. По слухам — предводитель банды якудз. Сам он это отрицает но, не очень стараясь выглядеть убедительным. Он мой гость уже вторую поездку. Наши отношения напоминают игру в поддавки. Раз в неделю Папочка назначает мне свидание на Гинзе — это самый шикарный район Токио, переполненный неоновыми огнями, туристами, дорогими магазинами, ресторанами и рекламными плакатами с изображением голливудских кинозвёзд. Я приезжаю на такси к одному из центральных супермаркетов и жду его около входа, он приходит, покупает мне какой-нибудь подарок в пределах пятидесяти — шестидесяти тысяч йен и ведёт в ресторан, в котором все служащие прибегают с ним поздороваться. Сам он там никогда не ест, только смотрит, как ем я, и пьёт виски, разбавленное водой. И никогда не платит. Потом мы долго идём переулками к такси, ожидающему нас в определённом месте, и отправляемся в клуб.
Он говорит, что мечтает о том дне, когда я наконец-то стану его любовницей, но — увы! Он так занят! У него есть время только на то, чтобы сводить меня поужинать, а в те дни, когда у него появляется свободный часок, у меня, как назло, начинаются месячные! Иногда, он назначает мне свидание на три часа дня, но в последний момент всегда отменяет его или переносит на более поздний час, так что у нас опять остаётся время только на ужин! Я подыгрываю ему, делая вид, что верю в то, что он меня хочет, а он делает вид, что верит в то, что я его хочу.
Ишиваки отзывает меня со стола Чубчика и ведёт к Папочке, тот сразу же берёт меня за руку и усаживает рядом с собой, избавляя, таким образом, от необходимости здороваться за руку со всеми своими подчинёнными. Если сам Папочка выглядит вполне интеллигентно и безобидно, то род деятельности, пришедших с ним мужчин, не оставляет ни каких сомнений — настоящие бандюги. Все коротко стриженные, почти все с отрубленной фалангой одного, а иногда и двух мизинцев, возраст от двадцати пяти до сорока пяти лет, но и молодые, и старые кажутся потрёпанными жизнью. Их предводитель представляет меня, как свою любовницу, и вся банда дружно начинает выражать восхищение моей красотой.
— Это она то красивая? — удивляется Папочка, — Да вы что! Толстая как корова! Вообще не понимаю, что я в ней нашёл…
Банда на мгновение замирает: согласиться с тем, что любовница их босса “толстая корова” — не слыханная дерзость, но и спорить с ним — тоже. Потом до них доходит, что Папочка шутит и, улыбаясь, они мягко возражают:
— Нет — нет, сенсэй, у вас очень хороший вкус — она красавица.
Ишиваки подгоняет к столу других девчонок, и якудзы переключают внимание на них.
— Что ты будешь пить? — интересуется Папочка.
— Кофе, — отвечаю я. Папочка не разрешает раскручивать себя на фрукты с шампанским, но зато, уходя, всегда оставляет чаевые от трёх до пяти тысяч йен.
Я подзываю стафа и заказываю одно кофе для гостя.
— Я не буду пить кофе — я пью виски, зачем ты заказала кофе для меня?
— Не волнуйся — я его сама выпью. Просто кофе для девочек и для гостей стоит одинаково, но на вкус очень отличается — вам они приносят хороший кофе, а нам какое-то кисловатое пойло, которое напоминает кофе только по цвету. С тех пор, как я это заметила, то тоже начала хитрить и, заказывая кофе для себя, говорю, что это для гостя.
Следующие полтора часа я провожу, не напрягаясь — Папочка общается в основном со своими братками, а я только подливаю ему виски и даю прикурить, зато, на этот раз, уходя, он оставляет мне десять тысяч на чай.
8.Я была в холле, когда в клуб вбежал Заяц. Придав лицу высокомерное выражение, я отвернулась и, не поздоровавшись, направилась к туалету. Я ещё не успела подкрасить губы, а Ишиваки уже ломится в дверь с криками:
— Джулия-сан, приглашённый гость!
Сработало!
Заяц скорпион по гороскопу и потому главное развлечение для него — трепать окружающим нервы. Если бы я поздоровалась с ним, улыбнувшись, то он заказал бы Маринку, а так, уверенный, что я ему не рада — он специально заказал меня. Значит две тысячи йен у меня в кармане!
Со стола, за которым я сидела с Папочкой и бандой якудз, ещё не убрали грязную посуду, а остальные столики заняты, поэтому Зайца усадили за стол, стоящий в самом центре зала. За него редко кого сажают, но возможно Заяц сам попросился за этот столик — это в его характере. Обычно он прибегает в клуб к самому открытию, когда ещё нет ни одного гостя, а девчонки, которые без свидания сидят на вэтинге, и в течение получаса поёт американские шлягеры пятидесятых годов — поёт громко, очень стараясь. Девчонки ругаются матом, стафы украдкой посмеиваются, а я стою рядом с Зайцем, хлопая в ладоши после окончания каждой песни (это тоже входит в мои профессиональные обязанности) и искренне прошу его спеть ещё что-нибудь. Я вообще люблю поющих гостей — пока они поют, с ними не надо разговаривать. Но раз Заяц прибежал в клуб ближе к полуночи, значит, он уже успел напеться в других клубах. Кстати, приходит он ежедневно и, на протяжении тех восьми лет, что я с ним знакома, его репертуар остаётся неизменным.
Я протягиваю ему руку для рукопожатия, но он делает вид, что не замечает ни меня, ни моей руки, тогда я показываю ему фак и сажусь рядом. Заяц тут же оборачивается ко мне и, подобострастно улыбаясь, начинает делать комплименты — как всегда двусмысленные.
— Джулия-сан, какая ты красивая сегодня! Поправилась ещё на два килограмма, но всё равно — красавица! Звезда! Особенно для тридцати летней женщины, ты выглядишь просто супер!
— Мне двадцать восемь, — говорю я, прекрасно зная, что теперь он ещё несколько раз назовёт меня тридцати летней. Самому Зайцу лет шестьдесят — семьдесят, чёрт его знает — он отказывается уточнять. Для старикашки он чрезвычайно энергичен, впрочем, как и все японцы.
Я замечаю, что он не только напелся, но и напился, что меня не радует, так как пьяный он становится агрессивным. Я прошу его заказать мне пива, но он делает вид, что не слышит меня. В этот момент мимо нашего столика проходит Маринка, понимая, что он её не заказал, она смотрит на него с упрёком, делая вид, что расстроена. Заяц переключает своё внимание — пока она стоит на сцене, рядом с поющим гостем, он смотрит на неё влюблёнными глазами, а потом рассказывает мне какая она красавица, какое у неё прекрасное тело — ни килограмма лишнего, и в свои двадцать пять она выглядит всего лишь на двадцать.
— Ей двадцать шесть, а выглядит она, на мой взгляд, на двадцать два — двадцать три.
Заяц, не обращая внимания на мои слова, ещё несколько раз повторяет, что в свои двадцать пять она выглядит на двадцать…
Потом ему захотелось танцевать и, схватив меня за руку, он пытается вытащить меня из-за стола. Ну, уж нет — фигушки! Заяц танцует, выставляя на посмешище и себя, и свою партнёршу. Вцепившись в спинку дивана, я наотрез отказываюсь встать, тогда Заяц начинает танцевать в одиночестве, хотя, не знаю, можно ли это назвать танцем — он похож на человека, который бежит на месте, при чём такими мелкими, семенящими шажками. Запыхавшись, он плюхается на диван и пьёт чай.
