Геннадий Головин - День рождения покойника
— Пусть он отвалит отседова, — сказал он, — а мы с вами побеседуем на интересующие нас темы.
Все так же продолжая улыбаться, серенький послушно отстал.
Мальчонка оказался шустрый. С ходу вывалил на Василия десятка полтора вопросов и даже карандашик навострил. Пепеляев не замедлил.
— В бытность мою матросом на прославленном «Красном партизане Теодор Лифшиц», — начал он плавно, — любил я в редкую минуту отдыха посещать планетарии… — (Щеночек торопливо шпарил в книжечку прямо на ходу.) — И вот именно там, в одной из лекций, довелось мне услышать, что даром только отдельные птички отряда воробьиных поют, понял?
Мальчонка дописал и поднял на Василия умненькие глаза:
— Понял. Гонорар меня не волнует, меня волнует публикация, поскольку я на практике.
— Поскольку я не на практике, а в теории, то меня, наоборот, волнует этот самый… который гонорар. Делаем так! (Тебя как звать-то? забыл…) Так вот, Мишка, гони бумагу, карандаш давай, и я сам тебе все в лучшем виде опишу. Может, даже в стихах. Ты там мягкие знаки, где надо, расставишь. Слава — тебе, деньги — мене. Но если государственную премию дадут, премию тоже мене! Согласный?
— Согласный. Только в стихах не надо, ладно?
Василий ухмыльнулся:
— Сомневается… Думает, что я стихами не могу. Вот послушай, чудак, что недавно вышло из-под моего автоматического пера…
Он остановился, принял позу и — вдруг пионерским звонким голосом продекламировал:
«Закончили сенокос!» —
Приветливо объяснил
Иисус Христос…
— Ну как?
— Очень! — искренно сказал пишущий мальчик.
— Тогда заметано! Через два дня. На этом самом месте. В три часа по Цельсию. Будешь плакать и рыдать — та-акое я тебе напишу!
С вечера, падая в кроватку, Василий порешил железнее железного: завтра, хоть под автоматом, хоть по велению души, но он в порт — ни ногой! Хватит! От этих экскурсий по местам трудовой славы одна только изжога нервов.
Однако и на следующее утро, часам к девяти, Пепеляев опять вдруг обнаружил себя бодро пылящим по той же дороге.
Хотел было повернуть вспять, но не тут-то было. Какая-то ласковая сила отечески взяла за шиворот и повлекла дальше. Он дернулся пару раз, но вынужден был насилию опять подчиниться.
И если бы хоть какое-то подобие дела было у него в порту! Никакого! Все там было ясно, как в психофазотроне: не желал его до слез родной коллектив!
…Как и в самый первый день, навстречу Пепеляеву выскочил, повизгивая протезом, Матфей-охранитель. За кобуру на сей раз не хватался, другим перепугал: встал в хромой фрунт, руку к воображаемому козырьку поднес, просипел почтительнейшим шепотом:
— Вас Спиридон Савельич к себе звали-с. В одиннадцать часиков ждут.
— Я сегодня не принимаю, — вельможно отмахнулся Василий. — Если что-то срочное, пусть обращается в письменной форме. Не то осерчаю.
Не иначе как музейный лилипут нажаловался, подумал Василий, и к Метастазису, конечно, решил не ходить. Однако около полудня его, загорающего в тенечке, разыскала Люська.
— Эй, — кликнула, — Васька! Или как тебя там… Иди. Спиридон Савельич зовет.
— Нужен он мне… — пренебрег Василий и перевернулся на другой бок. — У меня ответственное сновидение.
— Иди-иди, не бойся. Не обидят, совсем даже наоборот.
Василий сел.
— Покажь бородавку, тогда пойду.
— Вечером приходи, — торопила Люська, — часиков в десять. У меня маманя как раз в деревню уезжает гостить. Ну идем же, черт лысый!
— Не обманешь? Насчет вечера-то?
— Не обману, не обману. Пойдем скорей! Где живу-то, помнишь?
— Помню. А что за народ собрался? По какому случаю?
— Увидишь-узнаешь…
На улице было солнышко, а эти сидели, как разбойная шайка в пещере. Окна зашторены, на столе — лампа горит. И Метастазис тут был, и Цифирь Наумовна, и наглядный гном-лилипут, и еще то ли двое, то ли трое, не совсем известных Василию. Судя по носам, Спиридонова родня.
— Тэк-с! — со всегдашней своей улыбочкой сказал Спиридон и оживился. — Вот и наш герой. Прошу любить и жаловать. Ишь, какой… — с нескрываемым любованием оглядел его Метастазис. — Прямо Васька Пепеляев, вылитый!
— Чего звали? — грубо сказал Василий.
— Ишь ты, ишь ты… — ласково усмехнулся Метастазис. — Характерец!
— А то ведь я и уйти могу! — продолжал свою линию Василий. — У меня дел вагон! — Он только сейчас понял, как с ними надо.
— Это каких же таких дел? — засмеялась Цифирь. — В музее безобразничать? Или зверски избивать людей, ни в чем не повинных?
— Да, — грустно подтвердил Спиридон. — Цифирь Наумовна права. Докладывают мне, понимаешь, что шатаешься, понимаешь, по территории порта, что безусловно запрещено посторонним… Какие-то пьяные драки устраиваешь; намеки какие-то… Ты, брат, это прекрати. Мы с тобой ведь — по-хорошему пока. Парень ты молодой, зачем, скажи, биографию тебе портить каким-нибудь ЛТП или, того хуже, ИТК?
— Все? — нахально спросил Вася. — Тогда я пошел. На работе восстанавливать не хочете? Не хочете! Вам же хуже!
— Насчет работы — постой! — ты помнишь, мы обсуждали этот вопрос. Без документов, брат, при всем моем распрекрасном отношении, на работу мы взять тебя не можем. Как вы думаете, Анастасий Савельич?
— Непременно, — грустно согласился Спирькин брат.
— А я не согласен! — сказал другой брат. — Чего с ним возиться? Он народ колготит! Мои уже вторую неделю не работают — о загробной жизни рассуждают. Предлагаю: материалы на него — в общественную комиссию исполкома, и пусть они его — в ЛТП, а лучше бы — в ИТК, годика на два!
— Ну, вы это, кхм, очень уж чересчур, Одиссей Савельич. Парень-то молодой…
— Экспонат украл, огнетушитель уронил! — плаксивым голосом сказал гном-лилипут.
Все у них было расписано как по нотам: один добрый, а все остальные — нехорошие, черствые люди.
— Я думаю, — сказал строго и даже недовольно Спиридон Савельич, — что торопиться не будем. Наказать не долго, а вот помочь человеку…
— Вникнуть, — подсказал Вася.
— …Вникнуть… — повторил Метастазис, не расслышав, откуда идет подсказка, — в его, прямо скажем, бедственное положение, эт-то…
Метастазис в тую минуту представлял собой прямо-таки саму озабоченность судьбой ближнего, попавшего в беду, приятно было посмотреть.
Наконец решение созрело. Деловито, голосом совещательным, но исключающим возражения, он произнес:
— Как вы полагаете, Цифирь Наумовна, сможем мы временно изыскать рублей сорок в месяц, учитывая, что у товарища такие, кхм, обстоятельства?
— Пятьдесят, — быстро сказал Вася. — Как инвалиду второй группы.
Цифирь Наумовна кисло поморщилась — такая у ней была амплуа:
— О пятидесяти и речи быть не может. Хотя какую-то сумму, исключительно временно, изыскать мы, конечно, Спиридон Савельич, сможем, но…
— Сорок пять, — сказал Вася.
— Сорок пять, а? — просящим голосом повторил Метастазис. — Жалко ведь парня-то, Цифирь Наумовна!
— О-ох, Спиридон Савельич… — кокетливо поддалась бухгалтер. — Сорок пять, пропадай моя душа!
— Ну вот и ладушки! — втрое больше Пепеляева обрадовался начальник. И обратился к Василию:
— Ну, вот, видишь? Иди сейчас с нашим бухгалтером и получай свою, хе-хе, стипендию. Потом, когда все утрясется, как-нибудь задокументируем это дело.
— Премного вам благодарны! — с напугавшим всех воплем переломился вдруг в поклоне Василий. — Прям слов нету, как благодарны мы вашей милости! — тут он размазал по щекам предполагаемые слезы. — Внукам рассказывать буду.
— Да! — уже у дверей остановил его Метастазис. — Ты, конечно, можешь ходить сюда, никто не запрещает, но все же… Ты, брат, все же пореже. Лучше бы и вовсе дорогу забыл. Не то мы можем и поссориться. Раз в месяц — к Цифирь Наумовне за стипендией, и больше не надо, Вася, не советую, понял? — тут у Спиридона Савельича присущий ему железный с заусеницами тембр прорезался. Кончилось кино.
Расписавшись у Цифири на пустом бланке: «Мерси! Шапиро» и трижды пересчитав деньги, Василий вышел на улицу.
Он все еще никак не мог понять, нравится ему все это или не нравится. То, что в кармане шуршит, безусловно, нравилось. А вот то, что вокруг пальца обвели, к явно нехорошему делу подшили — это вызывало сложные чувства. Которые он, впрочем, путем алгебраических упрощений быстренько свел к одной-единственной мысли, но мудрой: «А и хрен со всем этим! Потом разберемся…»
Тут повеяло откуда-то тройным одеколоном.
Пепеляев огляделся и обнаружил неподалеку от себя серенького, который стоял, индифферентно облокотившись об заборчик, и обдавал Василия взглядом, сияющим от нежданной радости.
— Чего надо? — грубо спросил Василий.
— Да вот… Нечаянно, можно сказать, встретились, — хихикнул серенький. — А я сегодня и документик принес! Ей богу! Можете проверить! — и протянул Пепеляеву картонные какие-то корки.
