Мирьяна Новакович - Страх и его слуга
Что за дивное чувство! Я восхищенно разделял его с герцогиней. Такое возвышенное, такое сильное! Она спустилась с высоты прямо в нищету тела и в еще большую нищету духа, она рассталась с мизерным количеством денег, которых у нее хоть отбавляй, она внезапно почувствовала себя так легко и такой благородной, особенно если принять во внимание трудности, которые она преодолела, слезая с лошади и снова залезая на нее, это было настоящее самопожертвование и потом, исполненная новым духом, вернулась на высоту, в седло, в общество людей с голубой кровью, к которому принадлежит, о чем, кстати, она ни на одно мгновение не забывала.
И милосердие все еще называют христианской добродетелью?! Милосердие, состоящее из Святой Троицы: могущества, удовольствия и гордыни. О-о, этот мир мой, действительно мой!
Как только мы немного отъехали, Новак развернул коня и поскакал назад. Я оглянулся, чтобы посмотреть, как он возвращается к этой нищенке. Мне не удалось рассмотреть, что он там делал, но вскоре он уже спешил за нами. Чтобы догнать нас, много времени не потребовалось.
Он дал мне знак отъехать в сторону. Я так и сделал, и мы с ним оказались на достаточном расстоянии, чтобы никто из спутников не мог услышать наш разговор.
— Вот вам три крейцера, — сказал он и протянул руку, на ладони поблескивали блестящие монеты.
— Как это понимать?
— Я забрал у нищенки то, что дала ей герцогиня.
— Какой хороший у меня слуга, я и не знал, насколько ты хорош. Ты меня порадовал.
— Да, я хороший, как бы вы не выворачивали и не называли добро и добром, и злом, а зло — и злом, и добром. А деньги я взял у нищенки не затем, чтобы отдать их вам, а затем, чтобы ее спасти. Чуть не вся улица видела, что ей дали денег. Она одна, сирота, слабая, деньги бы у нее все равно отняли, да еще бы и обидели, а то и убили. А теперь она в безопасности. У нее ничего нет.
— Почему бы тебе не взять деньги себе? А, понимаю, если ты их возьмешь, это будет преступлением, обычным грабежом. А так ты сделал доброе дело, а деньги попали к дьяволу. Однако ты мог бы взять у нее три крейцера и купить ей еду, которую она тут же бы и съела, да еще какую-нибудь простую обувь, которую у нее никто не украдет.
— Это не пришло мне в голову.
Неожиданно рядом со мной очутился граф Шметау, который, заметив, что я часто оглядываюсь, принялся объяснять мне, как и зачем возводят крепостные стены:
— Известно ли вам, что до того, как была значительно усовершенствована артиллерия, самым важным и лучшим элементом защиты города были высокие стены? Ввиду того, что у нападающих не было способов разрушить стены, им оставался только один путь — перебраться через них, оттого-то их высота и была в обороне решающей. Чем могущественнее и важнее был город, тем выше были стены. Однако позже были придуманы мины. Высокие и, как правило, тонкие стены (для толстых городу потребовались бы огромные деньги) теперь могли быть без особых усилий разрушены. Кстати, знаете ли вы, что первым городом, где при осаде были использованы мины, стал Белград? Представляете, первые в истории мины взорвались здесь, под этими стенами. И самое замечательное то, что их использовали защитники города, они заминировали турецкие окопы, которые находились в опасной близости от крепости. Произошло это в 1439 году, благодаря Джону Вране, который обучился своему ремеслу в Италии. В те времена в военной технике лучшими были итальянцы. Видите, как все с тех пор переменилось. Войны ведутся с помощью артиллерии, и стены теперь нужны низкие и толстые, потому что через них никто больше не перелезает, их разрушают пушечные ядра. Сейчас первое слово в военной технике принадлежит нам.
— Неужели? А я думал, что главный специалист по осаде и обороне города — маршал Вобан.
Шметау покраснел.
— Кто-то украл у меня книгу Вобана, — пробормотал он. — А кто крадет книги…
— Писатели, — перебил его я.
Он замолчал и погнал коня.
Погнал своего и я за ним вдогонку.
— Простите, граф, я хотел бы задать вам нескромный вопрос, в каком костюме вы были вчера на маскараде?
Шметау вздрогнул, скрючился как от судороги, натянул поводья и резко остановил животное, на котором сидел. И мой конь встал как вкопанный.
— Я не был переодет в Людвига, если вы это имеете в виду. Людвиг был моим единственным другом, и мне отвратительна эта скандальная маска, которая появилась вчера. Я разыщу этого негодяя, и гораздо раньше, чем он думает. У меня был только один костюм дьявола, и его я выдал вам.
Я не мог понять, о чем говорит Шметау. Но он напомнил мне одну очень простую вещь, которую я по-глупому забыл, — именно Шметау знает, кто был в каком костюме, ведь именно он их выдавал и, видимо, принимал назад. Я вдруг понял, насколько мне важен Шметау — поклонник крепостных стен оказался единственным человеком, которому были известны все переодевания в Белграде. Он, правда, понятия не имел, кто выступил в роли его единственного друга. Странно, что глубокие и широкие знания обычно бывают бесполезны в самых важных для сердца делах.
— У вас был какой-то костюм, который вы не выдали? — это был самый внятный вопрос, который я смог выдумать.
— Конечно, их было много, таких, которые никого не заинтересовали, но дьявол у меня был только один.
— А на маскараде их было два! — наконец-то до меня дошло, что Шметау говорит о самом неприятном для меня случае в Белграде. — Второй дьявол? — спросил я осторожно, — второй дьявол — это был Людвиг?
— Нет! Людвиг Виттгенау был лучшим человеком на свете. И те отвратительные слухи, которые распространяли наши враги, были столь бессмысленны, что все в них поверили. Особенно после…
— Особенно после…? — я попытался выудить из него подробности.
— Когда после своей смерти Людвиг… Понимаете? Стали говорить, что наверняка не обошлось без нечистой силы. И даже, что Людвиг сам дьявол и что это начало Страшного суда.
— Страшного суда?!
Вдруг он посмотрел на меня решительно и строго. В мгновение ока он резко изменился.
— Вы были слишком долго одеты дьяволом, чтобы не знать, что такое Страшный суд.
— Не понимаю.
— О, вы понимаете гораздо больше, чем можно предположить.
Сказав это, он пришпорил коня и поскакал вперед.
3.Не успел от меня сбежать Шметау, а сбежал он только потому, что у меня не было желания его преследовать, ибо я, как всегда, обмер при упоминании о Страшном суде, как тут же подъехал Новак.
— Я тут подумал, хозяин… Я и раньше об этом думал, но ничего вам не говорил.
Разве не предсказано, что, когда настанет время Страшного суда, самые лучшие почувствуют нехватку веры, а самые худшие исполнятся великих страстей? Настало ли это время? Разумеется, нет, так всегда утешал себя я.
— Прекрасно, можешь не говорить мне об этом и впредь.
А он и ухом не повел.
— Я размышлял над тем, зачем вы приехали в Белград. Поскольку вы ничего не захотели мне рассказать, я сделал вывод, что для этого есть какая-то очень важная причина. Для вас, насколько я вас знаю, самое важное это страх. Он ваш главный двигатель и, соответственно, главное следствие ваших поступков.
— Неужели?!
— Да. И ваша ирония тоже не что иное, как страх. Просто когда вы не очень боитесь, результатом становится ирония, а когда очень, то большое зло. Когда вы меньше боитесь, то совершаете зло на словах, а когда больше — на деле.
— Да я смотрю, слуга у меня настоящий мудрец.
— Если бы ваш слуга был мудрец, вы были бы Богом. А я всего лишь разочарованный и умный отшельник.
— Зачем Богу слуги?
— Итак, как я понял, вы приехали узнать, что тут творится с вампирами. Но я долго не мог взять в толк, почему именно вампиры. А вчера вечером, в корчме, я понял и это.
— Я знал, что алкоголь для тебя благословение.
— То, что вы к своим именам существительным добавляете Божьи имена прилагательные, меня не смутит. Я знаю, что вы здесь из-за Страшного суда.
Услышать самые страшные на свете слова два раза за такое короткое время было для меня слишком.
— Глупый слуга! Что ты знаешь о Страшном суде?!
— Я знаю, что здесь оживают умершие, а апостол Иоанн в своем «Откровении» говорит, что это один из признаков приблизившегося Второго пришествия и Страшного суда. Оттого-то вы и разволновались настолько, что примчались проверить, действительно ли здесь мертвые поднимаются из могил и становятся вампирами. А вам известно, что, когда наш Господь во второй раз придет к нам, он станет судить нас за все грехи наши. И вас первого.
— За все грехи наши! Вот! Вот! За грехи, а не за добрые дела.
— Будет справедливый Суд и справедливый Судья, — сказал он и кивнул головой.
— Неужели ты думаешь, что судить будут по законам и праву? Что судьи, как в Англии, войдут в зал суда, высокопарно поклянутся на книге? Ударят молотком? Что с левой стороны будет защита, а с правой — обвинитель? Нет! Там будет только Беззубый. Он будет ломать печати, как ангелы его, печати давно написанных приговоров. С которых исчезли чернила, они стерлись от неописуемых страданий и боли. Но ему это безразлично. Он предъявит тебе каждое твое слово, каждое движение, каждую мелочь и не спросит, почему ты так делал, было ли тебе трудно, мог ли ты поступить иначе. Уж он-то ничего не пропустит. Не обольщайся. Не будет ни зала суда, ни защиты, ни оправдательных приговоров. Потому что он превратит весь мир в один зал суда, чтобы никто никого не смог защитить. А он сам и обвинитель, и судья. Не будет там ни закона, ни права.
