Хуан Бас - Скорпионы в собственном соку
Мой отец происходил из карлистской семьи (его дед умер в Бильбао в 1874 году). Это был очень тупой, примитивный и верный своим немногочисленным убеждениям человек. И властный: я помню, что он часто прибегал к помощи ремня. Во время гражданской войны он сражался вместе с наваррскими рекетес,[85] в Северной Армии генерала Молы.
Чтобы вы могли составить себе представление о его примитивности, я с радостью расскажу вам о том, как моя мать однажды дала ему денег, чтобы он поехал к дантисту в Тулузу, чтобы у него выдрали мучивший его коренной зуб. Он предпочел закатить в деревне богатую пирушку, а потом выдрать зуб самостоятельно, в том же ресторане, сделав рычаг из двух десертных вилок.
Я не испытывал особенно нежных чувств к своему отцу, но уважал его и по-своему любил; через много лет после того, какой умер, я понял, что любил его гораздо больше, чем мне казалось.
Хотел бы я сказать вам, что он еще жив.
Когда закончилась война, мой отец вернулся в Альсо и занялся посевами и своими немногочисленными коровами. Но начиная с 1940 года в результате череды случайных обстоятельств, которые нет необходимости здесь перечислять, он начал работать на Франко: он было одним из двух его дегустаторов еды и питья.
Как известно, начиная с сентября 1936 года, когда Франко был провозглашен генералиссимусом в Бургосе, он усилил меры безопасности вокруг своей персоны, но после смерти его товарища Эмилио Молы 3 июня 1937 года, которую только некоторые посчитали результатом случайной авиакатастрофы (Франко с того дня больше не летал на самолетах), он превратился в сущего маньяка, боясь покушения на свою жизнь.
В ту пору он принял решение, что два дегустатора, с интервалом в час, будут пробовать его еду и выступать в роли подопытных кроликов ввиду гипотетической угрозы отравления. Они пробовали все, что он ел, начиная от полного меню кушаний, подаваемых за обедом с генеральным штабом, и заканчивая водой.
Первый дегустатор выполнял свою работу, как я уже сказал, за час до еды, в присутствии чиновника из охраны. Второй, всегда под пристальным взглядом диктатора, обычно проделывал это, уже когда блюдо было подано.
Я не раз думал, что этот час промежутка между приготовлением еды и ее сервировкой обедняет кулинарное искусство не одного повара, хотя Франко, конечно, не славился чувствительным нёбом, если не считать вина, в отношении которого он обладал определенной разборчивостью. До изнурения постоянный в своем аскетизме, он пил один-единственный бокал в день, не делая исключений.
Однако он не использовал дегустаторов для работы, которая в эпоху Возрождения была известна как salva, то есть для того, чтобы резать и отправлять себе в рот еду при помощи приборов, принадлежащих охраняемому персонажу, чтобы удостовериться в том, что и сами вилки с ножами не были отравлены. У Франко, вероятно, вызывала отвращение эта классическая практика, обязывавшая его глотать слюну дегустатора. Он заменил ее требованием, чтобы приборы подавались на серебряном подносе, поливались медицинским спиртом и разогревались, вплоть до испарения жидкости, при температуре сто девяносто шесть градусов. Салфетку очищали паром и приносили ему дымящейся, как будто это была салфетка парикмахера, а бокалы наполнялись кипятком, вследствие чего часто лопалось самое тонкое стекло. Кроме того, после этих гротескных маневров каудильо лично вытирал приборы стерилизованной салфеткой, словно клиент в ресторане с сомнительным уровнем гигиены.
От своего отца я узнал, что дегустаторами времен войны, теми, которых он использовал до апреля 1939 года, были первый глава гражданской гвардии, который пропал во время обороны толедского алькасара, и какой-то толстый фалангист. Кому угодно мог выпасть этот жребий. Кажется, он не требовал никакой квалификации от претендентов на эту должность; вышеупомянутые дегустаторы весьма сильно отличались от дегустаторов Людовика XIV Французского, о каких рассказывает Хулио Камба: те, вонзая зубы в бедро фазана, могли по плотности мяса определить, взято оно с ноги, которую птица подгибала во время сна, или с той, на которую приходился весь вес.
По окончании войны Франко уволил тех, первых дегустаторов. Надежно укрывшись во дворце Эль-Пар-до, он, должно быть, чувствовал себя в безопасности и отказался от этой предосторожности. Чем он не переставал пользоваться с тех пор, как получил его в 1954 году и до конца своих дней, – так это подарком, преподнесенным ему президентом Турции, тираном Мендесом. Речь идет о столовой посуде из дворца Топкапи в Стамбуле, фаянс которой темнел, если на нее попадал продукт, содержащий яд (мне неизвестен научный принцип столь странного свойства). Несмотря на то что он работал только в отношении мышьяка, цианида и других широко распространенных ядов, Франко и его жена, Кармен Поло, с тех пор ежедневно использовали ее в качестве столовой посуды в своей личной столовой в Прадо.
Превратив страну в свою личную казарму, Франко в целом ослабил меры безопасности. На него могли покушаться, но только в качестве камикадзе, а эта необратимая степень жертвенности плохо сочетается с инстинктом выживания испанцев.
Однако начиная с 1940 года глава государства начал проводить значительную часть своего долгого лета в Сан-Себастьяне, во дворце Айете, и снова вернулся к практике использования дегустаторов. Он делал это только здесь, в Стране басков. Ни во дворце Мейрас, в Галисии, где он жил остаток лета, ни во время охоты, ни во время рыбалки в разных местах Испании он ими не пользовался. Вероятно, это исключение стало следствием его особого недоверия к баскам, которых он считал в большинстве своем опасными сепаратистами.
Суть в том, что полтора или два месяца в году мой отец проводил в Айете, занятый этой деликатной работой. Его напарником был другой унтер-офицер (за моим отцом сохранили его звание и жалованье сержанта рекетес), старшина Сильеруэло, уроженец Бургоса, живший недалеко оттуда, в казарме Лойолы. Когда Франко в конце лета уезжал в Мадрид, оба получали вознаграждение и возвращались к своим обычным занятиям.
Более чем за двадцать лет, вплоть до 1962 года, ни разу не произошло ничего необычного.
3
Что касается меня, то я провел детство, практически не выезжая из Альсо; я вел полудикую жизнь, какую ведет любой деревенский ребенок в недоразвитой стране.
В юности я начал получать профессиональное образование в одном из учебных заведений Тулузы.
В 1961 году, в возрасте семнадцати лет, я связался с подпольем баскских патриотов. В моей голове кипела мутная смесь националистических идей, лакированных марксизмом-ленинизмом.
Двумя годами раньше, в 1959-м, по инициативе студентов университета Деусто и инженерной школы Бильбао при определенной поддержке неизбежных семинаристов и попов была организована ЭТА. Это были недовольные активисты НПБ,[86] считавшие, что нужно дать более прямой и содержательный ответ франкистскому аппарату.
В 1961 году единственной акцией, осуществленной ими с некоторым размахом, был саботаж железнодорожной связи между Мадридом и Барселоной. Вплоть до 1968-го они еще не начинали своей долгой и не оконченной до сих пор кровавой кампании – той, что началась с неожиданной смерти на уличном посту офицера гражданской гвардии Хосе Пардинеса и продолжилась последующим устранением, уже заранее спланированным, полицейского инспектора, палача Мелитона Мансанаса.
Но еще задолго до того, в 1962 году, – и это останется темной страницей в истории, которую я теперь открываю вам, – члены недавно образованной ЭТА и активисты НПБ пытались отравить Франко.
Мой дядя, бывший семинарист и бывший наемник Пачи Ираменди, брат моей матери, был одним из основателей ЭТА и, быть может, является наиболее важным звеном в этой истории.
Я на минуту прервал свое чтение с экрана компьютера. Если память не изменяет мне, Пачи Ираменди, по прозвищу Тартало, был руководителем ЭТА, вступившим в Алжире в переговоры с правительством ПСОЭ[87] и погибшим в автомобильной катастрофе при странных обстоятельствах – согласно официальной версии – на алжирском шоссе, кажется, в середине восьмидесятых годов.
Выдвигалась теория, согласно которой его могли убить как его собственные соратники по партии более радикального толка, так и СЕСИД;[88] последние – ввиду некой темной заинтересованности в том, чтобы продолжать противостояние с ЭТА.
Мое желание как можно раньше попасть на праздник в «Гуггенхайме» пропало столь стремительно, как у Хаддока – желание выпить виски после антиалкогольной микстуры, данной ему Турнесолем в «Тинтин и пикаро». У меня все было наоборот. Я встал и пошел в бар за бутылкой «Тлен-моранжи» пятнадцатилетней выдержки и пачкой «Бэнсон и Хэджес». И почти бегом вернулся к компьютеру, чтобы продолжить читать эту – быть может, впервые в жизни я не мог подобрать эпитета, чтобы классифицировать что-либо, – историю.
