Рут Рейчл - Чеснок и сапфиры
Нарезанный кольцами лук оказался холодным; я отправила его назад. В мясе по-татарски оказалось слишком много вустерского соуса, и я хотела отказаться от него.
— Не надо, прошу тебя, — взмолилась Клаудия. — Все это начинает напоминать второй акт «Укрощения строптивой», и каждый раз мне от него бывало неловко.
— Но ты не можешь позволить им так с собой обращаться, — сказала я. — Если не станешь настаивать на хорошем обслуживании в ресторанах, то винить будешь только себя.
Клаудия ничего не сказала. Но когда я решила, что сливочная помадка на моем пломбирном десерте недостаточно горячая, то по выражению ее лица поняла: ей хочется избавить бедного официанта от унижения. Хотя бы ради того, чтобы не мучиться самой.
Как только мы вышли из дверей, я стянула с головы парик и освободила волосы от нейлоновой сетки. Запустила пальцы в кудри, тряхнула головой.
— Все, будьте свободны, — сказала я.
Клаудия взглянула на меня.
— Скажи, — спросила она, — ты верила во все то, что говорила?
— Нет, — я обрадовалась, что ко мне вернулся собственный голос. — Это все мама. Она устраивала сцены в каждом ресторане и делала меня несчастной. Я готова была съесть все что угодно, лишь бы не отсылать еду обратно.
— Твой отец чувствовал то же самое, — сказала Клаудия. — Однажды он рассказал мне, как ему было неудобно из-за ее поведения.
— У многих людей такие же ощущения, — сказала я. — На прошлой неделе я ходила на ленч с Фрэнком Прайалом, винным критиком из нашей газеты. Он попробовал вино, поколебался немного и отказался от него с явной неохотой. Вино явно было откупорено, но, когда сомелье пошел за другой бутылкой, Фрэнк сказал мне, что, если и следующая окажется такой же, он ее примет. И потом сказал разумную фразу: «Зачем приглашать с собой людей? Разве только для того, чтобы они потом об этом пожалели?»
— Если бы ты помнила об этом во время обеда, — жалобно протянула Клаудия. — Я чуть сквозь землю не провалилась.
Она глянула на меня, и ее плечи затряслись. Я видела, как от смеха искажается ее лицо. Скоро на темной улице раздались взрывы хохота. Я смеялась вместе с ней, хотя и не знала почему.
— Все было здорово, — выговорила Клаудия, остановившись, чтобы передохнуть. Держась за живот, она сказала: — Сегодня мы отомстили за всех пожилых дам Нью-Йорка.
И снова расхохоталась. Закончив смеяться, схватила меня за руки и заглянула в лицо.
— Если честно, то это приключение я не пропустила бы ни за что на свете.
— Я рада, что вы так к этому относитесь, — ответила я, — потому что завтра мы выберем более трудную цель.
— Мы?
— Да, — ответила я. — Завтра мы пойдем на ленч во «Времена года»!
На следующее утро я проснулась с ощущением предвкушения. Спросонья попыталась вспомнить планы на день. Ах да, я собиралась одеться, как мать. Мне это страшно нравилось. Надо будет потом подумать, почему мне так нравится эта маска. Но сначала надо научиться управляться с маминым макияжем. Я не хотела, чтобы Ники, проснувшись, увидел вместо своей матери какую-то чужую женщину. Возможно, он даже напугается. Но если я буду действовать быстро, то смогу наложить макияж и успею его снять, прежде чем он встанет с постели. Я пошла в ванную, прилепила к зеркалу диаграмму, которую дала мне Дениза, расставила баночки и кисти и принялась за работу.
Накладывать макияж было неудобно. Оказывается, загрунтовать лицо и брови не так легко, как я предполагала. Чем больше я начинала походить на мать, тем неуклюжее становились движения. Я проработала почти час, когда поняла, что пора будить Ники. Потянулась за тампонами и средством для снятия грима, и мое сердце остановилось: дверь ванной отворилась, на пороге стоял мой сын и смотрел на меня.
Я встретилась с ним глазами, и Ники пришлепал в ванную в синей пижаме «Супермена». На спине болтался красный капюшон. С минуту он рассматривал человека, в которого превратилась его мать, а потом сказал:
— Мамочка, ты ужасно глупо выглядишь!
С этими словами Ники вышел из комнаты.
А я-то боялась! Повернувшись к зеркалу, продолжила накладывать макияж. Коллеги давно просили меня показать им один из моих костюмов. Вот и хорошо, сегодня я им его продемонстрирую. Я облачилась в голубое платье, надела парик и пошла готовить завтрак. Ники сморщил нос, почувствовав запах духов «Джой».
— Как тебя зовут? — спросил он, словно самой естественной вещью для него было видеть маму, одетую в чужое платье.
— Мириам, Мириам, Мириам, — пропел он, когда я ему ответила.
Он по-прежнему распевал, когда мы вышли из квартиры. Двери лифта распахнулись, Ники повернулся к Джину, большому ирландцу, работавшему у нас лифтером, и сказал:
— Это моя подруга Мириам.
Джин приподнял шляпу. Взглянул на меня.
— Доброе утро, мадам, — сказал он. — Вы, должно быть, приехали очень рано, прежде, чем я приступил к работе.
— Да, — сказала я. — Очень рано.
Ники подавил смешок.
В середине зимы нет места холоднее, чем остановка автобуса номер 5. С Гудзона дует ветер, пробирается под воротник, лезет в рукава. Мы прыгали на месте, растирали руки, молились, чтобы автобус поскорее пришел. А он не торопится, медленно и величественно катит по Риверсайд-Драй в. Время от времени подбирает стариков, живущих в отдалении от остановки.
— Мамочка, у меня в волосах сосульки! — закричал Ники.
Его глаза слезятся от пронизывающего ветра.
— Я замерз. Давай вернемся в Лос-Анджелес.
— Посмотри, — сказала я, заслонив его собою от ветра. — Автобус всего в двух кварталах отсюда. Он скоро придет. И в твоих волосах нет никаких сосулек.
— А мне кажется, что есть, — говорит он с упреком. — А если бы мы жили в Лос-Анджелесе, их бы не было.
— Если бы мы жили в Лос-Анджелесе, я не стала бы надевать этот парик, — пробормотала я.
В этот момент автобус открыл дверь, и по ступеням медленно начала спускаться огромная женщина. Нам ничего не оставалось, как, дрожа, наблюдать за ее продвижением. Она не торопилась. Когда наконец женщина спустилась на землю и освободила проход, мы ринулись в салон автобуса. Ники взбежал по ступенькам, счастливый оттого, что оказался в тепле.
Опустил в кассу наши монеты, прислушался к металлическому стуку и поскакал в глубь салона. Я последовала за ним не слишком быстро. Не успела я дойти до середины, как подскочил мужчина. Он указал на свое место и вежливо сказал:
— Пожалуйста, мадам, садитесь. Вам это место больше нужно, чем мне.
Я страшно покраснела и прошла мимо.
— Мамочка, — сказал Ники на весь автобус, — этот человек подумал, что ты старая.
Я оставила Ники в школе и пошла в контору, поскальзываясь в слякоти в больших не по ноге материнских ботинках. По мерзлой улице летел мусор — мятые картонные стаканы, ломаные расчески, обрывки бумаги. Таймс-сквер казалась усталой и печальной. Я шла по улицам в материнской одежде, и мне казалось, будто я вышла из телесериала «Сумеречная зона».[24]
На углу Бродвея и Сорок третьей улицы я остановилась возле фургона, чтобы купить пончик донат. Продавец был неофициальным правителем этого района. Он знал наизусть, кто что попросит. Ему не надо было говорить, что женщина, стоявшая передо мной, попросит черный кофе и витое печенье. Когда я приблизилась к окошку, он уже накладывал дополнительную порцию сахара стоявшему за мной мужчине. Обычно он без слов подавал мне кофе и пончик с фруктовой начинкой, но сейчас он взглянул на меня и спросил.
— Чего желаете?
Прижимая к себе пакет из коричневой бумаги, я вошла в вестибюль. Там, как и каждое утро, стояли охранники, Эл и Джо. Они являли наглядный контраст. Эл — круглолицый, лысеющий, с телесами, вылезающими из-под униформы, обретенными благодаря бесчисленным съеденным котлетам. Джо — маленький, худой, с впалыми щеками. Обычно они хором приветствовали меня по утрам, но сегодня Джо с неприветливым видом указал на телефон:
— Позвоните человеку, к которому пришли, — произнес он.
— Вы меня не узнаете? — спросила я.
— Позвоните наверх, — сказал он устало, словно слышал такую фразу тысячу раз. — Если бы даже я и узнал вас, то мне требуется разрешение.
— Но я здесь работаю, — возразила я.
— Новенькая? — подключился его партнер. — Мы вас не знаем. Меня зовут Эл. У вас есть удостоверение личности?
Я вытащила из сумки пропуск и продемонстрировала его. Эл уставился на фотографию.
— Это не вы, — сказал он.
— Это я.
Он присмотрелся.
— Это парик, — сказала я.
Он повернулся к Джо.
— Она заявляет, что она — ресторанный критик.
— Еще чего! — возмутился Джо.
— Да! — воскликнула я.
Эл внимательно посмотрел на меня.
