Анатолий Усов - Роман с Полиной
Здесь было полно возможностей, чтобы играть. Ялтинские пацаны проникали в гостиницу и с утра до ночи пытались обыграть «одноруких бандитов» — ими был набит целый игровой зал. Я попробовал сразиться, но мне это было неинтересно. Я спросил пацанов, есть тут что-нибудь посерьезнее, какая-нибудь рулетка, на дурной конец. А как же, здесь казино, открывается в одиннадцать ночи, вход две с половиной марки. Я подумал, все, все, буду играть. Посмотрел на Володю, он играл на компьютере, стрелял и бомбил кого-то мой безногий друг, это его здорово занимало, он вспотел от переживаний.
Почему-то я не хотел идти в казино с Володей. Очень кстати подвернулась матрона лет тридцати из Днепропетровска. У нее было буйное тело, обтянутое снизу короткими, до колен, лосинами, вспотевшее, с усиками, лицо.
— Мальчики-мальчики, — прицепилась она, — вот такие деньги годятся, чтоб обменять, мне наменяли, а я же не понимаю.
Она, конечно, целилась на меня.
— А вы мне не можете поменять, я же из Днепропетровска, а вы откуда, ах, вы из Москвы?!.
Я оставил ее на Володю.
— Но позвольте-позвольте, — хохотала она, — как же он будет менять, ведь у него ножек нет, — но было видно, Володя ей тоже нравился. А когда он скинул майку и обнажил торс, она прибалдела.
Я взял миллион русских денег и поехал на 16-й этаж в казино.
Тут работали непростые ребята, они не хотели рубли. Они хотели марки или купоны. Потом согласились брать рубли за купоны 1:1. Я подумал, если такое препятствие, не буду играть, проиграюсь. Однако уйти я уже не мог. Я ходил и ходил кругами. Я даже выпил невкусной немецкой водки. Потом вдруг ощутил — надо, играю.
Я подошел к столу, раздвинул зевак.
– Зеро.
— Сколько?
— Все, миллион ваших дурацких гривен.
В казино сделалось тихо. «Зеро» практически не выпадает, сказал какой-то мужик по-русски, объясняя своей подруге.
«Знаю», — подумал я, вспоминая, как я когда-то начал с него, и он меня не подвел.
— Дали бы лучше мне, если девать некуда, — сказала подруга про мой миллион.
Парни на рулетке переглянулись. Один из них так раскрутил ее, казалось, никогда в жизни не остановится.
Однако остановилась.
Ближе, ближе.
ЗЕРО!
— Он держал! — второй парень кинулся ко мне, стал показывать, как я держал.
Тут все стали кричать на него:
— Жулик! Подлец! Отдавай деньги! Не держал, мы видели!
А громче всех кричала подруга русского парня и даже пару раз двинула по спине труженика колеса.
Пришел главный. Они о чем-то посовещались, причем, когда поглядывали на меня, лица были такие, сейчас вот меня убьют, не откладывая в долгий ящик. Главный ушел.
— Рулетка закрывается за отсутствием банка. Банк — за отсутствием капитала, — объявил рулетчик.
Главный принес чемоданчик. Он отсчитал мне 1 к 10, так, оказывается, я поставил.
Народ все же у нас хороший. Все стали кричать, радоваться вместо меня. Я почему-то не радовался. Мне казалось, что я с кем-то вступаю в сговор, и вот этот кто-то выполнил свое условие, теперь должен выполнять я — и это теперь будет всегда, и от этого мне уже никуда не деться.
Я взял с собой все десять миллионов этой странной украинской валюты — купонов — и вышел на улицу. Здесь у слипа было полно машин, могли везти, куда захочу. Я выбрал себе «джип-черроки». Спросил у водителя, где тут можно купить валюту.
— Сколько? — спросил он.
— Всю.
Я взял у греков на десять миллионов купонов пятнадцать тысяч дойчмарок. Доллары в Ялте 93-го года почему-то были не в моде.
— Где тут играют?
Драйвер отвез меня в казино в старую Ялту. Я поставил здесь на «зеро» все пятнадцать тысяч и взял шестьдесят. И здесь рулетку тут же опечатали и закрыли.
И опять я ощутил странный мороз по коже, будто кто-то рядом дохнул на меня. Это был Он. Но который — с добром или злом?
Мы поехали с водилой в Форос. Здесь тоже было валютное казино. Я поставил на «зеро» шестьдесят и взял один к пяти — триста. Мне пришлось подождать, пока откуда-то привезут деньги.
Потом мы поехали в Феодосию. По дороге я оглядывался: за нашим «черроки» плыли с подфарниками три машины. Я поставил на «зеро» триста тысяч дойчмарок и взял один к трем — девятьсот.
Мне долго не давали денег. Уже рассвело, когда принесли большой фибровый кейс, до упора набитый дойчмарками. Когда я вышел из казино, вокруг суетилось полно темных личностей. Со всех сторон выезд с площадки перегородили машины.
Я прислушался к себе — во мне было пусто, ничего не было, даже страха. Так бывает в церкви, когда начинаешь в нее часто ходить, стоишь спокойно, ничего не просишь, ибо уже знаешь: проси-не проси, все будет так, как должно быть, а не так, как ты хочешь.
Я сел в «черроки», почти тут же подъехали два милицейских автомобиля с автоматчиками.
— Это я вызвал, — сказал мой водитель, — дашь им чуть-чуть.
Я подъехал к своему отелю, как президент, в сопровождении сирен и разноцветных мигалок.
Я дал каждому милиционеру по сто марок, а своему водителю — тысячу.
— Ты доволен? — спросил его.
— О чем говоришь, парень? Завтра с тобой во сколько поедем?
Я вошел в номер; Володя и подруга из Днепропетровска спали, нежно обняв друг друга. Володя в принципе хорошо смотрелся с женщиной, у него было мужественное лицо, могучий торс, а отсутствие низа было прикрыто фирменным одеялом с маяками и волнами. Я уснул в соседней комнате на диване. Мне снился ужасный сон, я ничего не видел, но ощущал, будто меня что-то сильно давит и будто все, что ничто, говорит: «сам будешь нуль… сам будешь нуль… отдай то, что есть…» Я проснулся и увидел огромную, грязную, мерзкую ворону. Она, как человек, стояла в углу и улыбалась.
Мы приехали в Москву нагулявшимися и загорелыми. Я старался не вспоминать Полину и может быть от этого думал о ней целыми днями. Володя передвигался теперь на отличной немецкой каталке с электромотором, мы прозвали ее «Мерседос». Ее подарил ему старый безногий немец, когда уезжал из Ялты. Оказывается, ему оторвало ноги в Крыму, под Севастополем, когда ему было столько же лет, столько же месяцев и столько же дней, сколько было Володе, когда оторвало ему в Абхазии. На этой почве они крепко сдружились. Теперь Володя про нее говорил, для парада она, конечно, годится, а милостыню в ней хрен кто подаст. У немца не было, возможно, такой проблемы, а у Володи была — его пенсии по первой группе инвалидности при самом скромном образе жизни могло хватить только на три дня, а в месяце их тридцать.
Я отвез Володю и поехал домой. У пруда с перевязанной рукой, подвешенной к шее, гулял Леха с «пидераской» под мышкой.
— Чего с рукой? — спросил я его.
— Бандитская пуля, — вполне счастливо ответил Леха, как в каком-то фильме. — Что-то давно не было видно?
— Спецзадание, — ответил я.
Леха загоготал. Подъехал пацан на «восьмерке», Леха, не стыдясь меня, продал ему три пакетика, вынув из «пидераски». Я посмотрел ему в переносицу, там была впадина, очень удобное место, чтобы посадить сюда пулю.
— Порошок? — спросил я.
— Ге р Герыч, — ответил Леха. — Попробуешь? Проба бесплатно — за счет фирмы.
Дома никого не было, мои родители уехали в шоптур в Сингапур. Мама оставила паническое письмо: «Сыночек, остепенись! Папа плачет, к нему два раза ночью вызывали скорую…» Опять вернулась ко мне моя постылая жизнь, я вспомнил, что мне опасно сюда приходить, меня могут ждать с ножом и битой, да еще невинные дети гор, которым я сдал квартиру «полковника» и получил аванс. Рядом с маминым письмом лежало решение суда, которое было принято за моим отсутствием. Мне присудили три года условно за старуху, поскольку открытый осколочный перелом голени есть ранение, которое в момент нанесения является особо опасным для жизни. Еще мне дали штраф в пять тысяч рублей за неуважение к суду и счет-калькуляцию за ремонт «мерседеса» в пять миллионов с копейками, что составляло на ту пору больше семи тысяч долларов.
Ну что же, было время разбрасывать камни, теперь пришло время собирать их, подумал я. Правда, у меня осталось еще полмиллиона дойчмарок. Я открыл чемодан, заглянул под двойное дно, там среди упаковок дойчмарок синела темно-синим металлическим блеском газовая «берета», перед отъездом из Ялты мы с Вованом прикупили себе по такой машинке. Из нее можно было стрелять во-первых, нервно-паралитическим газом, во-вторых боевыми патронами, — чем зарядишь, тем и бьешь, так хитро ее переделали чьи-то умелые руки, достаточно было только вытащить из ствола решетку и поставить боевую обойму.
Я посмотрел на себя в зеркало, здорово я смотрелся с «беретой»: загорелое мужественное лицо, сухой длинный торс, настоящий ягуар спецназа. Хорошо бы так, прихожу к Полине, она обнимает меня, а сзади за поясом у меня пушка, ствол, она натыкается на него пальчиками, в глазах замирает страх, я гашу его нежными поцелуями.
