Мирьяна Новакович - Страх и его слуга
Пришел позвать меня Новак, и мы с ним направились к месту сбора. Перед цистерной. Там уже ждали герцогиня Мария Августа Турн-и-Таксис, граф Шметау, барон Шмидлин и трое из комиссии по вампирам. Вместе со мной и Новаком нас было восьмеро.
Шмидлин крикнул часовому, и створки Королевских ворот распахнулись.
3.Нет, я никогда не была знакома с генералом Марули, ни тогда, ни позже. Вы думаете, мы должны были с ним встретиться?
Я так не думаю. Я уверена, что все было так, как и должно было быть. И всегда, когда я в свободные часы блуждаю по своему прошлому, перебираю события, которые со мной происходили, вспоминаю своих былых друзей и знакомых, я убеждаюсь, что ошибок не делала, если принять во внимание все то, что мне было тогда известно. А когда я узнала больше, было уже поздно. Такова природа знания — оно всегда запаздывает, ибо если бы оно шло впереди, то принадлежало бы чужому уму, божьему, или дьявольскому, не важно.
Вы спрашиваете, почему в свободные часы?
Потому что на белом свете все размышления и все знания происходят от избытка времени или от скуки. Поэтому бедные люди глупы и грубы, а благородные возвышены и развиты.
Что было дальше?
Путь от крепости до Дединаберга не долог. Я разговаривала со всеми понемногу, а больше всего с графом фон Хаусбургом. Мой диалог с графом Шметау закончился, как только мы пересекли границу Унтер Раценштадта.
Я уже не помню, как у нас зашел разговор о смертных грехах, впрочем, уже тогда мне показалось, что это одна из излюбленных тем фон Хаусбурга.
4. Фон Хаусбург о гордыне— Я в людях приветствую и помогаю им развивать самовлюбленность и суетность. А еще высокомерие и гордыню. Я помогаю им поднять паруса, чтобы следовать именно в этом направлении. И они несутся вперед как корабли при попутном ветре. На всех парусах, глотая милю за милей, летят они по морским просторам, довольные собой. Какое наслаждение! Месяцами вдали от любого порта, под постоянно изменяющимся звездным небом, и открытое море услужливо ластится к ним как шут к королю после удачной шутки. Натянутая белая парусина несет их к черте, где соединяются море и небо. Вам приходилось когда-нибудь плавать на таких легких судах?
И тогда, когда их души вспениваются, якоря забывают соленую воду, а глаза отвыкают от вида суши, когда они, властители просторов, отучаются ходить, а лишь парят и летят под тяжелыми парусами, тогда я говорю им: все это дал вам я. Я увел вас далеко от берега. Я вылил вам под ноги синь океанов, я наполнил ветром ваши паруса и поднял якоря.
— А когда начнутся шторма, те же полные вен тра паруса, уносившие их все дальше и дальше, те же поднятые паруса утащат их на необъятное дно тех же самых необъятных морей? — спросила я.
— А он не дает. Он не дает спустить высокие паруса. Он не дает. Это не я, я не гоню и не разъяряю ветры. Это он их закручивает вихрями и делает все сильнее. Он не любит парусов, наполненных ветром. Поэтому никто вовремя не спускает паруса. Он не дает. И хочет, чтобы погибли все корабли и все моряки.
5.Тогда я еще не понимала, что в том, что рассказывал фон Хаусбург, под «он» подразумевался дьявол.
Нет, я не думала, что фон Хаусбург — дьявол. Я думала, что дьявол — тот, который не дает морякам спустить паруса, когда начинается буря. Почему я так думала? Потому что только дьявол не прощает. И если уж кто-то и был дьяволом, то, скорее всего, это был Шметау.
6.Мы скакали еще какое-то время, а потом остановились на вершине холма. Все мне казалось обычным, луга, леса, то тут то там речка. Был прекрасный день, неожиданно спокойный и светлый после ночной грозы. Правда, было холоднее, чем в предыдущие дни.
Мы остановились, и барон Шмидлин тут же подъехал ко мне, чтобы помочь сойти с лошади. Я спросила его, значит ли это, что мы остановились отдохнуть, и добавила, что я в отдыхе не нуждаюсь и готова продолжать путь. Шмидлин бросил на меня странный взгляд и сказал, что мы прибыли.
— Куда прибыли?!
— В Дединаберг.
— Я не вижу здесь никакого дома.
— Ваше высочество, здесь и нет домов в нашем понимании этого слова. Сербы живут в лачугах, хибарах, землянках. Для вашего высочества мы подобрали самую лучшую… самое лучшее место для ночлега.
Я оглянулась по сторонам и увидела лачугу, которую даже не заметила бы, как мы не замечаем большинства вещей, пока кто-нибудь не обратит на них наше внимание. И как-то всегда выясняется, что они не так уж и важны. То, что для нас действительно важно, мы все-таки замечаем сами.
Откуда-то появился крестьянин. Он был очень старым, оборванным и грязным. Поклонился нам до земли, и между ним и бароном Шмидлином начался разговор. Выглядело это так, что Шмидлин его о чем-то спрашивал, а крестьянин отвечал. При этом все время глядя в землю и жестикулируя, как это обычно делают подлые и лживые люди. Мне было неприятно на них смотреть, и я решила прогуляться по ближайшей рощице. Хорошо хоть природа с нами честна. Я даже подумала, не лучше ли мне спать в лесу, чем среди этих отвратительных людей — страшных крестьян и сатанинских графов.
Почему я так и не сделала?
Потому что было слишком холодно.
Опасно?
В тот момент ничто не казалось мне опасным. Когда я узнала, что опасность действительно существует, опасно было в равной степени и внутри, и снаружи.
Граф Шметау пригласил меня войти, а так как я не хотела выглядеть избалованной и капризной герцогиней, то вошла в хижину.
Внутри было тепло. В очаге пылал огонь. Старая и грязная женщина варила что-то отвратительно пахнущее. Кроме нее здесь были еще три женщины, два мужчины и трое детей. Мебели не было, за исключением трехногой табуретки. По углам было расстелено какое-то грязное тряпье, единственным источником света был огонь в очаге, который не мог осветить всего помещения. Окон не было.
Но комната была гораздо больше, чем я могла предположить, глядя снаружи. Тогда я еще надеялась, что существует более приятное место, где мы сможем разместиться. Не верила, что мой муж мог одобрить, чтобы я спала в такой развалюхе.
Однако очень скоро я поняла, что он хотел мне этим сказать…
Он хотел показать, что мои желания коренятся в грехе гордыни и тщеславия. Я хотела быть любимой и была недовольна, что это не так, а эти люди, эти крестьяне, у них даже не было где жить, и уж тем более не могли они рассчитывать на любовь.
Да, похоже, что один урок я так никогда и не выучила, и я никогда не смогу стать хорошей христианкой, потому что я по-прежнему твердо убеждена, что нищета убивает любовь. Нищета может сосуществовать только с другой нищетой.
— Не волнуйтесь, здесь мы только проведем ночь, а обед нам уже накрывают снаружи, — сказал барон Шмидлин, и я с радостью выбежала из хибары. И действительно, на лужайке, всего в пятидесяти шагах от меня, слуги уже расставляли столы. При иных обстоятельствах я была бы изумлена обедом на открытом воздухе в такое время года, но сейчас почувствовала благодарность к тому, кто это придумал.
— Обед будет готов через некоторое время, позвольте мне предложить вам прогулку, — обратился ко мне граф, чье имя я забыла. Это был один из двух ученых, сопровождавших доктора графа Радецкого. Тот, что в рыжем парике. Я согласилась, все равно заняться было нечем. Он подал мне руку. Мы пошли в сторону леса. Он не говорил ни слова. Я была благодарна ему за молчание, и, предполагая, что он занят какими-то мыслями, не хотела ему мешать. И сама погрузилась в мысли.
В мысли о любви. О том, как близка я была к идеальной любви, как, в отличие от большинства женщин в возрасте, верила в то, что такая любовь существует. Я даже знала, кто он, мужчина моей жизни, более того, этот мужчина был моим, но тем не менее все оказалось напрасно. Лучше бы мне всего этого не знать. Лучше бы я была глупа и довольна богатыми обедами, изысканными нарядами и драгоценными украшениями. Лучше бы я время от времени довольствовалась нежными и грустными книгами, которые получала с курьерами Турн-и-Таксис. Лучше бы…
— Вы были знакомы с графом Виттгенау? — вдруг спросил меня граф, когда мы уже довольно далеко зашли в лес.
— Нет. Я видела его всего несколько раз до его исчезновения.
— А видели вы его после того, как он появился снова?
— Появился?! Неужели граф Виттгенау появился после… после своей смерти?
— Да, — проговорил он холодно, — граф Виттгенау появился после своей смерти.
— Где?
— Здесь.
— И куда он потом уехал?
— Никуда. Он был мертв. Вы ничего об этом не, знаете?
— Нет, — сказала я.
Он резко развернулся, и мы пошли обратно. Я не знала, что у него спросить, а он больше ничего не говорил. Вот так, молча, мы вернулись к нашей хибаре.
Первое, что я увидела, был граф фон Хаусбург. Он сидел на земле, над ним склонился его слуга. Граф выглядел так, словно ему очень плохо. Его руки были прижаты ко лбу. Казалось, он плачет.
