Ирина Потанина - Русская красавица. Антология смерти
— Пашенька, что ты скажешь, если я всерьёз заявлю, будто в моей жизни объявился демон? — шуточными выпадами пробую на вкус откровенность.
— Что скажу? — Пашенька мгновенно перенимает мой игривый тон, — Ну… Мне будет очень приятно, я даже подумаю, что не достоин такого катастрофического возвышения…
«Действительно не достоин!» — мелькает у меня в мыслях. Мои попытки попросить о помощи всегда разлетались вдрызг о глупость и манию величия ближних.
— Ну, значит, не скажу. — произношу таким тоном, будто заявляю, что говорить нам больше не о чем.
Пашенька улыбается открыто. Понимает моё молчание правильно. Медленно тянется за курткой, а сам взглядом умоляет: «Не прогоняй! Останови!»
Вот привязался! Перспектива одиноких размышлений, впрочем, моментально напоминает, что ничего плохого мне Пашенька не сделал. Напротив, сделал много хорошего…
Отчего б его не остановить? Забыть всю эту дребедень про загадочные звонки и странные явления. Переключиться. Не думать про Пашеньку гадостей. Отложить все догадки до завтра… Надо успокоиться…
— Слушай, Пашенька, — чистосердечным признанием выполняю его мысленную просьбу, — Тоскливо мне! Не ходи ты сегодня в свой кабак… Оставайся.
Пашенька порывисто вспыхивает, тянет руки, прижимает к груди. «Я ждал, я надеялся, сейчас, позвоню только», — шепчет многообещающе.
«Кстати, а откуда они взяли мой домашний телефон?» — успеваю подумать, прежде чем снова вступить с гостем в наш не совсем приличный поединок.
* * *«Таксист разберётся», — этот манерный выпад в разговоре с Золотой Рыбкой стоит мне теперь кучу нервов. Мало того, что утро — эту пору дня я всегда переживаю с трудом, ничего сквозь сон не соображая, — так еще и сиди, гадай, куда ехать.
Пашенька тактично свалил ни свет, ни заря, предусмотрительно решив при моём нервном пробуждении не присутствовать. Уходя, шептал над моей спящей головой что-то несуразное. Договаривался о чём-то, чего я сейчас совсем не помню. Влажно чмокнул в щёку, полоснув по носу запахом чужих не чищенных зубов. Просыпаться в постели с посторонними мужиками противно, а с родными — скучно. И как тут разобраться бедной женщине?
При чём тут Пашенька?! Мысли сталкиваются друг с другом и сбиваются с толку. Куда ж ехать-то? Может и впрямь машину взять? Нет, моей взбалмошной жизни таксисты противопоказаны — слишком много трачусь на более яркие сиюминутные прелести.
— Сколько-сколько? — на Нинель как-то нашло вдохновение разобраться в моём материальном положении, — Красавица, ты давно стала бы обеспеченной дамой, будь в твоей головке чуть поменьше страстей и побольше мозгов.
— Чтобы стать миллионершей, нужны не столько мозги, сколько миллионы, — хмуро отмахивалась я. Нинель так часто лезла в чужие жизни, что её попросту устали уже оттуда прогонять. Тем паче устала это делать я, которую Нинель за что-то выбрала себе в подруги. И отказаться неудобно, и дружить влом. В общем, я ограничилась тем, что не сопротивлялась её дружбе.
— Тебе никакие миллионы не помогут. Ты их растранжиришь. Любой бюджет нуждается в планировании. Мы с тестями поняли это слишком поздно, уже когда совсем разорились.
Нинель вместе со своим бывшим мужем и его родителями когда-то кратковременно были настоящими «новыми русскими». Впрочем, каждый дееспособный в начале девяностых человек хоть несколько часов да побыл в этой личине. В эпоху всеобщего хаоса деньги зарабатывались легко, неожиданно и весело. Встретил спивающегося от скуки приятеля-комсомольца, нашёл обнищавший колхоз. У комсомольца взял деньги, у колхоза — продукцию. Тщательно перетасовал всё это, реализовал, вернул комсомольцу проценты и азарт к жизни: «ух, ну и кашу мы тут заварили, круто!» Полез вечером в сейф подсчитать собственную прибыль и обалдел: «Кажется, я баснословно богат!» Открытия такие, конечно, требовали соответствующего обмывания, поэтому к утру баснословно богатым становился уже хозяин заведения, в котором обмывали.
Нинель права (отличительная и до крайности неудобная черта Нинельки — она всегда и во всем бесполезно права), время изменилось, стало требовать организованности, а я по-прежнему пирую так, как пируют лишь во время чумы. Любые гонорары порождают хаотичный шквал праздничных мероприятий и тут же теряются в бездонных карманах моих идиотских выдумок и надуманных потребностей.
/Как ни ройся по сусекам/ Ни копейки за душой./Я не стану человеком: /Слишком страшно быть большой…/
Утреннее раздражение сменилось утренней же апатией. Сижу на подоконнике, вспоминаю диалоги с Нинель, глупо пялюсь на трудоголиков, гуськом пробирающихся к метро по человечьей тропе… А где-то на дне сознания беснуется писклявая мысль: «Пора! Пора ехать! Опоздаешь! Давай, шевелись… Там жизнь рушится, а ты тут сидишь, как истукан» Если рассуждать логически, то выходит, будто нигде ничего не рушится. Но как только я прислушиваюсь к ощущениям, так сразу прихожу в ужас — всё вокруг кажется абсолютно пропащим.
Надо ехать! Набираю на трубе Свинтуса.
— Да, Марина Сергеевна, — отвечает звонкий женский голосок.
Тьфу ты! Ну и утречко выдалось… Похоже, Свинтус становится фигурой, всё более недоступной. А как радостно она отвечает! Будто только и ждала моего звонка. Эта пухленькая секретарша с ямочками на щеках и рюшечками на пушистых блузках, давно была замечена в алогичном стремлении отбить у меня Свинтуса. Алогичном — потому как нельзя забрать то, чего нет. Мы со Свинтусом полгода уже живём порознь. И это положение окончательно и бесповоротно.
— А Свинтус далеко? — интересуюсь растерянно. Вообще-то я первый раз сталкивалась с тем, что сотовый отдают секретаршам.
— Шеф ушел в интеренет, просил не беспокоить, — даже со мной эта девочка умудряется кокетничать, голосок журчит и обрывается вздохами. По-другому она разговаривать не умеет. Это забавно, и я регулярно распекаю Свинтуса за невнимание к юной секретарше.
— Не буду я за ней ухаживать, — фыркал Свинтус обычно в ответ на мои намёки, — Она меня «душкой» называет… Говорит: «Ах, шеф, вы такой душка!» И как к ней по-человечески относиться после этого?
Я лично ничего плохого в названии «душка» не видела. «Розовые сопли», так ненавистные нам со Свинтусом, в моём представлении были соплями, только, когда были фальшивыми. Искренние же нежности никогда не казались мне чем-то плохим. И Свинтус, мне кажется, был не прав, отказываясь от возможности встретить с этой уютной девочкой сытую и пухленькую старость. Ведь надо же её с кем-то встречать?!
В отличие от Свинтуса, пухленькая секретарша умела относиться по-человечески к кому угодно. Даже к тем, кого считала соперницами. Сейчас, например, она очень доброжелательно интересуется:
— Что-то передать? — медовыми интонациями растекается мне в ухо. Я тут же вспоминаю, зачем звоню.
— Передайте, чтоб он там в Интернете нашёл кафе «Тет а Тет» возле Никольской и поинтересовался, как туда попасть.
— Может, лучше я в справочную позвоню и всё вам узнаю? — невинно интересуется трубка, — На то я и секретарь…
В справочную? Действительно, и как мне в голову не пришла такая замечательная идея. За долгие годы я настолько привыкла, что Свинтус — моя справочная… Теперь трудно менять привычки…
— Спасибо-не надо-забудь, — отбрыкиваюсь и звоню в эту самую справочную.
Довольная тем, что проблема так легко решилась, распахиваю настежь окно. Легчает. Впускаю в лёгкие смесь никотина и свежести морозного утра. Гнетущее желание уснуть отпускает, и я снова становлюсь человеком. Жизнь налаживается, тревога уходит. Заснеженный двор, девственный и спокойный, несмотря на присутствие пешеходов, заражает своей гармонией. Улыбаюсь и спешу на свою странную встречу уже без злости и подозрений. Пусть корчат из себя, кого хотят, и наводят свои справки. Мне скрывать нечего! Я ослепительна, как это утро, и открыта любым наваждениям, как моё распахнутое настежь окно! Готова к любым авантюрам и чувствую, что буду ещё вершить и вИршить, и от сознания этого собственная жизнь кажется теперь чем-то осмысленным.
* * *Сломанный каблук существенно подпортил мне имидж. Хотела предстать деловой леди, а явилась чудачкой тинейджерского вида. Обросшие подошвой, как коростой, кроссовки, дутая куртка, кепи с квадратным козырьком, сигаретка в уголке губ.
Вошла я в это «Тет на Тет» и не понравилось оно мне. Настолько не понравилось, что вся утренняя бравада мигом оказалась аннулированной. Расстрелянной, изодранной вклочья у корявой стенки моей подсознательной жалости к себе.
Ой, ну что меня вечно в бордели заносит? Только настроюсь на что-то солидное, глядь — разврат и бухалово. Впрочем, опыт вчерашнего вечера показывает, что, когда не бордель, когда со мной на «вы» и с придыханием, тогда я сама всё порчу, выворачивая события знакомым мне образом. В общем, я была недовольна и ругалась:
